девушка непроизвольно вцепилась в ее края.
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Невыразительный голос оставался таким же бесстрастным.
Элистэ молчала.
Еще щелчок, глухой лязг - и вой Пыточницы перешел в ровное гудение,
похожее на то, какое испускала Глориэль, когда бывала довольна.
Боли не было, но тьма перед глазами Элистэ постепенно рассеялась.
Забрало по-прежнему прилегало к ее лицу, она ощущала его металлический
холод на лбу и щеках, однако железо почему-то вдруг обрело прозрачность.
Элистэ разглядела высокие своды камеры, вытянувшихся у дверей
народогвардейцев и Бирса Валёра, который возвышался над лежаком, не сводя
с нее пустых мертвых глаз. Немного приподняв голову - единственная
свобода, какую ей позволяли путы, - она увидела свое тело: обнаженное, как
подобает всем жертвам, приготовленным для Кокотты, опутанное ремнями и
скованное зажимами. Когда же ее успели, раздеть?! Она что-то не помнила.
Такого просто не могло быть, и здравое это умозаключение подтвердил тихий
внутренний голос, подсказавший, что здесь все не так, - тот самый голос,
который учил ее отличать чародейное наваждение от реальности. Однако голос
и вправду был очень тихий, она его почти не слышала из-за страха и
чудовищного унижения.
Элистэ не отрываясь следила за Бирсом Валёром. В огромных его ручищах
не было ни ножа, ни кнута, ни какого другого орудия истязания. Он то и
дело склонялся к безобидным на вид рычагам и колесикам, которыми
манипулировал как бы даже автоматически, ни словом, ни жестом не выдавая
своих намерений.
Элистэ уловила в воздухе легкое жужжание. Оно становилось все громче,
более того, приближалось. Она обвела взглядом камеру.
Звук исходил от обычной черной мухи, правда, неимоверно большой, но
не мухи же ей бояться! И как эта тварь ухитрилась проникнуть в глубокое
подземелье? Впрочем, нет такого места, куда не залетали бы мухи. Но ее
почему-то особо притягивало тело Элистэ. Она кружила над ней, время от
времени садилась на голую плоть, чтобы снова взлететь, когда Элистэ
непроизвольно вздрагивала и дергалась, однако всякий раз возвращалась.
Мерзкая тварь, безусловно, обладала каким-то сверхъестественным
чутьем, ибо быстро постигла - как бы Элистэ ни дергалась, сделать она
ничего не может. Муха уселась на нее, вцепилась лапками в обнаженное тело
и громко зажужжала, словно издеваясь над беспомощностью жертвы. Элистэ
перестала дергаться: в конце концов, бессмысленно тратить силы, чтобы
согнать одну-единственную муху. Но, как оказалось, не единственную.
Над головой опять зажужжало, появилась еще одна мельтешащая точка и
тоже опустилась на распростертое тело. За ней другая. И еще одна. Целая
туча черных тварей, чьи жирные брюшки отливали зловещим
сине-зелено-золотистым цветом. Они заполнили всю камеру - кружились,
садились, царапали кожу лапками, больно кусали. Элистэ дергалась,
извивалась, хрипела, но тщетно. Мухи вцепились в нее словно пиявки.
Ползали по векам, пробегали своими гнусными лапками по судорожно сжатым
губам, лезли в уши и ноздри. Мерзкое, сводящее с ума ощущение, и все же
она могла его выдержать. Ведь они не были способны причинить ей вред.
А ее облепляли все новые полчища гнусных тварей. Что их приманивало?
Разве ее обмазали медом или полили сиропом?
Тут Элистэ уловила слабый запах - запах склепа, тяжелую сладкую вонь
разложения, вонь протухшего мяса, сгнившего и сопревшего до такой степени,
что на него не позарились бы и умирающие от голода бродяги из Восьмого
округа. Но для мух это было истинным пиршеством.
Могильная вонь густела, распространялась вокруг, приманивала новые
полчища мух. Источник мерзости - разложившееся мясо - должен находиться
совсем рядом, у нее под боком Или ее уложили на гниль? Элистэ приподняла
голову и посмотрела на свое усеянное мухами тело. Они так и кишели на
коже, а там, где еще можно было что-то разглядеть, проступала сероватая и
какая-то ноздреватая плоть. Упругое молодое тело словно опухло и пошло
пятнами.
Сначала она ничего не поняла, подумав, что это просто игра света. Но
на коже у нее появились серовато-зеленые, похожие на лишай участки, тонкие
струпья лопнули, выпустив гнилую зеленую жижу, и тут Элистэ пришлось
признать, что она заживо разлагается. Так вот откуда исходила столь
сладкая для мух вонь! Ее плоть гнила на костях.
И тогда здравый смысл и мужество покинули ее. Она завопила и
принялась рваться из ремней и зажимов, но добилась лишь того, что на
истонченной коже появились трещины и разрывы, в серовато-коричневые
глубины которых жадно устремились мухи.
- Где скрывается Кинц во Дерриваль? - И тут Бирс Валёр в первый и
последний раз нарушил мертвое однообразие допроса: - Ответьте, и все
прекратится.
"Нет".
Само время свихнулось в подвалах "Гробницы", ибо только сдвиг во
времени мог объяснить быстроту, с какой вызрели отложенные мухами яйца. Им
потребовались секунды, чтобы превратиться в личинки, и вот уже целое
войско белых мерзких червей закишело в разъеденной гнилью плоти, служившей
им одновременно и домом, и пищей. Элистэ словно обрядилась в белый
шевелящийся саван.
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Трубный глас, и нельзя не ответить. Но как он не понимает, что она не
может открыть рот - в горло полезут личинки и мухи, проберутся в самое
нутро! Разве ему невдомек, что она этого никогда не допустит? Она и хотела
бы ответить, да не способна - как он не видит?!
"Не видит, потому что знает - все это наваждение, созданное
Пыточницей, которой он управляет".
И тут недавно обретенный опыт пришел Элистэ на помощь. Долгие часы
общения с дядюшкой Кинцем и напряженные упражнения неожиданно даровали ей
силы. Она признала наваждение, однако ее сознание, одурманенное ужасом и
тошнотворным омерзением, не сумело его развеять. Она не смогла даже
собраться с мыслями и настроиться. Попыталась - но ничего не вышло.
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
"Нет".
Она хранила молчание. Пока еще это ей удавалось.
Пыточница, призванная сломить и подчинить волю жертвы, вероятно,
почувствовала сопротивление и сменила наваждение.
Элистэ ощутила неимоверную боль во всем теле, словно кто-то
выкручивал ей суставы и дробил кости. Ее кости. Они начали пронзительно
вибрировать, точно хрусталь в ответ на верхние ноты сопрано. Невозможно.
Нереально. Однако она ощущала самую настоящую боль и ужас. Кости дрожали
от вибрации, хрустели, отделяясь одна от другой; ее скелет распадался, и
не только в сочленениях. Послышался треск - так ломается высохший сук, - и
Элистэ закричала. Лучевая кость ее правой руки высвободилась резким
рывком, пробила белую пастозную ткань и вышла наружу, вспоров гниющую
кожу. Фонтаном хлынула темная кровь, посыпались обрывки разложившейся
плоти и личинки. А вонь, вонь...
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
"Нет. Это всего лишь наваждение".
Наваждение?! Для Элистэ оно становилось реальностью - по мере того
как кости расщеплялись одна за другой, их длинные зазубренные края ножами
рассекали мышцы на руках и ногах, обломки ребер проваливались вниз,
впивались во внутренности. И кровь, и вонь, и гудение мушиных полчищ...
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
"НЕТ!"
Она попыталась вспомнить, чему ее учил дядюшка Кинц, попыталась
преодолеть наваждение - но куда там! Охваченное слепым ужасом, сознание
отказывалось повиноваться.
Пыточница щелкнула с металлическим звоном - наваждение вновь
изменилось.
Правая рука вскинулась и задергалась под ремнями. Элистэ была ни при
чем - рука действовала сама по себе, словно наделенная самостоятельной
жизнью. Она не удержалась и глянула: треснувшая плечевая кость повернулась
и выдралась из сустава. Последний рывок - и сухожилия с остатками
соединительной ткани лопнули. Отделившаяся от тела кость медленно
выпросталась из ошметков плеча. Она все еще выглядела обычной человеческой
костью - белой, с обрывками сухожилий и связок. Но вот трещины на кости
непонятным образом затянулись, она обрела змеиную гибкость, а глубокая
выемка в ее нижней части превратилась в пасть, полную больших и острых,
как у крысы, зубов.
Кость медленно двинулась вверх по телу Элистэ, пугая мух, которые
взлетали черными облаками. Проползла по животу, по груди, задержалась у
горла, видимо, заинтересованная биением сонной артерии. Затем
вскарабкалась на лицо; хотя оно было укрыто железным забралом, Элистэ
почему-то ощущала вес и трение твердой и в то же время на удивление гибкой
твари, что проползла по губам, по носу, по веку и взобралась на лоб. Там
она остановилась, раскинувшись поперек лица во всю свою длину, замерла - и
через миг острые крысиные зубы впились в голову Элистэ.
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Почему она не умерла или хотя бы не потеряла сознание? Как мало
осталось в ней мужества - на каплю, не больше.
По скальпу заструились теплые ручейки крови, затем зубы заскребли о
кость. Хлюпающее чавканье уступило место громкому хрусту, с каким мыши
грызут деревянные стены.
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Сознание ответило слабой вспышкой неприятия - только острым желанием
поскорее со всем покончить и тупым, однако стойким пониманием обманной
природы происходящего.
Хруст прекратился. Череп был вскрыт, и началось поедание того нежного
серого вещества, которое укрывала в себе черепная коробка; вместе с мозгом
угасали разум и самосознание. Боли она не чувствовала, все тело онемело.
Великая благодать, и все же любые муки были бы лучше этого смертного
оцепенения.
Но потеря восприимчивости оказалась всего лишь первой ступенью.
Сознание Элистэ помутилось. Все от нее уплывало - мысли, воля, память и
даже страх. То, что составляло ее неповторимую личность, съедалось в самом
прямом смысле слова. Ей грозило бездумное, растительное существование - и
страшнее пытки для нее нельзя было измыслить. Она превратится в животное,
если не хуже. И в таком виде ей позволят жить долгие годы.
- Где скрывается Кинц во Дерриваль?
"В доме номер сто шесть, тупик Слепого Кармана в Крысином квартале".
Это, к несчастью, крепко засело у нее в голове. Чудовище, пожиравшее ее
разум и воспоминания, почему-то не стерло в памяти этот адрес. У нее еще
осталась возможность выдать дядюшку Кинца. Что-то в ней надломилось, и
Элистэ поняла - так и будет. Она перестала сопротивляться, утратила
последние остатки чести и верности - их изничтожили, вернее, сожрали.
Две-три минуты она еще продержится - и все. Она его выдаст, и даже память
о бабушке не сможет этому помешать. Да, в сущности, она уже предала
дядюшку Кинца, хотя роковые слова еще не сорвались с ее губ.
Чудовищность этого понимания, как ни странно, оказалась сильнее всех
ухищрений Пыточницы. Неописуемый ужас сковал Элистэ уста - или привел в
себя; она и сама не сказала бы, что именно, но это не имело значения.
Элистэ поняла одно - на миг, быть может, последний, решающий, к ней
вернулось сознание.
Она собралась с мыслями, вспомнила, чему ее учил Кинц. Даже самое
сильное наваждение не способно противостоять полному неприятию.
Натренированный взор просматривает действительность за обманной завесой.
Она может направить на это всю силу своего ожесточения - вспомнить бы
только, как это делается. И тут она вспомнила. Заставила себя вспомнить.
Обуревающий ее ужас, вся ее ненависть, все отчаяние слились воедино и
