Простяга. Так зачем им уран, уже ведь станции атомные все не
работают?
Скелет. Работать не работают, а излучать излучают. Кто их хоронить-то
будет по уму?
Циник. Их хоронить. Кто нас-то хоронить будет?
Злой. Нас уже похоронили, можешь считать. А эти сволочи (пинает дверь
бункера) опять выкрутились.
Работяга. Да успокойся, ниоткуда они не выкрутились.
Злой. Как это?
Работяга. Да я ж говорил, что я это сам и строил.
Злой. Ну и что?
Работяга. Ну и то. У них там в самом лучшем случае через полгода
электростанция откажет.
Злой. Проживут.
Работяга. Не проживут. Ты что думаешь, что контейнеры с продуктами
были стерилизованы, что ли? Да там же как везде, давай-давай, там, может,
если один ящик из десяти годный, так и ладно.
Злой. Все равно много.
Работяга. Ну ты просто... Там что думаешь, кислород? Ага. Мы на
станцию поехали выгружать, открываем вагон, а там баллоны - с углекислотой
для автоматов воды, понял? Ну, что делать? А старшина наш говорит: давай,
закрашивай это все на хрен, и пиши - кислород. Ну и что - закрасили,
написали. Там и в накладной было - кислород. А там - углекислота, понял?
Так что... Ха-ха-ха!.. не, а он говорит: закрашивай, говорит, на хрен,
пиши - кислород, пускай, говорит, дышат сколько влезет, жаловаться,
говорит, будет уже некому.
Все (ошеломленно). Так что?.. там?.. Без воздуха?.. И не выжить?
Работяга. А вы что думали, я так и стану свой пропуск в рай отдавать,
что ли? Я-то знал, что там. Вот пусть теперь подышат, а то один значит,
строй, а другие, значит, спасайся.
Один. А сколько переживали-то...
Другой. Не надо суетиться перед смертью...
Третий. Ах ты, господи... как крысы под землей... а туда уж,
наверное, и вовсе выйти невозможно...
Священник. Господи, настал ли День, о котором Ты говорил...
Циник. Экая дурацкая история...
Астматик (задыхаясь, в страхе). Жить хочется... жить... жить!..
Начитанный. Но какой же все это тогда имело смысл?.. Зачем?..
Умный. Все, что имеет начало, имеет конец. Даже история. Даже мы.
Богатый. Ведь любые бы деньги отдал, все отдал, ну... в монастырь
ушел бы!
Пьяный (стучит кулаками). Выпить хоть дайте! гады! выпить дайте!
выпить!
Михаил ВЕЛЛЕР
ХОЧУ В ПАРИЖ
Хотение в Париж бывает разное. На минуточку и навсегда, на экскурсию
и на годик, служебное и мимолетное, всерьез и в шутку: "Я опять хочу в
Париж. - А что, вы там уже были? - Нет, я уже когда-то хотел". Всемирная
столица искусств и мод, вкусов и развлечений, славы и гастрономии,
парфюмерии и любви - о, далекий, манящий, загадочная звезда, сказочный
Париж, совсем не такой, как все остальные, обыкновенные и привычные,
города. Париж д'Артаньяна и Мегрэ, Наполеона и Пикассо, Людовиков и
Бриджит Бардо, Бельмондо, Шанель, Диор, Пляс Пигаль, Монмартр, бистро,
мансарды... ах - Париж!.. Вдохнуть его воздух, пройти по улочкам, обмереть
под Нотр-Дам, позавтракать луковым супом, перемигнуться с пикантной
парижанкой, насладить слух разноязыкой речью, кануть в вавилонские
развлечения, кинуть франк бездомному художнику, растаять в магазинном
изобилии, купить жареных каштанов у торговки, узнать вкус абсента и
перно... ах - Париж! хрустальная мечта, магнетическое сияние, недосягаемый
идеал всех городов, искус голодных душ. Вернуться и до конца дней
вспоминать, рассказывать, где ты был и что видел, - или рискнуть,
преступить, сыграть с судьбой в русскую рулетку, остаться, слиться с его
плотью, стать его частицей - или гордо покорить, пройти сквозь нищету,
подняться к сияющей славе, добиться всемирного успеха, денег, поклонения,
репортеры, экипажи-скачки-рауты-вояжи, летняя вилла в Ницце, особняк на
Елисейских полях... Один знаменитый весельчак-композитор поведал
телезрителям, что весну он предпочитает проводить в Париже. Тонкая шутка
не была понята: миллионы безвестных и рядовых тружеников дрогнули в
возмущенной зависти к наглому счастливцу, ежегодно празднующему весну в
Париже, где цветут каштаны и доступные женщины на брегах Сены под сенью
Эйфелевой башни. Короче, кому ж неохота в Париж. А спроси его, что он в
том Париже оставил? Побывать, походить, посмотреть... даже не
обарахлиться, это и в Венгрии можно... а печально: жить, зная, что так и
до смерти не увидишь его, единственный, неповторимый, легендарный, где
живали все знаменитости, и помнили, и вздыхали ностальгически: "Ну что,
мой друг, свистишь, мешает жить Париж?" Неистребимая потребность,
бесхитростная вера: есть, есть где-то все, чего ни возжаждаешь - красота,
легкость, романтика, свобода, изобилие, приключение, слава; смешной символ
красивой жизни - Париж. Боже мой, как невозможно представить, что из
Свердловска до Парижа ближе, чем до Хабаровска. Как невозможно
представить, что кто-то там может так же просто жить, как в Конотопе или
Могилеве.
Итак, в один прекрасный день Кореньков захотел в Париж.
В пятом классе Димка Кореньков посмотрел в кино "Трех мушкетеров". И
- все.
Он вышел из зала шатаясь. Слепо бродил два часа. Вернулся к
кинотеатру и встал в очередь.
Денег на билет не хватило. Помертвев, он двинулся домой и выклянчил у
матери рубль, задыхаясь, понесся обратно: успел.
После девятого раза Париж стал для него реальнее окружающей скукоты.
Жизнь в городишке была небогатая. Пассажирский поезд проходил дважды
в неделю. Местных хулиганов знали наперечет. Изредка заезжали областные
артисты. Пробуждающаяся Димкина душа, неудовлетворенная обыденностью,
оказалась затронута в заветной глубине.
Обрушился удар - фильм сняли с экрана. Димка горевал, пока не
просияла надежда: он впервые отправился в библиотеку и взял "Три
мушкетера". Ту ночь не спал: сидел в туалете их коммуналки и читал...
Вернуть книгу было выше его сил - он легче расстался бы с рукой.
Почта принесла суровое извещение об уплате пятикратной стоимости. Отец
отвесил Димке воспитующий подзатыльник. Такова была первая его жертва на
тернистом пути к мечте.
Познав наизусть "Трех мушкетеров", Димка обнаружил "Двадцать лет
спустя" и "Виконта де Бражелона". Упоительно и безмерно счастлив, он
погрузился в яркий и отважный мир Люксембургского дворца и Пре-о-Клер, где
дамы мели шлейфами паркеты, взмыленные кони с грохотом мчали кареты через
горбатые мосты и шпаги звенели в лучах заходящего солнца. Его выдернули из
грез, как рыбку из речки, - четверть окончилась, он не успевал по всем
предметам, грандиозный скандал разразился.
- Хоть что-нибудь ты знаешь? - скучно спросила классная, прикидывая
втык от педсовета за Димкины успехи.
- Париж стоит мессы, - нахально выдал Димка. - Экю равняется трем
ливрам, а пистоль - десяти.
Класс возопил триумф над племенем педагогов. Кличку "француз" Димка
принял как посвящение в сан. Раньше он не выделялся ничем: ни силой, ни
храбростью, ни умением драться, ни знаниями, ни умом, ни престижными
родителями. В секцию его не приняли по хилости, кружки не интересовали,
музыкальный слух отсутствовал. Париж придал ему индивидуальность, выделил
из всех, и в любовь к Парижу он вложил все отпущенные природой крохи
честолюбия и самоутверждения - это был его мир, здесь он не имел
конкурентов.
Упрочивая репутацию и следуя течению событий, он вытребовал в
библиотеке слипшуюся "Историю Франции". Нарабатывал осанку, гордое
откидывание головы. Отрепетировал высокомерную усмешку. С герцогской этой
усмешкой сообщал о невыполненных уроках, не снисходя до уловок. Учителя и
родители, одолевая бешенство, списывали выкрутасы на трудности переходного
возраста, вздыхали и строили планы воспитательной работы. Они ничего не
понимали.
- Ты правда знаешь французский? - спросила Сухова, красавица Сухова,
глядя непросто.
Французский в их дыре не звучал со времен наполеоновского нашествия;
Димка зарылся в поиски и нашел учебник, траченный мышами и плесенью.
Выламывал губы перед зеркальцем - ставил артикуляцию. И все реже отсиживал
в школе, зато в нее все чаще вызывали отца.
Отец попомнил домострой и выдрал его с тщанием.
- Еще тронешь - сбегу, - прерывистым фальцетом пообещал Димка, когда
экзекуция перешла в стадию словесную.
- Куда ты убежишь? - вскрикнула мать, вскинув полотенце.
- В Париж! - зло припечатал Димка. Серьезно.
"Во блажь очередная... Слетит". Блажь не слетала. Жизнь обрела
стержень: Париж был интереснее, красивее, лучше дурной повседневной
дребедени. Он уже знал Париж лучше собственного района: Версаль, Сен-Дени,
Иври, Сите!.. Окружающее касалось его все меньше, плыло мимо, не колыхало.
После восьмого класса школа с облегчением сбросила бзикнутого в лоно
ПТУ. И то сказать: хотение в Париж - это еще не профессия.
Годы в ПТУ не отяготили Димкино сознание. Он чего-то делал в
мастерских, чего-то слушал в классах, а на самом деле хотел в Париж.
Хотение начало давать результаты, пока как бы промежуточные: с ним
считалась прекрасная половина училища - он досконально знал, что носят в
Париже. Неведомыми путями приплывал каталог мод, сиял глянцем, вгонял в
пот провинциальных портняжек, не чаявших обшивать маркизов и виконтов. В
конце концов сермяжную продукцию родной областной фабрики взялись
перешивать ему две девочки в обмен на консультации. "Так носят в Париже",
- снисходительно ронял он местным денди в клешах с жестяными пряжками.
На каникулах он приобрел в областном центре пластинки с уроками
французского, пылившиеся там с одна тысяча девятьсот незапамятного года.
Гонял их до ошизения на наидешевейшем проигрывателе "Юность", шлифуя
произношение.
Поскольку французы предпочитают пить красное вино, он предпочитал
исключительно его серьезному мужскому напитку водке. Запив в парадняке
красным рагу и паштет, приготовленные матерью по списанному рецепту, он
чувствовал, что вкусил сегодня вполне французскую трапезу.
Сложнее оказалось с луковым супом. "Книга о вкусной и здоровой пище"
рецепта не давала. Димка сам разварил лук в лохмотья, бухнул в мутную
водичку поболе соли, перца и лаврового листа (французская кухня острая) и
через силу выхлебал ложкой; прочие домочадцы, отведав и сплюнув, от
деликатеса мягко отказались.
Апофеозом гастрономических изысков явилась варка лягушек. Нацапав в
болоте десяток квакух, Димка улучил час, когда дома никого не было, и
приволок добычу на кухню. Не будучи дилетантом, он знал, что едят только
задние лапки, с дрожью отделил их и разместил в суповой кастрюле,
помолившись, чтобы мать не узнала. Определив готовность, скомандовал себе:
"Пора!" - и действительно сунул в рот маленькую, похожую на цыплячью,
лапку и сжал челюсти, но тут здоровый русский организм воспротивился
насилию над своей природой, желудок лягушек отверг; Димка отпился холодной
водичкой и помыл в кухне пол. И еще долго стыдился своего тайного позора.
Зато с девушками он в свой срок сделался свободен и даже развязен.
Атмосфера Парижа фривольна, парижанин живет легкой и игристой, как
шампанское, любовью: легкий флирт, мимолетная измена, элегантный роман.
Обычно Димкины избранницы не могли вот так сразу настроиться на парижский
лад, иногда отказ происходил в форме категорической и грубой; он
насмешливо утешался их глухим провинциализмом: "Да, это не Париж". Но и
когда его пылкая страсть была разделима - он оставался недоволен. Где
талия, тонкая, как у цветка? Где грудь, упругая, как резиновый мяч? Где
