их.
Ляпис тихо застонал и сильнее прижался к златокожей
девушке. Он хотел вновь зажмуриться, но глаза отказались ему
подчиниться. Человек не двигался. Безразличный, едва ли он
что-то осуждал, он ждал.
Ляпис выпустил Хмельмаю. Пошарив под подушкой, отыскал
свой нож. Тщательно прицелился и метнул его.
Он всадил клинок в бледную шею человека по самую рукоятку.
Черенок торчал наружу, потекла кровь. Человек продолжал
безучастно стоять, но стоило крови достичь паркета -- и он
покачнулся и рухнул, как чурбан. Когда тело коснулось пола,
ветер взвыл сильнее и покрыл шум его падения, но Ляпис
почувствовал, как вздрогнул паркет. Он высвободился из рук
Хмельмаи, которая пыталась его удержать, и, пошатываясь,
направился к человеку. Нагнувшись, он грубо вырвал нож из раны.
Когда Ляпис, скрипнув зубами, обернулся, слева от него
была темная фигура человека, неотличимая от других. С поднятым
ножом он бросился вперед и ударил его на сей раз сверху, вонзив
лезвие между лопаток. И в тот же миг еще один человек появился
справа от него, затем другой -- перед ним.
Сидя с расширившимися от ужаса глазами на кровати,
Хмельмая зажимала себе рот, чтобы не кричать. Когда она
увидела, что Ляпис поворачивает оружие против самого себя и
нашаривает сердце, она завопила. Сапфир рухнул на колени. Он
силился приподнять голову, его красная по запястье рука
оставила на голом паркете свой отпечаток. Он урчал, словно
зверь, а воздух у него в гортани булькал, как вода. Он хотел
что-то сказать и закашлялся. С каждым приступом кашля кровь
прыскала на пол тысячами алых точек. Он как бы всхлипнул, и от
этого у него опустился уголок рта, рука подломилась. Ляпис
рухнул. Рукоятка ножа ударила спереди в пол, и голубое лезвие
вышло у него из голой спины, оттопырив кожу, перед тем как ее
проткнуть. Больше он не шевелился.
И тогда в мгновение ока Хмельмае стали видны все трупы.
Первый, вытянувшийся вдоль матраса, тот, что покоился в ногах,
еще один у окна, с жуткой раной на шее... и всякий раз она
замечала точно такую же рану на теле Ляписа. Последнего он убил
ударом в глаз, и когда она бросилась к своему другу, чтобы его
оживить, вместо правого его глаза она увидела лишь черную
клоаку.
Снаружи теперь все было залито бледным предгрозовым
светом, и время от времени доносился громкий неясный гул.
Хмельмая умолкла. Рот ее дрожал, словно ей было холодно.
Она встала, машинально оделась. Она не могла отвести глаз от
трупов-близнецов. Она присмотрелась получше.
Один из темных людей, тот, что упал ничком, лежал почти в
той же позе, что и Ляпис, и их профили показались ей
удивительно похожими. Тот же лоб, тот же нос. На пол скатилась
шляпа, открыв такую же, как у Ляписа, шевелюру. Хмельмая
чувствовала, что рассудок покидает ее. Она беззвучно рыдала во
все глаза, она не могла двинуться с места. Все они были копиями
Ляписа. А потом тело первого мертвеца показалось вдруг менее
четким. Его контуры подернулись темным туманом. Превращение
ускорилось. Тело перед ней начало растворяться в воздухе.
Черная одежда по ниточке расползлась ручейками тени, она успела
заметить, что и тело у человека было телом Ляписа, но оно тоже
растаяло и растеклось, серый дым тянулся по полу и вытягивался
через оконные щели. Тем временем началось превращение и второго
трупа. Сраженная страхом, Хмельмая ждала, не в силах
пошевельнуться. Она осмелилась взглянуть в лицо Ляписа: раны на
его загорелой коже исчезали одна за другой, по мере того как
люди один за другим рассеивались, как туман.
Когда в комнате остались лишь Хмельмая и Ляпис, тело его
стало опять молодым и красивым -- и в смерти таким же, как в
жизни. У него было умиротворенное, нетронутое лицо. Тускло
поблескивал под длинными опущенными ресницами правый глаз. И
только крохотный треугольник голубой стали метил мускулистую
спину непривычным пятном.
Хмельмая шагнула к двери. Ничего не случилось. Последний
след серого пара вкрадчиво соскользнул с подоконника. Тогда она
бросилась к двери, открыла ее и, мгновенно захлопнув за собой,
устремилась по коридору к лестнице. В этот момент снаружи с
ужасным раскатом грома сорвался с цепи ветер, и тяжелый, грубый
дождь громко забарабанил по черепице. Сверкнула яркая молния, и
снова ударил гром. Хмельмая бежала по лестнице вниз, она
добралась наконец до комнаты Лиль и влетела внутрь. И тут же
зажмурилась от ослепительной вспышки, более яркой, чем все
остальные, сразу же за молнией раздался почти невыносимый
грохот. Дом содрогнулся на своем фундаменте, словно громадный
кулак обрушился на его крышу. И вдруг, сразу, воцарилась
гробовая тишина, только в ушах у нее стоял гул, как бывает,
когда слишком глубоко погружаешься в воду.
ГЛАВА XXX
Теперь Хмельмая лежала на кровати своей подруги. Сидя
рядом с ней, Лиль глядела на нее с нежным состраданием.
Хмельмая еще плакала, судорожно давясь своими всхлипываниями, и
держала Лиль за руку.
-- Что стряслось? -- сказала Лиль. -- Это же всего-навсего
гроза. Дурочка, не надо делать из этого трагедию.
-- Ляпис умер... -- сказала Хмельмая.
И слезы ее иссякли. Она уселась на кровати. У нее был
непонимающий вид, отсутствующие глаза.
-- Да нет, -- сказала Лиль. -- Это невозможно.
Все ее реакции страшно замедлились. Ляпис не умер,
Хмельмая наверняка ошиблась.
-- Он мертв -- там, наверху, -- сказала Хмельмая. -- Лежит
на полу, голый, с торчащим из спины ножом. А все остальные
исчезли.
-- Какие еще остальные? -- сказала Лиль.
Бредила Хмельмая или нет? Ее рука была не так уж и горяча.
-- Люди в черном, -- сказала Хмельмая. -- Он пытался их
всех убить, а когда увидел, что ему никак этого не сделать,
убил самого себя. И в этот момент я их увидела. А мой Ляпис...
я думала, что он спятил, но я их увидела, Лиль, я увидела их
сама, когда он упал.
-- Ну и что с ними было? -- спросила Лиль.
Она не осмеливалась говорить о Ляписе. Мертвом, лежащем
наверху с ножом в спине. Она поднялась, не дожидаясь ответа.
-- Надо сходить туда... -- сказала она.
-- Я не посмею... -- сказала Хмельмая. -- Они растаяли...
как дым, и все они были похожи на Ляписа. Совсем такие же.
Лиль пожала плечами.
-- Все это какое-то ребячество, -- сказала она. -- Что там
у вас стряслось? Вы, должно быть, его отвергли, и тогда он убил
себя... Так?
Хмельмая ошеломление посмотрела на нее.
-- Ох! Лиль! -- сказала она и вновь разрыдалась.
Лиль встала.
-- Нельзя оставлять его наверху одного, -- пробормотала
она. -- Надо спустить его вниз.
Хмельмая встала в свою очередь.
-- Я пойду с вами.
Лиль в отупении и неуверенности пробормотала:
-- Ляпис не умер. Так не умирают.
-- Он убил себя... -- сказала Хмельмая. -- А я так любила,
когда он меня обнимал.
-- Бедная девочка, -- сказала Лиль.
-- Они все слишком сложные, -- сказала Хмельмая. -- Ох!
Лиль, я так хотела бы, чтобы этого не случилось, чтобы было
вчера... или даже сегодня, как раз перед этим, когда он держал
меня... Ох! Лиль...
И она побрела за ней следом. Лиль вышла из комнаты,
прислушалась и, решившись, стала подниматься по лестнице.
Наверху слева располагалась комната Хмельмаи, а справа --
комната Ляписа. Вот комната Хмельмаи... а вот...
-- Хмельмая, -- сказала Лиль, -- что произошло?
-- Не знаю, -- сказала Хмельмая, хватаясь за нее.
В том месте, где раньше находилась комната Ляписа, не
оставалось более ничего, кроме крыши дома, чьи стропила
упирались теперь прямо в коридор, напоминавший лоджию.
-- Что с комнатой Ляписа? -- спросила Лиль.
-- Не знаю, -- сказала Хмельмая. -- Лиль, я не знаю. Я
хочу уйти, Лиль, мне страшно.
Лиль открыла дверь к Хмельмае. Все стояло на своих местах:
трельяж, кровать, стенной шкаф. Порядок и легкий запах жасмина.
Они вышли. Из коридора можно было теперь разглядывать черепицу
на крутом скате крыши; в шестом ряду одна из них треснула.
-- Это молния... -- сказала Лиль. -- Молния испепелила
Ляписа и его комнату.
-- Нет, -- сказала Хмельмая.
Глаза ее уже высохли. Она напряглась.
-- Всегда так и было... -- выдавила она из себя. -- Не
было никакой комнаты, и Ляписа не было. Я никого не люблю. Я
хочу уйти. Лиль, пошли со мной.
-- Ляпис... -- пробормотала ошеломленная Лиль.
В оцепенении она спустилась по лестнице. Открывая дверь
своей комнаты, она с трудом заставила себя дотронуться до
ручки: ей было страшно, что все обратится в тень. Проходя мимо
окна, она вздрогнула.
-- Эта красная трава, -- сказала она, -- до чего она
зловеща.
ГЛАВА XXXI
Подойдя к самой кромке воды, Вольф глубоко вдохнул соленый
воздух и потянулся. Насколько хватало глаз, простирался
подвижный, безмятежный океан, окаймленный плоским песчаным
пляжем. Вольф разделся и вошел в море. Оно оказалось теплым,
сулило отдохновение, а под голыми ногами, казалось, был
расстелен серо-бежевый бархат. Он вошел в воду. Наклон дна
почти не чувствовался, и ему пришлось долго брести, пока вода
не дошла до плеч. Она была чиста и прозрачна; он видел крупнее,
чем на самом деле, свои бледные ноги и поднимающиеся из-под них
легонькие облачка песка. А потом он поплыл, полуоткрыв рот,
чтобы пробовать на вкус жгучую соль, время от времени ныряя,
чтобы почувствовать себя целиком в воде. Нарезвившись вволю, он
наконец вернулся к берегу. Теперь рядом с его одеждой виднелись
две черные неподвижные фигуры, сидевшие на худосочных складных
стульях с желтыми ножками. Так как они сидели к нему спиной, он
безо всякого стыда вылез голышом из воды и подошел к ним, чтобы
одеться. Стоило ему принять приличный вид, как две старые дамы,
будто оповещенные каким-то тайным инстинктом, обернулись. На
них были бесформенные шляпы из черной соломки и выцветшие шали,
как и положено старым дамам на берегу моря. На коленях у обеих
лежали сумочки для рукоделия -- вышивания крестом -- из грубой
канвы с поддельными черепаховыми застежками. Старшая была в
белых бумазейных чулках и в стоптанных гамиролях в стиле Карла
IX из грязной серой кожи. Другая была обута в старые тряпичные
туфли, из-под ее черных нитяных чулок проступали очертания
резинового бинта от расширения вен. Между двумя дамами Вольф
заметил маленькую гравированную медную табличку. Та, что в
плоских туфлях, звалась мадемуазель Элоиза, а другая --
мадемуазель Аглая. У них были пенсне из голубой стали.
-- Вы -- месье Вольф? -- сказала мадемуазель Элоиза. --
Нам поручено вас опросить.
-- Да, -- подтвердила мадемуазель Аглая, -- вас опросить.
Вольф изо всех сил напрягся, чтобы вспомнить вылетевший у
него из головы план, и вздрогнул от ужаса.
-- О... опросить меня о любви?
-- Именно, -- сказала мадемуазель Элоиза, -- мы
специалисты.
-- Специалистки, -- заключила мадемуазель Аглая.
Тут она заметила, что из-под платья чересчур видны ее
лодыжки, и стыдливо одернула подол.
-- Я ничего не могу сказать вам о... -- пробормотал Вольф,
-- я никогда не осмелюсь...
-- О! -- сказала Элоиза. -- Мы все можем понять.
-- Все! -- заверила Аглая.
Вольф оглядел песок, море и солнце.
-- Об этом на таком пляже и не скажешь, -- сказал он.
Однако именно на пляже испытал он одно из первых в жизни
потрясений. Вместе со своим дядюшкой он проходил мимо кабинок,
когда оттуда вышла молодая женщина. Вольфу казалось нелепым
разглядывать женщину не менее двадцати пяти лет от роду, но
