оказались где-то в непроходимых дебрях между мокрых, залитых дождем скал,
равнодушно взирающих сквозь ночную тьму на двух загнанных, словно
затравленные волки, людей.
Прапорщик умирал. Не было даже бинта, чтобы перевязать рану. Под утро
он затих. Арцеулов оставил тело возле высокой меловой скалы. Рыть могилу в
промокшей земле было нечем. Тут же он оставил ненужный карабин: патроны
давно кончились...
...И вот настал момент, когда можно не спешить и подумать. Его
последняя война проиграна. Он не смог спасти доверившихся ему товарищей.
Это был конец, занавес упал, но оставался еще один, хотя и маловажный,
вопрос - его собственная судьба...
Над седыми скалами вставал блеклый холодный день. Дождь на время
перестал, но все: шинель, фуражка, вещевой мешок, - были насквозь мокрыми.
Ростислав был голоден, без сил, а в револьвере оставались три патрона: два
для врага, а третий - по собственному адресу. Имелся еще нож, годившийся,
чтобы вскрывать консервы или всадить его в горло врагу. Но консервов не
было, а краснопузые едва ли подпустят его ближе, чем на винтовочный
выстрел.
Да, можно было не спешить. Последние пароходы уже отплыли из
Севастополя и Феодосии. Арцеулова сочтут пропавшим без вести и, может,
помянут за невеселой попойкой где-нибудь в Стамбуле. Но Ростислав был жив.
Жив - и упорно, вопреки всякой логике не желал умирать.
Логика подсказывала достойный выход - найти ближайший пост
краснопузых и выпустить две оставшиеся пули, желательно получше
прицелившись. А там - третью по назначению, и его война будет окончательно
завершена, как он и предполагал уже очень давно, в занесенном снегами
Нижнеудинске...
Подполковник Арцеулов довоевал до конца. Июль, август, сентябрь,
октябрь - месяцы растянулись в целую жизнь. Он прослужил честно, хотя и не
совсем так, как хотел.
В бой больше не посылали. Барон усадил Ростислава за бумажную работу.
Дело оказалось скучное, но тоже необходимое, тем более, что ему,
списанному по инвалидности, было не до жалоб. Ростислав составлял приказы,
редактировал сводки, проверял отчеты. Наверно, он старался, поскольку даже
штабные крысы оценили его, и в начале августа нежданно-негаданно Арцеулов
получил приказ отправиться в Варну. Генерал Драгомиров собирался туда с
секретной миссией по организации доставки боеприпасов и брал Арцеулова с
собой.
В Варне - заштатном порту, где было больше греков и турок, чем
болгар, - работы оказались немного. Драгомиров проводил узкие совещания с
представителями союзников и болгарских властей, а Ростислав на время
оказался почти не у дел. Деньги были, но ресторанный загул не манил, и
Арцеулов начал с неожиданного - отправился в городскую библиотеку.
Нейтральные болгары аккуратно получали через Швецию большевистскую прессу,
и Ростислав, чувствуя легкие угрызения совести, углубился в чтение свежей
подшивки "Известий".
Жизнь в Большевизии, в пролетарском раю с бесплатной воблой по
карточкам, интересовала мало. Он искал корреспонденции с фронта - и
поражался: бои в Таврии, похоже, мало волновали комиссаров. Их больше
интересовала Польша, где красный клин упорно прорывался к Варшаве. О
Врангеле писали походя и все больше - с иронией. Барон и его Русская армия
были уже, похоже, списаны в расход.
Арцеулов морщился от тараканьих виршей Демьяна Бедного, но упорно
продолжал поиск. Он знал, что ищет. Терпение было вознаграждено: в номере
за 30 июля глаза сразу же наткнулись на большую статью "Герои Южного
фронта". Мелькнуло знакомое название - полк имени Парижской Коммуны.
Номера, естественно, не было - по давней репортерской традиции он
именовался "Н-ским".
Репортер свое дело знал. Арцеулов сумел удостовериться, что бойцы
славного полка бодры, веселы и полны решимости добить до конца белую
гидру, напрасно бряцающую ржавым оружием, полученным от мирового капитала.
Это подтверждал и командир - гроза белых, пламенный большевик Степан
Косухин, чей полк стал кошмаром для лучших частей недобитого воинства
"Черного Барона"...
...Ростислав отложил подшивку и несколько минут сидел, не открывая
уставших от чтения глаз. Итак, Степан жив. Газета сказала ему и другое:
краснопузому пока ничего не грозит, - иначе бойкие писаки не стали бы
прославлять зазнавшегося "красного орла" на всю Совдепию. Итак, Косухин
жив, и его оставили в покое. Большего покуда и не требовалось.
Арцеулов дал телеграмму в Париж Валюженичу, сообщив, что пробудет в
Варне еще несколько дней. Ответ пришел быстро, но телеграмма была не от
Тэда. Шарль Карно, о котором Ростислав знал из письма Валюженича и
рассказов Степы, изъявил готовность немедленно приехать, а заодно сообщил
свой адрес. Тэда в Париже не было: американец отправился на летние вакации
в Абердин, к своему уважаемому родителю...
На следующее утро Арцеулов отправился в ближайший фотосалон.
Потемневшие дощечки с непонятными знаками были с собой: Ростислав
предпочел не расставаться с ними. В фотосалоне удивились, но все же
выполнили заказ. Фотографии вместе с тщательно упакованными стеклянными
негативами он отослал в Париж. К посылке прилагалось письмо для Тэда:
Арцеулов просил в течение года не распечатывать пакет. Если до августа
21-го он не появится в Париже, Валюженич вправе поступить с наследством по
своему усмотрению. Дотошный Ростислав написал коротенькую справку, указав
адрес находки и фамилию владельца - старого Вейсбаха. Велик соблазн был
просто отправить Тэду оригиналы, избавившись на время от беспокойств за
свою находку. Но, подумав, Ростислав не решился. Почта могла что-то
напутать, к тому же, таблички доверены именно ему...
За день до отплытия в Крым он получил еще одну телеграмму. Карно
извещал о получении посылки, желал скорейшей демобилизации и передавал
поклон от Натальи Федоровны Берг. Арцеулов знал: Наташа не помнит его.
Девушке о Ростиславе рассказали, и заочный поклон был лишь данью
вежливости. Но все же на душе стало легче: Наташа жива и - в
безопасности...
Пожелание скорейшей демобилизации немного задело. Он слыхал подобное
не в первый раз. В Варне было достаточно его благоразумных
соотечественников, избравших горькую, но безопасную долю эмигрантов.
Конечно, незнакомый ему французский аспирант был по-своему прав. Война шла
к концу. Части Русской армии завязли у Каховки, где красный генерал Блюхер
жег из огнеметов белые танки; бывший поручик Уборевич удерживал Донбасс, а
с севера катились одна за другой свежие красные дивизии. Но о
демобилизации думать не просто рано - рассуждать о подобном было стыдно.
Ростислав вернулся в Крым, даже не пожелав обсуждать заманчивое
предложение - место учителя гимнастики в одной из варненских школ.
В Джанкое его ждало известие, на которое он уже и не надеялся. Виктор
Ухтомский сумел добраться на шаланде от самой грузинской границы до
Феодосии. Правда, увидеться не удалось: князь тут же уехал на фронт, в
дивизию Антошки Тургула, штурмовавшую в эти дни Каховку. Виктор оставил в
штабе короткое письмо, сообщая, что жив-здоров, получил наконец
штабс-капитана и заодно представлен к ордену Святого Николая. Письмо
кончалось надеждой на скорую встречу - если не в Столице, то в
освобожденной Каховке.
Прочитав послание Виктора, Арцеулов невольно улыбнулся. Князь,
которому скоро должно было исполниться двадцать, еще придавал значение
чинам, орденам и прочей мишуре. Впрочем, Ухтомский происходил из семьи
потомственных военных, так что эту странность вполне можно понять. Сам
Арцеулов тоже умудрился получить орден Св.Николая - маленький крест из
серого железа на Георгиевской ленте. Барон наградил его за Александровск:
Антошка все-таки не удержался, чтобы не подать рапорт.
Он надеялся съездить в Дроздовскую дивизию в первых числах сентября.
Повод был: под Каховкой вновь разгорелись безнадежные бои. Барон, узнав в
чем дело, обещал отправить его к Тургулу пятого, но уже третьего сентября
Антошка сообщил по "Бодо", что штабс-капитан Ухтомский пропал без вести во
время ночного боя на окраине города...
...В этот вечер, впервые за много недель, Ростислав напился. Вернее,
он попытался, но голова оставалась ясной, только в ушах шумело, и
откуда-то издалека доносились знакомые слова...
"...Меня ты не найдешь. Тебе скажут, что я пропал без вести под
Каховкой. Это будет через полгода..."
Давний сон сбылся. Виктора больше нет. Что такое "пропасть без вести"
в ночном бою, Арцеулов знал. Впрочем, даже попади Ухтомский в плен, шансов
у потомка древнего рода мало - разве что возможность самому выбрать
подходящую стенку.
Тогда, во сне, он услыхал и другое: Виктор обещал встречу - очень
нескоро. Да, они встретятся, если там, куда им всем предстоит попасть, за
светящимся золотистым туманом, они смогут узнать друг друга...
Теперь не осталось никого. Молодые офицеры, спешившие в ноябре
проклятого 17-го в Ростов под знамена Алексеева и Корнилова, выполнили
свой долг до конца. Уцелел лишь он, бесполезный инвалид, которому
предсказаны долгие бесполезные годы на чужбине. Впрочем, у него тоже был
выход. Крымская трагедия шла к финалу, и он обязан доиграть до конца.
И вот, когда конец наступил, когда оставалось выйти к ближайшему
красному патрулю и поставить точку, Ростиславу бешено захотелось жить.
Логики не было - просто не хотелось умирать. Пусть впереди нет ничего,
кроме прозябания под парижскими каштанами - пусть! Он не хотел стынуть
здесь, под холодным небом отвергнувшей его родины. Может, Ростислав был
просто еще молод. А может, краешком сознания помнил о том, что лежит у
него в вещевом мешке и о встрече, которую обещал красному командиру
Косухину. Его война не кончилась! Крым сдан, но остались непрочитанными
потемневшие таблички, осталась тайна камня - и по прежнему возвышалась
среди ледяных гор черная громада Шекар-Гомпа...
Продуктов не было. В последнем бою Арцеулов потерял полевую сумку с
бесполезными штабными бумагами и бесценной картой, специально взятой ради
подобного форс-мажора. Эвэр-бурэ, подарок командира Джора, уцелел чудом.
Перед эвакуацией Ростислав решил освободить место в сумке для бумаг и
прикрепил рог к поясу.
Компаса не было, но юг Арцеулов определил быстро. Надо выйти к морю и
ждать случая. Перед тем, как продолжить путь, Ростислав сжег документы и
забросил в ручей железный крестик с изображением Святого Николая. Погоны
он оставил. Покуда он был в форме, сохранялась иллюзия, что Ростислав все
еще солдат, и война не кончилась...
Приходилось идти ночами: днем на тропинке легко встретить врага. То и
дело рядом гремели выстрелы вероятно, бандиты Пашки Макарова добивали
какого-то бедолагу. Оставалось прятаться, часами пережидать в сырых,
промозглых ущельях, в заброшенных убежищах для овец, вырубленных в скалах.
Несколько раз Ростислав сбивался с пути, кружил, но каждый раз, вновь и
вновь, находил дорогу.
В первый день его мучил голод, но потом наступило странное
оцепенение. Холод был страшнее: ноябрьские ночи выматывали, а мокрые дрова
не позволяли разжечь спасительный костер. И все-таки Ростислав шел. На
третий день тропинка вывела к гигантскому склону. Это была Первая Крымская
гряда, а за ней - море.
В тот вечер удалось поесть. Встреченные у подножия пастухи без слов
поделились скудным ужином. От них удалось узнать, что за горой
действительно море. Он находился между Судаком и Алуштой, а на
