риату, Ленин говорит: "Может быть, в детской" "добровольная уступка"
указывает легкость возврата: если Катя добровольно уступила Маше мячик,
то возможно, что "вернуть" его "вполне легко". Но в политике добро-
вольная уступка "влияния" доказывает такое бессилие уступающего, такую
дряблость, такую бесхарактерность, такую тряпичность - (см. "Корень За"
1917 г.). Редкий случай живописного примера у Ленина представляет следу-
ющий (против "буферной группы" Бухарина):.. "буфер, такой буфер, что я
затрудняюсь подыскать парламентское выражение для описания этого буфера.
Если бы я умел рисовать карикатуры так, как умеет рисовать Бухарин, то я
бы Бухарина нарисовал таким образом: человек с ведром керосина, который
подливает этот керосин в огонь и подписал бы: "буферный керосин". Эта
острота продолжается и далее: "нет сомнения, что у Бухарина желание было
самое искреннее и "буферное". Но буфера не вышло". (Том XVII, стр. 23).
Подобные же сатирические картины сопоставляет Ленин по поводу требо-
вания военным командованием восстановления смертной казни на фронте в
1917 году. "Сладенькие, до приторности сладенькие, мелкобуржуазные ми-
нистры и экс-министры, которые бьют себя в грудь, уверяя, что у них есть
душа, что они ее губят, вводя и применяя против масс смертную казнь, что
они плачут при этом - улучшенное издание того "педагога" 60-х годов
прошлого века, который следовал заветам Пирогова и потом не попросту, не
по обычному, не по-старому, а поливая человеколюбивой слезой "законно" и
"справедливо" подвергнутого порке обывательского сына" (статья "Бумажные
резолюции". Тактика большевизма. М. 1923 г).
Можно найти еще несколько подобных примеров, но в общем их немного и
они не характерны. Значительно более частыми кажутся случаи примера
конкретизующего, наглядно иллюстрирующего, в котором Ленин умеет схва-
тить и выразить немногими чертами, при всей своей экономии, существенные
оценки положения. Так, обращаясь апострофически к О. Бауэру и Адлеру с
вопросами и сам давая на них ответы, - прием ему свойственный в полеми-
ке, - Ленин, очертив ситуацию в решительный момент гражданской войны,
изображает сцепку переговоров рабочих или интеллигенции с Деникиным с
приведением воображаемого мнения о них иностранного советника, которое
заключает в себе сравнение этих соглашателей с вождями западного социа-
лизма. (Том XVII, стр. 21). Ленин вообще нередко пользуется подобными
сцепками или воображаемыми речами, вкладываемыми им в уста других: фран-
цузских рабочих, финских представителей, финляндского правительства,
"большинства" и т. д., иногда же сам ставя себя на место того, о ком
идет речь. Так, говоря о предпочтении ударных предприятий в материальном
отношении, Ленин вводит такой пример: "Если меня будут так предпочитать,
что я буду получать восьмушку хлеба, то благодарю покорно за такое пред-
почтение. Без этого ударность - мечтания, облачко, а мы все-таки матери-
алисты. Если говорить - ударность, тогда дай и хлеба, и одежду, и мясо".
("О профсоюзах и прочих" стр. 14). Думается, что этих примеров достаточ-
но для характеристики Ленинских сравнений в широком смысле этого слова,
даже без тех комментариев, которые могут быть здесь даны только в пред-
варительной, поверхностной и общей форме. Сколько-нибудь полный научный
анализ осложнен такими теоретическими и материальными трудностями, что
всякая попытка произвести его теперь же, при всех тех условиях, о кото-
рых сказано в начале статьи, была бы заранее обречена на неудачу. Я
предпочитаю не иметь подобных претензий и главную задачу статьи видел в
подборе примеров и снабжении их вводными примечаниями, скорее только
указывающими путь к их пониманию, чем дающими готовое их истолкование.
Я даже признаю, что прямее к характерной сути ленинской речи привел
бы анализ таких примеров, в которых средства воздействия и выражения не
так ясны. Такие фразы, как "Кто хочет помочь колеблющемуся, должен на-
чать с того, чтобы перестать колебаться самому," хотя она напоминает из-
вестное изречение Горация: "Коли хочешь, чтоб плакал я, нужно, чтобы
прежде плакал ты сам," или "Голодный не может отличить республики от мо-
нархии; озябший, разутый, измученный солдат, гибнущий за чужие интересы,
не в состоянии полюбить республику. А вот, когда последний чернорабочий"
и т. д. "Тогда никакие слова... никакие силы... не победят народной ре-
волюции, а напротив она победит весь мир," - я признаю, что они харак-
тернее для речи Ленина. Но их анализ слишком труден и сложен. Предвари-
тельно надо сделать более простую работу.
Ораторская речь - включая в нее все виды устного обращения: пропо-
ведь, воззвание, инвективу, приказ, лекцию, доклад, диспут и проч. и
проч. - наиболее широкая, неопределенная и разнообразная область слова.
В отношении к ней труднее всего говорить об "искусстве". И все же, это -
искусство. Границы между поэтикой и риторикой не ясны. Ораторская речь
допускает оттенки всех родов поэзии, в ней могут встречаться и повество-
вание, и описание всякого рода и личное обращение, монолог и даже диа-
лог, а также и восклицания и проч. формы лирической экспрессии. Она мо-
жет быть построена ритмически и пользоваться фанатическими средствами
(гармонией и ассонансом, иногда даже рифмой), она может сопровождаться
мимикой, жестом, телодвижением и даже переходить в настоящее действие,
или в актерство. Но все эти элементы изменяются в ораторской речи, под-
чиняясь ее собственным законам, как живописные элементы получают особую
роль и значение, служа целям сцены. Основной же нерв ораторства лежит не
в них. И вот, в зависимости от той специфической атмосферы в которую их
погружает оратор, смотря по тому, какой перспективой их наделяет та или
другая манера ораторства, они распределяются всякий раз иначе по своему
относительному удельному весу, приобретают больше или меньше колорита и
рельефности или меняют самый характер того и другого. Тут следует разли-
чать фактуру и манеру. Очевидно, что гравюра уже по своему материалу
требует иных средств, чем масляная живопись. Но в этой последней могут
быть различные манеры. И в зависимости от них и применяемые средства со-
ответственно и взаимно изменяется. Основной и существеннейшей чертой ле-
нинской речи является ее аналитичность, ее жестокий, почти технический
характер. Как истинный марксист, он должен был видеть в господствующей
системе понятий продукт буржуазной идеологии, в самом словаре которой
"каждое слово подделано в интересах буржуазии" и, следовательно, служат
орудием увлечения и эксплоатации. Поэтому он не доверяет словам, прошед-
шим литературную школу, и в каждом выражении, унаследованном от прошлой
политической культуры, подозревает если не врага, то сомнительного пере-
бежчика, которого необходимо всякий раз подвергнуть тщательному допросу
и обыску, прежде, чем ему довериться. Больше того, как подлинный матери-
алист в философском смысле этого слова, Ленин требует от себя и от дру-
гих прежде всего ясного отчета в реальном значении вещей, реальной оцен-
ки явлений, как фактов жизненного существования и классовой борьбы,
т.-е. прагматически. Содержание всякой истины, лозунга, понятия он про-
веряет на человеческой потребности и пользе, сводя их оценку к взвешива-
ющему решению, к действию и беспощадно разоблачая их пустоту и бесполез-
ность, если они не приводят к определенному решению и фактической
пользе.
Отсюда его чрезвычайное, взыскательное, почти подозрительное отноше-
ние к слову вообще, необычайно зоркое во всякой неясности, "путанице",
"каше", "подмене понятий". Как будто стремясь к последней правде, к
крайнему реализму и прямоте сознания, полной обнаженности вещей, он всем
своим существом ненавидит "фразу", неустанно борется с малейшей склон-
ностью "убаюкивать себя словами, декламацией, восклицаниями", "скры-
ваться под сень декламации", "опьянять себя звуками слов", беспощадно
разоблачая в словах всякую дымку неопределенности, или "принципиально"
отвлеченности. Он ищет слов, которые ясно и определенно передавали бы
реальное соотношение вещей, честно и прямо, не затушевывая, не "укрывая"
и не сглаживая ничего, слов, обращенных непосредственно к взвешивающему
решению воли и только к нему, без апелляции к воображению или к чувству,
которое способно только затуманить, взволновать и, следовательно, разв-
лечь и ослабить внимание, рассеять волевое напряжение, притупить остроту
решимости, уводя от факта, постановку которого должно вынуждать к реше-
нию, как пистолет, наведенный в упор.
Существо и сила ленинской речи и состоит в беспощадном и бесстрашном
анализе, разоблачающем последнюю правду, анализе, приводящем к
единственному выводу решения. Только с этой точки зрения и можно
сколько-нибудь правильно учесть свойства его лексики и значение его сло-
весных и композиционных приемов. Вся конструкция, все деятельные функции
его речи направлены этой центральной, доминирующей силой и от нее полу-
чают свою действенность, оправдание и истолкование.
Этот аналитический и прагматический, "марксистский" дух ленинской ре-
чи вовсе не означает одноцветности и безразличности в ней слова. Только
"валютой" окраски, коэффициентом словесной игры нужно взять для нее
иное, чем для речи другого уровня, другой манеры и фактуры. Речь Ленина
кажется гладкой и неподвижной, может быть даже плоской, только для по-
верхностного глаза, привыкшего к другим масштабам словесного эффекта. Но
уже из приведенных примеров можно было убедиться, что в ленинской речи
не мало движения и даже вихрей и бурь в стихии слова. Только надо подхо-
дить к ней, чтобы усмотреть их, с более сложным и чутким барометром.
Речь Ленина крайне воздержана. Она исключает, как "фразу", гораздо
большее, чем это считает необходимой для себя речь литературная. Она ус-
матривает декламацию, восклицания, опьянение словом гораздо дальше тех
пределов, которые этим тенденциям ставятся художественными требованиями
стиля. Она может видеть "воспевание" (о профсоюзах и т. д. Речь 30/XII -
20, Пгр. 1921, стр. 18), то-есть лирический момент, даже в политических
тезисах. Совершенно ясно, что для оценки стиля ленинской речи надо учи-
тывать эти, ее собственные, границы лиризма, эпики и драматизма, иначе
мы просто не заметим в ней ничего, что составляет собственно ленинскую
поэзию речи. Между тем, мы видели, у Ленина есть собственный пафос, и
при том такой пафос "правды", который для него больше всего характерен и
вместе с тем особенно легко может остаться незамеченным глазом, невоору-
женным специальными очками соответственного номера. У Ленина есть разные
поля или уровни лексики различно окрашенные, различного тона, - мы видим
это на примере двух видов пафоса, на сатирических иллюстрациях (см. еще
"порхнули в деревню, покалякали", "калякали о принципах"), на характере
его цитат, метафор, сравнений. Как и метафоры и сравнения, цитаты его
служат не к украшению речи, это не декоративное убранство, ласкающее во-
ображение, не наряды, расцвечивающие и драпирующие речь, чаще скрывая,
чем подчеркивая содержание, которое в них одето. Цитаты ценны тем, что
выдают литературный фон речи и могут служить некоторым мерилом "литера-
турности". У Ленина они состоят преимущественно из пословиц и литератур-
ных выражений, вошедших в поговорку. Таковы чаще всего изречения еван-
гельские, Крыловские, Грибоедовские (несколько раз, "шел в комнату - по-
пал в другую"), вообще школьных классиков. Крайне редки стихотворные ци-
таты. Никакой изысканности в выборе, никаких современных сколько-нибудь
авторов; все это, повидимому, - наследие школы, уже совсем вошедшее в
плоть и кровь; это уже даже не цитата, а поговорка. Как таковыми, Ленин
