Потому и выезжать перестал, на балы больным сказывается, общение
прекратил, - никто похвалиться не может, что рядом с ним был, говорил
запросто. Занятостью объясняет, здоровьем, праведностью натуры: мол, все в
работе, уединение и книги предпочитает, развлечений чужд... Ага! - я-то
его помню чиновником мелким: услужлив, общителен, веселье всегда
разделит... а порой такие кутежи начальству устраивал, все умел достать, и
цыгане, и женщины, и главное - никакой огласки, все шито-крыто!
Так что я не обижаюсь, что увольняют меня из службы. Дело свое
исполнял исправно, в дурном не замечался... разве что подольститься не
умел. Конечно: я его бедным знал, помогал, чем мог, и поэтому теперь я
человек для него нежелательный - могу сказать не то, знакомством
скомпрометировать, старое напомнить... не должен быть большой человек
знаком с таким ничтожеством, как я. Не может он иметь со мной ничего
общего, даже в прошлом.
Так что прощай, брат. Уеду к себе в Малороссию, в деревеньку...
может, женюсь еще, детишек нарожу. А все же как вспомнишь иногда ночью, не
спится, как мы с ним некогда в холодном номере один горшок щей трактирских
ели... и слеза прошибает. Хороший был человек.
150 см. Слуга
- Ты как смеешь, холоп, смерд, такие вещи поганым своим языком
молоть, а?! Ну что "вашскородие", "вашскородие"? Молчи, подлец! Тут тебе
полицейский околоток, а не кабак!
Вы, ребята, выйдите-ка: это дело государственным пахнет, я с ним,
ракальей, один на один говорить буду. Да я таких вещей и повторить не
смею, не то что записать. Двери плотнее затворите!
Ну, вставай с колен, хватит. Пропойца, босяк, ты как смеешь лгать,
что в доме самого его высокопревосходительства служил? Врешь, сукин кот! я
узнавал: ответили, что знать такого не знают!
Ну, так кто тебя надоумил говорить, что его
высокопревосходительство... прости, госссподи, слова мои грешные... что он
карлой стал? А?! Что портной в доме живет и каждый день ему платье другое
шьет? Что каждый день измеряется - все меньше и меньше? Да счас я тебе дам
промеж глаз - ты у меня разом меньше мыши станешь!
Ты подумай дубовой своей башкой: а как он с людьми-то говорит? Ах,
через двери. И еще из постели лежа, далее порога не пускает. Ну, ты
артист.
И ноги, значит, со стула до полу не достают? И обедать изволит в
пустой столовой за закрытыми дверьми? И с женой... не твоего ума дело,
негодяй!
Ты хоть понимаешь, что ты с ума спятил? А в присутствие... карету к
подъезду подают, и никто не видит, как он садится? Складно! А на службе из
нее выходит - тоже всем приказано подалее быть и не смотреть? А посетители
что, слепые? Ах, издали, стол специальный ему сделали, маленький, чтоб не
понять было.
И потому, говоришь, никто его не видит. А зачем тебе, козявке, его
видеть? С тебя знать достаточно, что он есть, обязанности свои, самим
государем определенные, исполняет и бдит о тебе денно и нощно. Он не
фигляр, чтоб твари всякой на глаза выставляться.
Ты над кем насмешки допускаешь, злодей! Значит, он уже и до дверных
ручек еле достает, и на цыпочки поднимается, чтобы на стол заглянуть, и
под стул прячется, если ненароком зайдет кто... и ест мало, как ребенок, -
а на что ему много есть?
Ты что гогочешь? Ах-ха-ха-ха! Тьфу на тебя... ха-ха-ха! Значит,
бегает по резиденции его высокопревосходительство в аршин ростом, носом на
столы натыкается, на детской мебели сидит...
Пятнадцать лет у него служил? И слуг он всех рассчитал? Ну, я тебя
сейчас иначе рассчитаю, вложу розгами ума через заднее-то место. И - по
этапу, по этапу тебя вышлю, сочинителя...
70 см. Спаситель
- Не любо - не слушай, а врать не мешай. Да и не вру я, братцы, вот
как на духу.
Я с детства вырезывать из дерева любил, пошел за папашей по столярной
части, и мастерскую он мне оставил, царство небесное покойнику... ну, да
не об том речь. А только начал для забавы фигурки разные резать, на Сенном
рынке сбывала их лотошница, - а кончил тем, что фигуры делал в модные
магазины на Невский. И были мои фигуры лучше парижских или немецких. Лицо
из цветного воска, парик натуральный, - как живые. Дело собственное имел и
доход, двух мастеров держал, пять учеников.
И вот заходят двое - господа. Вежливые, ласковые. А у меня вывеска
была, золотом. И говорят: а можешь такую-то куклу изладить, чтоб за шаг от
живой не отличить? А я - гоголем: хоть турецкого султана, хоть мать его.
Говорят: заказ очень важный, надо, чтоб никто не знал ничего. Ни ученики,
ни жена даже. Плата - тысяча серебром. Засомневался я, да ведь это три с
половиной тыщи ассигнациями.
Обговорили размеры все, изделал я фигуру - на шарнирах, любую позу
принимает. Огромная у меня тогда способность была... Потом они мне
рисунков нанесли - какое лицо должно быть. С лицом я долго мучился, из
глины раз десять переделывал, все их не устраивало. Четыре месяца всего
работал без продыху. Уж так придирались - к каждому волоску. Бородавку на
щеке - и то сколько раз переделывал.
Но - угодил. А зачем - не говорят. Ладно - ваши деньги, мой молчок.
Похвалили они, сказали - завтра придут забирать, и деньги завтра... А
только ночью стук в дверь: по мою душу... Ты такой-то? - Я. - Пошли. - В
карету, с боков зажали - и ночью через весь город. А карета без окон. Вот
так: отлеталась пташечка...
Привозят: крепость. Выходи. Я было в ноги - а меня по рылу. Наковали
железы - да в камеру. В каком же таком, думаю, деле я оказался?
Трижды в день еду мне в окошечко ставят, да по утрам парашу забирают.
Тишина, и камень кругом. За окном птички поют, а не видно: железным листом
окно забрано.
Ну, да это все известное дело, что говорить. А когда царь преставился
и новый царь стал (про то я после узнал), перевезли меня в тюрьму, да по
этапу в каторгу: бессрочный особого разряда, родства не помнящий. А я и
рад не помнить: молчу, чтоб хуже не было; сообразил, что молчать уж
лучше...
А в каторге уже, в Краснокаменецком остроге, был у нас один из
благородных. При лазарете, доктор бывший. Я занемог раз, попал в лазарет,
а потом кормился долго там, помогал ему. Он без креста был, но человек в
остальном неплохой, понимающий. И оказалось, братцы, что страдаем мы с ним
по одному делу. Во, а?
Он доктором был при одном высоком генерале. Генерал в большой силе
был, лично к царю приближен. И напала на него болезнь: стал расти обратно
- уменьшаться. Доктор его и так и сяк: уменьшается!
Росту он был огромного, пока до нормального уменьшался - все ничего.
Может, кто и подметил - да молчал. Чтоб большой генерал тебя из жизни
выкинул - ему много росту не надо. Со страху да выгоды и карлика великаном
именуют.
Но дело совсем плохо стало: уменьшается генерал да уменьшается. Уж
под столом проходит: аршин росточку. Это уже скандал невиданный и
оскорбление генеральского чина. Чего делать?
Генерал службу бросать не хочет: жалко ему. Его сам царь знает и
ценит. И хочет новые высокие должности дать. А царю перечить нельзя. Как
про такое доложишь? Огорчится он за любимца, и навечно ты за такую новость
в немилость впадешь.
А главное - генерал свою беду от всех скрывает. Работу за него
подчиненные делают. Он им за то - награды. Повысится - и за собой повысит.
Им тоже невыгодно его терять: со старым-то хозяином спелись, а нового еще
как найдешь.
А прознают враги генерала про такое его уменьшение - сразу его без
масла сожрут.
И умы нельзя смущать такими чудесами и безобразиями: уважений не
станет к генералам и к власти, если они могут в аршин ростом быть.
Но иногда же надо людям показаться: хоть в карете по городу, хоть с
балкона. Не то слухи пойдут - и рога тебе придумают, и что с ложки кормят,
и из ума выжил, и вообще помер, мол, да это скрывают.
Понял, куда я гну? Вот для чего куклу я делал. Одели ее в
генеральское - и показывали иногда, чтоб сомнений не возникало. Не ответит
- что ж, думает. Не встанет - устал.
Потом, говорят, механизм к ней сладили, что и садится и встает сама,
руку поднять может. Движения неловкие? А ревматизм, сустав болят, в
молодости в военных походах застудил.
И все отлично. Он себе управляет по-прежнему, награды получает,
ослушников наказывает, в чинах растет. А что ростом с кошку - то никому не
ведомо, фигура за столом - а он сидит под столом и приказы пишет. Пустят
посетителя - развернет фигуру в кресле спиной к нему, бумагу ей в руки
вложит - мол, занят, читает: а сам говорит из-под стола. Посетитель стоит
у дверей, трясется: горд генерал, сердит, раз не повернется.
Утром фигуру - на службу в карете, вечером - домой. Сопровождает ее
огромный адъютант, а сам генерал под его шинелью-то и прячется, за пазухой
тот его проносит на место. Адъютанту зачем выдавать? Ему хорошо, а чуть
брякнет - разжалуют приказом в солдаты, да на войну. Тайна.
Вот для тайны меня-то в бессрочную и укатали. И доктора, что лечить
его пробовал, - тоже, с которым мы встретились. А каторжному кто поверит?
Ты вот веришь? Ну и дурак. Дай ножик, я тебе сейчас такую куклу вырежу,
что ты не видал никогда...
15 см. Любовница
- А говорят, ты с ним была когда-то, - правда, аль брешут? А правда,
что ты в хоре тогда пела, и плясала? И квартира твоя была на Подъяческой?
А потом тебя отовсюду... и к нам сюда... да ты не обижайся. А он тогда
нормальный был?
А девки говорили, он с огурец ростом, вершка четыре: такого наплели -
и смехота, и срамота... мы все утро смеялись.
А он тебе денег много давал? Конечно: граф... Эх, мне бы такого, я б
сейчас в собственной карете ездила, а не здесь, по десяти гостей за вечер
принимала.
Правда - любила?.. Первый... вот оно как. Не плачь - ему-то небось
счас хуже, чем нам.
Говорили - на службу его телохранитель в кармане носит. А в кабинете
посадит осторожненько на стол, а там столик, стульчик - кукольные. Бумажка
нарезана с почтовую марку, перышки воробьиные точены - и он приказы пишет.
А чиновники их в увеличительное стекло читают и исполняют. А буковки-то
крохотные, не разобрать, да и головка у него, как у голубка, разве такой
головкой сообразишь что? Вот и пишет каракульки, а чиновники делают, что
хотят, а ему врут все, что исполняют. А он как проверит? Ему и самому все
равно, абы жить, как живет, в своей должности.
Как представлю себе жизнь эту... бедненький! Дети в гимназию уходят -
пальчиком его тронут за плечико, - мол, до свиданья! Жена его, небось, в
тарелке купает по субботам, кончиком пальца намыленным... ха-ха-ха!
Маникюрными ножничками подстригает - боится головенку отстричь. Слушай, а
как они спят-то? Ха-ха-ха! Ой, па-адумайте, цаца какая, оскорбили слух
ейный.
А как он у детей уроки проверяет? Бегает по тетрадке и буквы по одной
читает? Да, тут деткам не скажешь - берите пример с папочки... уж лучше
сума да тюрьма.
А в кабинете его, говорят, огромное увеличительное стекло, и в него
его рассматривают - и он размером для посетителя как настоящий. А шьет на
него одна модистка - как на куколку. Ордена у него - дак ему такой орден и
на спиночку не взвалить, крошечке. Кушает ложечкой для соли из кофейных
блюдечек, они как миска огромная ему. Про другое уж не говорю.
А верно говорят, что он до баб охоч был? А что ж теперь? - такая
неприличность, тьфу! Умора. Девки за кофеем так хохотали про это, такого
напредставляли безобразия, как он кого к себе на ночь требует да что
делает... бегает и бесится гномик... мерзость какая.
