взорвались, как бочка с порохом. Перед глазами Элистэ словно вспыхнуло
ревущее сине-белое пламя, и все ее существо отозвалось мучительным воплем.
В тот же миг наваждение со всеми его жуткими подробностями истаяло,
развеялось, как дым. Пыточница испустила жалобный визг, зажимы бессильно
разомкнулись.
Элистэ обнаружила, что лежит одетая на скользкой кожаной кушетке, а
все ее тело покрылось холодным потом. Голова у нее раскалывалась, она
чувствовала слабость и дурноту, но, помимо этого, кажется, не претерпела
никакого ущерба. Впрочем, удостовериться в этом было невозможно - железное
забрало по-прежнему закрывало глаза. С минуту она пролежала в полной
прострации, не в силах и пальцем пошевелить, без единой мысли в пустой
голове. Когда Бирс Валёр, чей узкий лобик собрался в недоуменные морщины,
развязал ремни и рывком поднял ее на ноги, виски Элистэ пронзила безумная
боль, пол медленно уплыл из-под ног - и она потеряла сознание.
И вот она вновь очутилась в своей крохотной слепой камере. Сколько
времени она тут провалялась, сказать было трудно. Но день уже наступил, о
чем свидетельствовал скудный серый свет, сочащийся сквозь решетку. В узкое
отверстие под дверью был просунут поднос с тарелкой жидкой овсянки и
кружкой воды. Есть ей не хотелось, но в горле и во рту пересохло. Заставив
себя подняться, Элистэ добрела до двери, опустилась на колени и разом
осушила кружку, не подумав о том, что воды могут не принести до самого
вечера. Потом вернулась к койке, легла и закрыла глаза. Полумрак уступил
место тьме, и сознание ее тоже окуталось тьмою.
Она проснулась все в том же полумраке, но молодость и здоровье взяли
свое - апатия прошла, она снова могла думать и чувствовать. Ее терзали
холод, безнадежность и воспаленное любопытство. В том, какая доля ей
уготована, сомневаться не приходилось, и Элистэ гнала от себя эти мысли.
Но что стало с дядюшкой Кинцем? С Флозиной Валёр? Кинц, несомненно, исчез
из садов Авиллака, но остался ли он на воле? Прошли часы, а ее так и не
отвели на повторный допрос. Если вожделенная жертва ускользнула от
Народного Авангарда, разве палачи не подвергли бы ее новой пытке? При
воспоминании о камере пыток у нее кровь стыла в жилах, но одновременно
Элистэ испытывала строптивую гордость. Она одолела полу-Чувствительницу,
наверняка самую жуткую Пыточницу во всей "Гробнице". Если ей снова
придется иметь дело с этой машиной, она снова ее одолеет, к тому же
увереннее и быстрее, чем в первый раз, потому что теперь осознала свою
силу. Эта пытка была для нее самой страшной, и она поняла, что бояться уже
нечего - им не заставить ее выдать дядюшку.
Возможно, Бирс Валёр и его подручные тоже это почувствовали.
Оттого-то ее, вероятно, и оставили в покое. Никто за ней не пришел, допрос
не возобновился. Миновало два дня; одиночество Элистэ нарушали лишь
приходы надзирателя - прыщавого одутловатого деревенского парня лет
двадцати, от которого она не услышала ни единого слова.
Однако на третий день ее заточения случилось нечто невероятное.
Элистэ неподвижно лежала на койке с открытыми глазами. Она вспоминала
тупик Слепого Кармана, Дрефа сын-Цино и могла часами предаваться подобным
мыслям. Но в тот день слабый стук и шепот вывели ее из забытья.
Приподнявшись на локте, она повернулась к двери и заметила за решеткой
бледное лицо - отнюдь не тюремщика.
Посетитель? В "Гробнице"? Элистэ мгновенно очутилась у двери. Сквозь
железные прутья она разглядела круглые щеки и подбородок, вздернутый носик
и густые каштановые локоны. Лицо девушки, совсем юной, казалось знакомым.
В проклятом тюремном полумраке легко было и ошибиться, однако...
При первых же словах посетительницы догадка превратилась в
уверенность.
- Ну и ну, кузина, вот уж не думала тебя здесь встретить. О Чары,
какая гнусная дыра!
- Аврелия!
- Ш-ш-ш, не называй меня этим именем. Тут я зовусь собраткой
Нинеттой.
- Собраткой?
- Правда, вульгарно? Но как не считаться с духом времени! По-другому
не проживешь, или я не права?
- Но... что ты... почему?.. Сколько месяцев прошло с тех... Прости, я
ничего не понимаю.
- Да, видок у тебя совсем обалдевший! Но тут никакой тайны, кузина.
Просто я здорово словчила, вот и все. Я обманула наших врагов, обвела их
вокруг пальца, как последних идиотов. Впрочем, это было легко, они такие
тупые!
- Так что же ты сделала?
- Поменяла личину! Понимаешь, когда нас схватили - о Чары, ну и
жуткая была ночка! - у твоей горничной хватило дерзости и смекалки выдать
себя за тебя...
"О, моя бедная храбрая Кэрт".
- Вообще-то, у нее это получилось весьма искусно, тут мне нечем
гордиться - ведь я взяла пример с субретки. И когда, значит, канальи
привезли нас в "Гробницу" и стали допытываться, кто мы такие, я назвалась
собраткой Нинеттой, служанкой графини во Рувиньяк. Поверь мне - я
законченная актриса. Не родись я Возвышенной, непременно блистала бы на
подмостках. Говор, жесты, манеры - все у меня получилось безупречно. Я
сыграла свою роль гениально, и хитрость сработала.
- Ты отказалась от имени, от родных, от своего сословия и наследия
крови?
- А что было делать? И нечего, кузина, так передо мной задаваться. Ты
что, все эти месяцы разгуливала на воле под собственным именем?
"Справедливо. Но здесь я себя не предала", - подумала Элистэ. Здравый
смысл и прямая выгода оправдывали Аврелию. Но забыть высокие нравственные
устои Возвышенных? Впрочем, обличать ее теперь не имело смысла. Элистэ
всего лишь спросила:
- И графиня промолчала?
- Ну... бабуля... что говорить. - Щеки Аврелии залились краской,
которую не мог скрыть даже тюремный полумрак. Аврелия поежилась. - Ты же
ее прекрасно знаешь. Какая она бывала жестокая и придирчивая. Нет, она
меня не выдала. Зато как посмотрела! Словно я кого убила, если не хуже. А
потом, когда мы в тюремном приемнике ждали допроса, - ой, чего она мне
наговорила! Как ледяной водой окатила - и обвиняла, и ругала почем зря!
Несправедливо! Я ей этого никогда не прощу. Люби она меня, как положено
родственнице, ей бы радоваться, что я останусь в живых, а не чехвостить
меня за обман! Но бабуля всегда в своем репертуаре. После допроса нас
развели по разным камерам - она ведь была Возвышенная, а меня эти канальи
приняли за простую. Я ее больше не видела - может, и к лучшему.
"Вот именно".
- Вероятно, другого выхода у тебя не было, - сказала Элистэ. - И все
же, при всей твоей хитрости, чудо, что ты еще жива. Тебя, как горничную
графини, вполне могли обвинить в монархизме. Даже не верится, что ты
уцелела.
- Ну... верно, и осудили бы... даже скорее всего, только за меня
заступился Феликс.
- Адвокат Феликс?
- О Чары, какой там адвокат! Надзиратель. Да ты его наверняка видела
- он приставлен к этой галерее.
- Немой белый слизняк в прыщах?
- Ты несправедлива, кузина. Конечно, он не из первых красавцев, но
вовсе не слизняк, и называть его так после всего, что он для меня сделал,
просто стыдно.
- Прости. Но что именно он для тебя сделал? Что в силах сделать
какой-то мелкий надзиратель?
- Он выкрал из картотеки протокол моего задержания и допроса. Стало
быть, меня здесь нет. По бумагам я не числюсь, значит, меня нельзя
осудить. Так что и мелкий надзиратель многое может сделать. Каково, а?
- Поразительно. Прознай кто об этом - не миновать твоему спасителю
свидания с Прекрасной Дамой. Зачем ему так рисковать?
- О, да он в меня по уши влюблен. Готов за меня жизнь отдать, как
отдал несчастный Байель Он у меня в рабах ходит!
- Ну и ну.
- В рабах, точно!
- Понятно. Но тогда почему ты все еще здесь? Раз нет протокола и
обвинения, почему тебя не освободили?
- А мне не нужна свобода. Что мне там делать, на улице? Тут у меня
хоть есть кров и стол.
- По-своему ты права, но подумай об опасности. Здесь полно
народогвардейцев и Возвышенных, тебя в любую минуту могут узнать. Раз уж
этот Феликс так тебе предан, может, он сумел бы помочь...
- Феликс не даст мне уйти. Ни-ни. Стоит мне хотя бы заикнуться о
бегстве, и протокол мигом ляжет на стол помощника Главного смотрителя.
Феликс твердо пригрозил.
- Значит, он твой враг?
- Вовсе нет. Он меня обожает, в этом вся беда. Ради моей особы он
пошел на страшный риск, но поклялся, что ни за что меня не отпустит.
- Не отпустит... Аврелия, какой ужас! Неужели ты... с надзирателем...
да нет, ты не могла...
- У меня не было выбора. Не смотри на меня так! Что мне было делать?
- Жалкая несчастная дурочка! За душой у тебя ничего не осталось!
- О Чары, ты совсем как бабуля! Все это чистая глупость. Я ни
капельки не изменилась - какой была, такой и осталась.
"Что правда, то правда".
- Зачем тогда менять ко мне отношение? И винить в том, что от меня не
зависело? Или, по тебе, лучше бы я погибла? Брось, кузина, не злись на
меня. Мне тут живется вполне сносно, да и Феликс не такой уж плохой.
Предан мне всей душой, готов для меня на все - иной раз даже приносит
шоколадку или пирожное...
- Ох, Аврелия...
- Нинетта. Обо всем мне рассказывает и позволяет бродить по всей
тюрьме. От него я узнала, что ты здесь, вот и спустилась тебя проведать.
- Понимаю. Он не говорил, почему меня столько дней держат одну в
камере и не передают Народному Трибуналу?
- Ему-то откуда знать! Но говорят, ты закоренелая преступница, а твой
дядюшка Кинц злодей и того хуже, и пока он на воле, ты здесь вроде
заложницы. Что-то в этом духе. Чего ты такого натворила, кузина, что всех
переполошила? Такого ужасного, что тебя заточили в подземную камеру? О
Чары, какая мерзкая конура! Окон нет, на полу лужи. А сыро-то как - я вся
продрогла. Свечки - и той не дали. Жуть!
- "Гробница" не славится удобствами.
- Послушай, я тебя научу. Когда придет Феликс, ты ему улыбнись - вот
так, а голову чуть наклони, чтобы глаза заблестели, - и он принесет свечи.
Ты, конечно, очень бледна, кузина, страшно бледна, но, думаю, у тебя
получится.
- Боюсь, что нет.
- О Чары, ты упряма, как бабуля, из-за этого и кончишь тем же. Ну да
ладно, раз уж ты не хочешь сама себе помочь, попробую за тебя похлопотать.
Может, оно и к лучшему - Феликс мне ни в чем не откажет. Но помни, кузина,
- Аврелия предостерегающе воздела палец, - ты никому не должна открывать,
что мы в родстве.
- Не волнуйся.
- И не злись на меня. Я этого не заслужила. Я не виновата в том, что
случилось, ни вот столечки. Ты не злишься?
- Нет, - слабо, но искренне улыбнулась Элистэ. - Не злюсь.
- Ах, кузина, я знала, что ты останешься моей подругой. А теперь
прощай. Нужно идти, не то меня хватятся. Жди - скоро у тебя будет одеяло и
свечи. Шепну Феликсу пару слов на ушко - увидишь, он мне ни в чем не
откажет.
Лицо Аврелии за железными прутьями исчезло. Элистэ слышала, как
удаляются ее быстрые легкие шаги. В дальнем конце коридора хлопнула дверь,
и снова воцарилось безмолвие, которое нарушал лишь размеренный неумолимый
стук капель, падающих на пол с потолка, - словно тикали часы.
Возможно, Аврелия несколько переоценила свое влияние на надзирателя,
ибо в тот день одеяло и свечи так и не появились. Зато на следующий день
после полудня явился сам Феликс. Элистэ не ожидала его прихода в неурочное
время и сразу насторожилась. Не потому ли он объявился, что визит кузины
вызвал подозрения? Оказалось, нет. В первый и последний раз надзиратель
обратился к ней - голос его полностью соответствовал гнусной внешности. Он
