Длинные усы побило проседью, из под шапки свисал седой чуб. Одет всадник
был просто - куда беднее, чем его хлопцы, - но из-за туго затянутого
кушака золотой отделкой сверкали старинные пистоли, а на рукояти кривой
турецкой сабли тускло поблескивали самоцветы.
- Здоров будь, хлопче! - голос казался хриплым, низким, в нем звучали
добродушие и легкая насмешка. - Ще живый?
- Здравствуйте... - ухо привычно отметило малороссийский говор.
Значит, все-таки махновцы или какой-нибудь из бесчисленных повстанческих
отрядов, бродивших по таврической степи...
Ростислав поднял глаза и увидел, что туман исчез. Ночная степь дышала
покоем, словно все случившееся просто пригрезилось.
- Панэ бунчужный! - трое всадников возвращались, пересмеиваясь и
поигрывая саблями. - Чисто! Накажеш наздогнаты?
- Досыть з ных! - тот, кого называли бунчужным, бросил саблю в ножны
и ловко соскочил с седла. - Бильш нэ сунуться!
Он был невысок ростом, пониже Ростислава, но широк в плечах и
костист. Чувствовались долгие годы, проведенные в седле, среди битв и
походов.
- Подполковник Ростислав Арцеулов! - рука привычно взлетела к
козырьку. - Благодарю вас, господа! Выручили.
Хлопцы недоуменно переглянулись. Ростислав не понял, что их так
удивило - не появление же врангелевского офицера возле линии фронта!
- То пан нэ простый жолнеж? - бунчужный виновато покачал головой. - А
я його мосць хлопцем назвав! То пан полковник такый молодый...
- Помилуйте, что за счеты! - Арцеулов даже рукой махнул. - Вы меня от
смерти спасли...
- То нэ смэрть... - бунчужный оглянулся. - То нэ смэрть, панэ
Ростиславэ. То мара. Воны вжэ сами мэртви - погынули в давни викы. Тилькы
в таку нич воны сылу мають... Ну що, хлопцы, перепочинэмо...
Всадники соскочили с коней и окружили Арцеулова. Он заметил, с каким
интересом они разглядывают его форму и оружие. Ему самому стало любопытно:
повстанцы (если его спасители, конечно, из их числа) были обмундированы
крайне живописно. На ум тут же пришла известная картина Репина из Русского
музея. Впрочем, он слыхал, что махновцы и прочие "батьки" любили щеголять
в давних запорожских нарядах.
- З якой армии, панэ? - поинтересовался один из хлопцев с серьгой в
левом ухе и большим шрамом через все лицо. - Чи нэ поляк?
- Почему поляк? - поразился Ростислав. - Русский я, из армии барона
Врангеля.
Ответом было удивленное перешептывание. Бунчужный покачал головой:
- Нэ дывуйтэся, хлопци! Пан Ростислав и сам здывувася... Кого тилькы
вночи не зустринэш!.. А ну, краще зложить багаття. Пересыдымо до ранку - и
гайда...
Арцеулов не понял, что означает "багаття", но тут же сообразил:
хлопцы принялись собирать сухую траву и какой-то деревянный хлам,
валявшийся на кургане. Вскоре вспыхнул огонь, и тьма отступила. Ростислав
машинально отметил еще одну странность: один из хлопцев зажигал костер не
спичками и не зажигалкой, а неким приспособлением, высекавшим искры.
"Наверно, огниво, - Арцеулов лишь покачал головой. - Ну надо же!.."
Впрочем, разруха, охватившая бывшую империю, приучила и не к такому.
- Сидайтэ, панэ Ростиславэ, - пригласил бунчужный. - Посыдымо, люлькы
попалымо.
Арцеулов опять не понял, но все стало ясно, когда тесно сгрудившиеся
у костра хлопцы достали большие, украшенные резьбой трубки и стали
неторопливо набивать их из вышитых кисетов.
- Папиросы, господа! - Арцеулов поспешил достать пачку "Дюшеса".
Ответом были удивленные взгляды. Ростислав пожал плечами и щелкнул
зажигалкой.
Хлопцы переглянулись, руки несмело потянулись к пачке. Лишь
бунчужный, усмехаясь, поблагодарил, но закурил все-таки свою "люльку".
- Хытро, - заметил один из хлопцев, дымя "Дюшесом". - Нэ бачив
такого. Хиба що з Нимеччины прывэзлы...
Арцеулов уже не удивлялся. В самом деле, в ночной таврической степи
можно встретить кого угодно. Даже тех, кто никогда не курил папирос.
- Що ж вы нас, панэ, так пизно покликали? - поинтересовался
бунчужный, затягиваясь "люлькой". - Чи сами думалы нежить розигнаты, як
Козьмодем'ян?
- Растерялся, - честно признался Арцеулов. - Да и не верил как-то,
что рог поможет...
- То риг знатный, - старшой внимательно оглядел подарок Джора и
вернул Ростиславу. - Сыла в нему велика - з морського дна пидняты можэ. В
тэбэ песыголовци мэртво вчепилися. Самого позвалы!..
"Самый" - то, что надвигалось, окутанное тьмой. Даже у горящего
костра старый воин не решался произнести его имени. По телу Арцеулова
пробежала запоздалая дрожь.
- Тилькы здаеться мени, помылылыся воны, - продолжал бунчужный. - Не
вас йим було потрибно. Того, що вони шукали, в вас нэмае...
Вначале Арцеулов не понял, а затем вспомнил. Камень! Он отдал камень
Степану! Он представил, что Косухина тоже перехватили в пути. А ведь у
краснопузого нет с собою подарка Джора!
- Мы... Мы с другом были в Безбаховке, - нерешительно начал он. -
Там...
- Знаю, хлопче, - кивнул бунчужный, похоже, забыв на время о том, что
к Ростиславу надлежало обращаться "пан". - Велыка за вамы сыла, якщо
старый граф передав вам цэ... А за свого товариша не бийся, йим його не
взяты. Пэкэльный вогонь на ньому...
И вновь Арцеулов ничего не понял. "Пэкэльный", вероятно, означало
"адский". Конечно, он под горячую руку именовал краснопузых
"антихристами", но не в буквальном же смысле!
- То що ж, панэ бунчужный, того хлопця й дидько не визьмэ? - удивился
один из парней.
- Дидько - не в ночи його спомынаты - не скажу, - с достоинством
ответил старшой. - А оця нежить не визьмэ. Я ж кажу - пэкэльный вогонь.
Хто його бачив, того воны бояться...
Адский огонь! Но откуда? Ростислав вспомнил - Морадабад, грязный, в
лохмотьях жрец страшной богини Кали. Он тоже испугался Степана! Красный
отсвет "Головы Слона" - вот что отпугивало служителей тьмы.
- Його що, нияка смэрть не визьмэ? - продолжал допытываться
любопытный хлопец. Бунчужный помолчал, выбил пепел из трубки и
наставительно произнес:
- Не лизь куды не треба! Не твоя цэ справа. Смерть йому будэ вид
людськойи рукы... Або вид того, кого вночи называты не можна. Тому пекло -
дим ридный...
Арцеулов не поверил. В "пэкло" после нескольких лет Германской и
Смуты вообще не очень верилось. Ад он увидел на земле. Но, похоже,
излучение Красного Рубина и в самом деле отпугивало всякую нежить. Что ж,
значит краснопузому хоть в чем-то повезло.
- Годи про цэ! - подытожил старшой. - Пану Ростиславу нэ варто
слухаты ци дурни балачкы... Краще, Тымко, заспивай нам. Воно й вэсэлишэ
будэ - швидше нич скинчиться...
Тымко - вероятно, Тимофей - согласно кивнул и спустился вниз, к
лошадям. Через минуту он вернулся, неся странный инструмент, чем-то
напоминающий лютню.
- Позвольте, господа! - заинтересовался Ростислав. - Это, по-моему,
бандура?
- Ни, панэ, - усмехнулся Тымко. - Бандуру я й нэ бачыв. Це - кобыз
турецький. У Трабзони узяв...
Арцеулов удивился, как мог попасть молодой хлопец в Трабзон, но
память подсказала: в 1916-м Кавказский фронт занял Восточную Анатолию.
Вероятно, Тымко воевал где-то в войсках Николая Николаевича Юденича...
- Так, добрэ було в Трабзони! - кивнул другой хлопец, чуть постарше.
- Повни "чайкы" здобычи набралы! Лэдь не потоплы!
Арцеулов не понял, еще раз пожалев, что не знает малороссийского
наречия. Может быть, "чайками" называют десантные корабли Черноморского
флота...
- Грай, Тымко, - распорядился бунчужный. - Вин добрэ грае, -
обернулся он к Арцеулову. - Пан зацный и мосцный звык до иншойи музыкы,
але хай послуха й нашу...
- С удовольствием, - Ростислав поудобнее пристроился у костра,
сообразив, что "кобыз" и малороссийская "кобза", наверно, похожи. Арцеулов
много читал об украинской экзотике - слепых кобзарях, - но никогда их не
слышал. Правда, Тымко ничуть не походил на несчастных "старцев",
скитавшихся от села к селу. Молодой парень, с красивым смуглым лицом, с
крепкими руками, привыкшими скорее к сабле, а не к беззащитным струнам...
Пальцы легли на деку. Наступило молчание, и вот тишину нарушил первый
звук. Казалось, зашумело море. Пальцы осторожно перебирали струны, и
Арцеулову вдруг стало казаться, что он слышит морской прибой, завывание
ветра в корабельных снастях и видит низко сидящие в волнах черные лодки
под белыми парусами. И тут он, наконец, вспомнил, что такое "чайки"...
Музыка крепла. Казалось, волны вскипают и обрушиваются на тех, кто плывет
на черных лодьях к далекому Трабзону...
И тут музыка стала другой - тихой, спокойной, словно ночной летний
ветер. Тымко запел. Голос оказался неожиданно низкий, совсем не такой,
каким он только что рассказывал о своем "кобызе". Вначале Ростислав плохо
разбирал слова - малороссийское наречие с трудом давалось ему - но затем
он освоился и стал слушать внимательно.
Тымко пел о степи. О покрытом ковылем просторе, протянувшемся от
Дуная до Кавказских гор вдоль Черного Змеиного моря. В степи шумел ковыль,
гулял ветер и мертвым бесконечным сном спали под высокими могилами забытые
богатыри...
Голос певца внезапно стал резким и жестким. Смерть пришла с юга - от
желтых перекопских песков. Быстрые, как смерч, всадники мчались от
Змеиного моря, сжигая хаты и уводя уцелевших в далекий полон. Черные волны
моря рассекали острые носы чужеземных галер, на которых стонали
прикованные к веслам невольники. А с запада, от болот Полесья, надвигалась
новая беда - пышноусые паны на кровных конях занимали город за городом.
Черные вороны - латинские ксендзы - закрывали Божьи церкви, уничтожая
дедовскую веру...
...И тут голос окреп. Не все погибли, не все покорились. Среди
плавней великой реки, на маленьком острове, собрались последние рыцари
этой земли. Без доспехов и пушек - с одними саблями выходили они на бой,
защищая свой народ и свою веру. Один за другим гинули они, порубанные,
застреленные, повешенные за ребро и посаженные на "пали". Но на смену
приходили новые, и вот уже вырастала среди плавней рыцарская столица, где
собиралось могучее войско, где рыцари держали совет и ковали оружие. И
жили они там под Божьим законом, и была между ними великая правда, и
великое равенство...
И вот объявился могучий вождь, новый Моисей, который вывел войско из
плавней в широкую степь и воззвал к оставшиеся в живых, призывая восстать
и окропить вражьей кровью поруганную землю. И восстал народ, засвистали
сабли, загремели пушки - и покатились вражьи полчища за ковыльные степи,
за полесские болота. Над освященной кровью землей засияло солнце великой
свободы, и восстал на берегах могучей реки Новый Иерусалим - град Божий,
сердце воскресшего народа...
Голос певца дрогнул. Затмилось солнце, надвинулись со всех сторон
черные тучи. Умер великий вождь, у его гроба рассорились славные рыцари, и
началась между ними рознь. Послали они за подмогой к вчерашним врагам,
вновь полилась кровь - и гибель, руина, пришли на несчастную землю. Погас
свет Иерусалима, и над страной был слышен свист сабель и вороний грай...
Музыка стала резкой, порывистой, голос посуровел и в нем загустела
боль... Один из рыцарей-сподвижников ушедшего вождя тянулся к золотой
булаве и позвал на подмогу лютых врагов из перекопских степей. А чтоб
задобрить их, приказал отдать в рабство сотни христиан, надеясь купить
этим победу и власть. Триста верных хлопцев погнали людей в полон на юг, к
