говорит, оставайтесь.
- Остались? - спросил Елисей.
- Не заметил, - отец улыбнулся.
Отец помолчал, лицо его стало грустным, заметнее проступила на подбо-
родке седая щетина.
- Пацаном думал, - проговорил он задумчиво, - что смерти не может
быть. А после таких историй думаешь, что жизнь невозможна. Наверное, дед
Степан в этом был уверен... Да, он мне еще тогда сказал, что откупался
своими жертвами от смерти. А умер ужасно. На даче куры у него были. Ве-
чером исчез из дома. Когда хватились, он оказывается всех кур руками пе-
редушил, всех перетаскал, через забор побросал. Последнюю, наверное, сил
уже не хватило, возле забора валялась. Сам он на заборе повис - скулой
за острие металлического прута зацепился, так стоя и повис мертвый.
Отец вздохнул и сказал:
- Такая жизнь не может продолжаться. Это бред. Но какая-то должна.
Сегодня ехал в электричке, за окном весело так. Солнце яркое, поляны
одуванчиков. Так здорово, - отец смущенно посмотрел на Елисея. - Нет,
ты, наверное, не поймешь меня?
Он дотронулся до локтя сына, засмеялся.
- Почему не пойму? - воскликнул Елисей. - Может, даже лучше тебя по-
нимаю.
- Вряд ли, - с сомнением заметил отец.
- Ошибаешься, - загорячился Елисей...
Тот далекий день так ясно возник в ночной тьме со всей весенней зе-
ленью, с солнцем, с глухой жаркой тенью в гуще листвы, что Елисея даже
обожгло радостью и тоской по безвозвратно ушедшим родным, канувшим во
тьму теплоте и близости. Ему даже показалось, что снова, как в детстве,
теплые руки отца увлекают его из ночной мглы к жаркому солнечному све-
ту...
Конечно, тогда он не понимал отца. Но сейчас мог бы обнять его, при-
жаться к его небритой щеке и сказать: я понимаю, я понял все...
В тот день отец еще добавил, что хорошо было, если бы нашелся такой
человек, который в детстве объяснил бы ему, глупому мальчишке, что жизнь
бесконечна, если строишь ее вверх, в бесконечность.
- Знаешь, как мастера кирпичи кладут? - спросил с улыбкой отец. - По
веревочке, чтобы ровно было. В человеке должен такой лучик светить. Ты
копошись, живи, бегай, трудись. Да нет-нет, а оглянись на лучик, посмот-
ри, куда он светит, не сбился ли с его направления...
За окном тянулась бесконечная ночь. По пустынной улице проползла ма-
шина, ее красные огоньки проплыли по черной полосе дороги и скрылись за
поворотом.
Елисей вспомнил слова Ильи Ефимовича о том, что он давно написал па-
рижский рассказ и ему не менее семи-восьми лет. Почему же, подумал Ели-
сей, ни звука о смысле рассказа, о главном, о вечной душе? Он же носил
по редакциям, показывал друзьям?
На часах была половина первого, и все-таки Елисей подошел к телефону
и набрал номер. Оказалось, что Илья Ефимович еще не спит. Он объяснил,
что часто засиживается до глубокой ночи, любит тишину спящего города.
- Вы не показывали кому-нибудь свой рассказ? - спросил Елисей.
- Конечно, - засмеялся Илья Ефимович. - При социализме дружкам, а как
переломало все, и в редакции носил.
- А где же эффект? - удивился Елисей. - Почему полная тишина.
- Был, был эффект, - захихикал Илья Ефимович. - При Андропове, когда
по дружкам носил, пригласили в кагэбэ и открытым текстом объяснили, если
я этот рассказ не засуну себе в задницу, то они меня так засунут, что
уже никто не найдет. - Илья Ефимович ехидно засмеялся. - А в эпоху глас-
ности приперлись ко мне два кореша-гэбэшника и предложили под их крышей
создать секту. Обещали рассказ напечатать, в прессе раскрутить. Мне
только надо будет щеки надувать и нимб над головой драить почаще, а ру-
лить они будут. Вот так. А в апостолы, знаете, кого мне прочили? Валер-
ку... подонка этого. А когда я их послал, пообещали в канализацию прист-
роить, если болтать буду. Такие дела.
- А друзья ваши что?
- Что друзья... один сказал: идея хорошая, но из штанов выпрыгивать
не стоит - зима у нас суровая, задницу отморозишь. Другой сказал, что
всплакнул, когда читал. Да и что, голубчик мой, может произойти? - спро-
сил Илья Ефимович. - Вы вот прочитали - и славненько, живите, детишек
кормите, с женой ругайтесь. Но не до рукоприкладства. - Илья Ефимович
хихикнул. - А теперь и баиньки пора, звоните, дружок.
***
Дневная духота уже ослабла, пестрая чешуя городских построек стала
насыщаться вечерними тенями, в воздухе над долиной тучами носились стри-
жи, будоража готовящийся к вечерней трапезе город.
В условленном месте их встретили. Радостные приветствия развеяли
утомление, спутники Иошуа оживились, наперебой заговорили и невольно ус-
корили шаг и обогнали его. Он грустно улыбался, но не стал окликать их и
в дом вошел последним.
Стол был накрыт, кто-то уже спустился к столу, только во главе стола
маячило в напряжении несколько фигур. При появлении Иошуа, они огляну-
лись, смутились, и в это мгновение растерянности Иуда быстро занял место
слева от торца стола. Еще миг замешательства, потом расступились, давая
дорогу Иоанну к правой стороне. Все затихли, но Иошуа продолжал стоять,
задумчиво глядя на присмиревших друзей.
- Вы оставили мне место первого, - проговорил тихим голосом Иошуа. -
А первый не тот, кто спешит принимать почести, а тот кто служит всем.
Иошуа взял сосуд с водой, тряпку и стал не торопясь, по очереди омы-
вать утомленные дальней дорогой ноги спутников. Он брал пригоршнею воду,
смывал пыль, смачивал огрубевшую кожу на ступнях, а потом отирал влагу
тряпкой. Все смущенно молчали, только Петр посторонился, поджимая ноги.
- Не терзай мне душу, - с болью сказал он.
Иошуа замер, вглядываясь ему в глаза, потом проговорил:
- Ты убиваешь меня. Я то полагал, что с каждой каплей воды из моих
рук, с каждым словом моим, душа твоя наполняется мной.
Лицо Петра размякло, он улыбнулся, на глазах его появились слезы. Он
вытянул ноги, освобождая их:
- Не только ноги, и руки, и голову.
Иошуа брызнул водой ему в лицо, и все облегченно рассмеялись. Скован-
ность рассеялась, комната наполнилась говором, ожила, все придвинулись к
столу.
За ужином оживление постепенно сникло, а Иошуа сидел и никак не мог
проглотить первый кусок. Снова вернулась тоска, которая охватила его се-
годня днем в городе, когда на минуту отвел его в сторону посланник Нико-
дима. Он торопливо передал предупреждение хозяина о том, что на совеща-
нии у первосвященника решено ночью арестовать Иошуа, что шпионы рыщут по
городу, чтобы узнать, где ночует Иошуа, и говорили с кем-то из учеников.
Больше он ничего не сказал, кивнул головой и исчез в толпе. Иошуа замер
от охватившего душу ужаса, хотя давно предвидел такой исход и был готов
к нему.
Днем шум оживленной толпы, жадные взгляды людей, вопросы быстро заг-
лушили страх, отвлекли, а сейчас за столом снова тоска сдавила грудь,
сжимая холодом сердце. К горлу подступила тошнота, он прикрыл глаза, и
перед взором возникла взбешенная толпа, обезумевшая от крови и злобы.
Снова подкатили оцепенение и холод смерти, как в детстве, когда он ока-
зался в толпе на месте казни. Перед ним билось в агонии окровавленное
тело, жалкое и слабое, и ему казалось, что его пронзает боль этого нес-
частного и все вокруг должны были вопить от жуткой боли. Маленький Иошуа
закричал, мать подхватила его и под смех соседей потащила прочь, а когда
визг толпы затих, прижала к себе, стараясь своим теплом отогреть его,
избавить от боли, которая мучила его.
- Я люблю тебя, - звала она его, - люблю, маленький мой, я с тобой. И
ты любишь меня.
Иошуа видел близко ее глаза, полные до краев болью, его болью. Он ис-
пугался за нее, закричал: "Мама!" - и прижался к ее лицу, чувствуя, как
уходит страх и боль...
- Дети мои, - проговорил хрипло Иошуа, оглядывая всех, - помните, лю-
бите друг друга... - Он помолчал и добавил: - Слух может подвести, глаза
не все видят. Но если любите, то узнаете друг друга, найдете среди тьмы,
как меня нашли.
- Ты назвал нас детьми? - с улыбкой спросил Иуда. - Но среди нас есть
и с сединой в волосах.
- Как я - сын того, кто полюбил меня вечной любовью, так и вы - дети,
которых моя любовь должна привести к радости.
- Как же нам доказать тебе любовь нашу? - спросил Иуда настороженно.
- Может, как та неразумная женщина, которая вылила тебе на ноги дорогое
масло?
- Она любила и потому не спрашивала, как быть. Потому имя ее уже нет-
ленно.
- Научи и нас, - тихо попросил Иуда, видя, как все притихли, ловя их
слова.
- Муж и жена любят друг друга, видя в детях продолжение себя в веч-
ности, мать любит свое негодное дитя, надеясь любовью своей искупить его
грехи, пророк несет слово истины мучителям своим, возлюбив постигшее его
откровение... Только на одно не способна любовь - на предательство.
Иуда задумался и опустил глаза.
- Если погибну я, - с болью сказал Иошуа, - то убьет меня преда-
тельство, а воскресну я от любви.
Веки Иуды дрогнули, но он не посмотрел на Иошуа.
Страшная догадка ознобом окатила Иошуа, и он тут же торопливо сказал:
- И предаст меня один из вас!
Он окинул всех взглядом и уловил, как побледнели щеки Иуды и напряг-
лись губы. Минуту висела тишина, потом долетел тихий ропот, послышалось:
- Кто же?.. Могу ли я? Или я?
- Не я ли? - тихо произнес Иуда и голос его дрогнул.
- Ты сказал, - ответил Иошуа.
Глаза Иуды широко раскрылись, он вздрогнул, и лицо его исказилось
страхом и ненавистью. Он быстро наклонил голову.
Иошуа почувствовал прикосновение к руке, оглянулся и увидел близко
лицо Иоанна.
- Ты терзаешь нас, - проговорил он с дрожью. - Кто же из нас? Не я
ли?
- Кому подам хлеба, - ответил Иошуа.
Он отломил кусок, обмакнул в блюдо и вложил в руку Иуде. Пальцы того
судорожно сжались, но он не посмел поднять глаза, поднес кусок ко рту и
откусил.
- Иди же... что задумал, делай скорей, - проговорил тихо Иошуа.
Иуда медленно поднялся, не глядя ни на кого, и выбежал. Иошуа опустил
голову и замер, казалось, все в нем умерло. Он ощущал ночь, поглотившую
город, тьму, которая укрыла и злодейство, и добродетель - и только сла-
бые лучи звезд тянутся к земле с немой надеждой... Бежать, укрыться, за-
быть этот злой, обезумевший мир? Вернуться в необъятный простор и сияние
горы Фавор, где соединяется чистый блеск небес, голубая дымка моря и
нежно-зеленый бархат земли. Дышать невидимой смесью дыхания тысяч цве-
тов, слышать трепет крыльев стрекоз, в молчании угадывать никому неведо-
мую радость вечности и совершенства, стремиться туда, где льется беско-
нечный поток счастья - и бояться сделать последний шаг. Цепляться за
жалкое тепло слабого тела. Знать, что в грязных рубищах, в зловонии то-
нут слабые и беспомощные люди, упиваются своим гноем, топчут друг друга
в слепом безумии. И предают, предают, и падают, падают в зловонную яму
без надежды, в ужасе!
Иошуа поднял голову, оглядел возлежащих у стола. "Бросить их?" Он
увидел близко лицо Петра, тот говорил что-то тихо...
- Он лучше, чем мы думаем, - наконец дошли слова Петра. Петр смутился
и добавил: - Мне кажется, мы хуже о нем думаем, чем он есть. Скуповат,
конечно, но вынужденно... Иуда носит деньги, а служить им нелегко.
- Значит, ты уверен - он не предаст? - спросил Иошуа.
- Ни за что, - взволнованно сказал Петр.
- Ни по расчету, ни по недомыслию?
- Никогда.
- Человек слаб, - проговорил глухо Иошуа. - Он боится боли, боится
осуждения, ограничен в мыслях, ошибается... - он всматривался в лицо
Петра, - тороплив в клятвах.
- Не может он, - Петр смутился от прямого взгляда.
- Переменчив, - добавил Иошуа. - Ты! - выпалил он. - Не истает ночь -
предашь меня!
Петр отшатнулся, лицо его задрожало, он немо хватал воздух открытым
ртом. На глазах его блестели слезы.
- Убиваешь меня, - прохрипел он.
