возрасте выходить замуж, и вообще легче подпадают под влияние; нужны
мужчины. И таким образом отпадает еще три четверти кандидатов - филфак
всегда был факультетом преимущественно женским, цветником прелестниц.
Остается кандидатур - по пальцам пересчитать, и пальцы эти загибаются
один за другим. Значит евреем посылать нельзя. Минус два. Некомсомольцев
посылать нельзя. Минус один. Больных, кривых, убогих - посылать нельзя:
во-первых, по ним составят искаженное представление об облике великого
советского народа, во-вторых - если они там захворают, кто будет валютой
оплачивать лечение? в-третьих - а не предписано, и дело с концом. А на
гуманитарных факультетах, заметим, нормальных здоровых мужиков и всегда-то
было немного - все больше с каким-то вывихом и креном, блаженненьких. И то
рассудить - немужская специальность, ни денег ни карьеры стоящих.
А лучше всего посылать члена партии. Причем не мальчика, но зрелого
мужа, морально проверенного, политически воспитанного, испытанной
твердости в убеждениях.
И комиссия с некоторым даже удивлением обнаруживает, что посылать в
Париж совершенно некого, кроме борца. Народу, вроде, полно, а посылать
больше - некого.
Кафедра ропщет: позвольте, но он же ни бельмеса по-французски! Он же
спортсмен. Он же не ведает, в какой стороне та Франция находится! Он
вообще считает, что это парфюмерная фабрика женского белья, а Наполеон был
гитлеровским генералом.
А секретарь партбюро отвечает: что он не знает французского - это уже
ваша вина! и мы с вас спросим. Чему вы его три года учили? А человек -
наш, советский. Прекрасная армейская характеристика, член партбюро курса,
отличный спортсмен; в порочащих связях не замечен. Защищает повсюду
спортивную честь родного университета. А вот плохие преподаватели
университету чести не делают!
И этому обалдую сообщают, что он едет на полгода в Париж. И он это
спокойно воспринимает, как естественное обстоятельство университетской
жизни - Париж так Париж. Не зря же, в конце концов, он дал себя уговорить
в это идиотское заведение, где всякие хилые недоделки над ним еще иногда
издеваются!
Он пропускается через все шестеренки подготовительных инструктажей:
не пить! в половые связи не вступать под страхом смерти! но с собой иметь
презервативы! контакты с иностранцами только по учебе!! по любым вопросам
обращаться к председателю советского землячества при советском
консульстве! вечерами по улицам не ходить, в десять часов возвращаться в
общежитие! на провокации не поддаваться, с белоэмигрантами не встречаться
ни в коем случае! В дискуссии не встревать, но если навяжут - умело и
аргументированно доказывать преимущества социалистического строя!
Кругом студенты дергаются, ворошат шпаргалками с фамилиями лидеров
мирового коммунизма, а он сидит флегматично, дремлет, и на все увещевания
только гудит мирно:
- Разве ж я не понимаю... Не пацан какой. Вот и замполит нам в армии
говорил тоже... - И очень это упоминание о замполите на всех действует
убедительно и успокаивает.
И только тренер, такой же простой мужик, ему сказал со вздохом на
прощание мудро:
- Все, Васька, пропал ты для большого спорта. Жаль - перспективный
парень, мог бы до чемпионов дойти больших. Ладно - вернешься если...
поставь бутылку.
И вот наш борец, с чемоданчиком пожитков и нищими франками, в группе
счастливцев прибывает в Париж. Селят их в кампус. И первым делом зовут на
собрание советского землячества.
И председатель землячества, штатный кадр КГБ, повторяет знакомый
инструктаж, но уже в тех тонах, что изощренный враг притаился за каждый
кустом. Что главная задача Франции - завербовать их в свои шпионы и
выведать секретные сведения: а иначе зачем бы, вы думали, вы им нужны?!
Зря деньги на вас тратить?!
Все молчат, все понимают, и только наш борец гудит:
- Точно... вот и нам в армии замполит говорил...
И председатель сразу проникается доверием к этому простому и
надежному русскому парню.
- Есть, - говорит, - настоящие студенты! Без этой, знаете, прямо
скажу, интеллигентской гнильцы! Вот что значит - из Ленинграда, сразу
видно... колыбель революции!
- Короче - разойдитесь, товарищи, скоро ужин, потом разложите вещи,
почитайте немного, и - спать! С дороги надо отдохнуть. Перед сном пройду
по комнатам - лично проверю, чтоб все были на местах. Вы тут еще
новенькие, ничего не знаете, вот месяцок пройдет - тогда можно будет и в
город сходить в увольнение... в смысле на экскурсию, посмотреть. Закажем
автобус, посетим музей Ленина, кладбище Пер-Лашез - не волнуйтесь, и до
Лувра очередь дойдет: познакомим вас со всеми достопримечательностями
французской столицы. В организованном порядке. Вопросы есть? Вольно,
разойдись.
Наш борец назначается помощником председателя по новичкам. А
поскольку в армии он был сержантом, то командует - у председателя сердце
радуется. Хотел своих по корпусам строем в ногу повести, но председатель
уж остановил это похвальное, но излишнее рвение: французы могут не понять
- Европа...
А в комнате наш задумывается, смотрит в окно, пересчитывает свои
тощие франки. Соображение такое, что раз уж он начальник, то надо
использовать преимущества своего положения. В частности, насчет свободы
выхода за пределы гарнизона. Главное - чтоб порядок во вверенном
подразделении был наведен. Обходит по списочку все комнаты со своими и
наставляет, что в десять часов отбой, положение, можно сказать, военное, и
дисциплина должна быть соответствующая, кругом буржуазное окружение, а кто
против - завтра же полетит домой.
Вот же падла на нашу голову, думают несчастные стажеры, но возражать
бояться.
А сержант-борец, подкрутив гайки подчиненным, идет отдохнуть на
свежий воздух. И к десяти не возвращается. И к завтраку не возвращается.
И вообще не возвращается.
И председатель землячества с ненавистью прикидывает, сообщать ли ему
в консульство и куда надо о ЧП, или лучше подождать еще, может все само
утрясется... придет, скотина. Очень нужны ему пятна и накладки в послужном
списке - студентам-то что, а у него служба! у него своя карьера! все
сволочи эти интеллигенты, и армия им не поможет. Вот отдай хорошего парня
в университет - и пиши пропало. Разложит его это гнилье!
А наш борец вечером поглядел на часы и старательно высчитал, что
вполне успеет сесть на автобус и погулять чуток по центру Парижа. Он с
крестьянским здравомыслием рассудил, что французского он не знает, завтра
же на первом занятии это выяснится, и его, уличенного во французской
непригодности, антикоммунисты-французы вернут к черту отправителю: чего
это вы нам подсунули? Семь бед - один ответ, так надо ж пока
попользоваться чем можно. Не зря ж он здесь. Что друзьям-то расскажет?
Вообще ему было на все на это наплевать, он был мастер спорта, и его
всегда возьмет любое спортобщество. А в Париже его интересовали
исключительно французские проститутки, французская выпивка и плюнуть вниз
с Эйфелевой башни. Такая скромная программа-минимум. Более ему о славной
столице Франции все равно ничего не было известно.
Он пришел на остановку, спросил у подошедшего автобуса: "Париж?" Ему
ответили - ла-ла-ла, Париж! Он доехал, похоже, до центра, и начал пешую
прогулку. Комплексами он не страдал, нервная система отличалась
тренированной стабильностью, и обалдения от заграницы он никакого не
испытывал. Скорее, раздражала - говор кругом дурацкий, выпендриваются. Так
что из ощущений присутствовало только, что подобает случаю выпить.
Увидел вывеску "Ресторант" - вот и остограмимся! Народу нет,
помещение маленькое: клетчатые скатерки, настольные лампы - скромный такое
ресторанчик; гадюшник, а чистенько. То что надо. Сел и сказал гарсону:
"Коньяк". Гарсон принес рюмку. Он сглотнул рюмку, придержал гарсона за
рукав и изобразил пальцами, что он подразумевает под словом "коньяк".
Гарсон сказал: "Ки, мсье", и принес двойной коньяк. Он сглотнул двойной -
шестьдесят-то граммов! лягушатники! - придержал гарсона за рукав, и стал
втолковывать этому недоумку, что имел в виду бутылку, черт возьми! Что он
- за рюмкой из эдакой дали приперся? И что-нибудь закусить.
Гарсон склонил птичью голову и начал чирикать. Наш борец раздраженно
нарисовал на меню бутылку и ткнул вразумительный рисунок ему в лицо,
пристукнув по середине стола: чтоб, мол, вот такая была здесь!
Гарсон сделал уважительное лицо и притаранил бокастый темный пузырь,
весь в паутине. Наш понял, что залетел в паршивого пошиба забегаловку, где
норовят сбыть чужаку завалящий хлам, неликвиды. Зараза! Хрен с ним...
Обтер пузырь салфеткой, сунул ее грубо гарсону - твоя вообще-то работа!
Гарсон благоговейно распечатал, повертел перед борцом на тарелочке вынутую
пробку с буквами, и налил в большой бокал на самое донышко. Наш с улыбкой
наложил свою лапу на его ручку и пощелкал пальцами - неси жрать. Гарсон
дернув кадыком и показал меню - что, мол, прикажете? Тот - пальцем в гущу
строчек: раз, два и три - это неси! Однова гуляем! И получил под нос
яства: спаржу, устрицы и лягушачьи лапки.
Отодвинул он эту дрянь, пригорюнился, и стал думать, как
по-французски "мясо". Мясо он не вспомнил, и стал вспоминать "хлеб". А за
соседним столиком изящная дама кушает что-то вроде мясной подливки. Пахнет
ничего, съедобно. Наш тычет в направлении этой подливки и растопыривает
четыре пальца - неси, значит, четыре порции, как-нибудь подхарчимся.
И начал он пировать по-французски: выпьет - закусит - посмотрит по
сторонам. Сейчас еще захмелимся - и пойдем пошарим, где тут девчонки есть.
А дама поглядывает на него, и вроде даже мельком улыбается. А ничего,
в общем, дама. Одета простовато, но смотрится ничего. И не старуха еще,
лет так на вид тридцати пяти, в самом соку. Еще драть да драть такую даму.
А чего она одна, спрашивается, в кабаке сидит? И винище трескает!
Неплохо бы с дамой и заговорить, но кроме слов "пардон, мадам" ничего
абсолютно же в голове не пляшет. И он ей ласково улыбается. А она ему,
после третьей кажется, начинает глазки строить.
А коньяк оказывается весьма забористым. Еще бы не забористый, он
столетней выдержки. И наш начинает пальцами по столу показывать, что,
значит, хорошо бы потом прогуляться вместе. Все будет благородно, не
сомневайтесь. А дама посмеивается. Это выглядит она на тридцать пять, а на
самом деле там сидит хороший полтинник. А наш парняга похож на Жерара
Депардье, только лицом куда свежей и проще, и корпусом стройнее; и
смотрится он на фоне парижских заморышей и вырожденцев очень даже и очень
ничего. Настоящим мужчиной смотрится.
Он как-то пытается придать лицу французское выражение и залучить даму
за свой столик. Дама поперхивается своей подливкой и двигает подбородком -
фасон блюдет. Он хочет истолковать этот жест в свою пользу как
приглашение, сгребает свое добро и переселяется к ней: наливает ей
полфужера коньячку для знакомства. Дама хохочет и спрашивает, судя по
интонациям, а есть ли у него деньги. Порядок; не волнуйся - не обманем, за
ужин плачу я. И, зная культурное обращение и галантность, целует даме
ручку. Похоже, договорились.
Гарсон подает счет, борец разбирает цифру, и у него делается лицо,
будто задавил его противник тяжелой весовой категории: багровое и неживое.
Просто его дубиной по темени оглоушили. О существовании таких цен в
природе его не извещали даже университетские профессора. Ресторанчик из
