взорами способных видеть". Тут уж не сдержался Иоанн: "И в
самом деле, наш народ спит и видит себя в роли невесты
собственного Бога. Сплошная родня по эту и по ту стороны
Трансцендентного. Во мне Он милостив, Матфей - Его лучший
подарочек (кому только?), с Марком все понятно, он -
коллаборационист, Лука - вне подозрений, и потому, он прав,
надо идти на улицу. По крайней мере, свежий воздух сейчас
необходим каждому из нас".
Злые языки болтают, что первым встречным оказался отнюдь
не плотник из Галилеи по имени Иешуа. Как бы то ни было, но
четверо друзей сошлись во мнении, что наиболее приличествующим
Именем для Мессии может быть только Иешуа.
Идея совместного творчества продержалась недолго. Раскол
проистек из злобного шипения Луки, взбешенного низменным стилем
сотоварищей. Прежде чем хлопнуть дверью, он воскликнул в
сердцах: "Да поймите вы, олухи! Алмаз события должен
превратиться в бриллиант повествования, иначе вся наша затея
теряет какой-либо смысл". Следом откололся Иоанн, будучи
врожденным оппортунистом, он считал, что мир можно познать
только через врата двусмысленности, текст, лишенный нескольких
уровней понимания, казался ему нелепой шуткой из букваря. В
результате его достали обвинениями в том, что он нагло пытается
превратить Книгу Жизни в философско-символическую криптограмму.
Дольше всех продержались вместе Марк и Матфей, но и они в итоге
решили разъединить свои усилия, дабы, подвел итог Марк, каждая
буква Заповедного Имени обрела новое, свойственное только ей,
отражение своего сияния, рожденного из первичной абсолютно
бескачественной и неопределимой бесконечности, которой был Он.
Однако, нельзя сказать, что период коллективного созидания
минул совершенно зря, ибо за это время четверке удалось
разработать некий остов, на который они теперь могли нанизывать
организмы собственных словесных измышлений.
Увлеченные работой, да и разругавшись, друзья не виделись
несколько месяцев. Свидание после столь долгой разлуки было
бурным и чувствеобильным. Матфей от радости плакался в жилетку
Иоанну и хвалился своими мессианскими экзерсисами, Марк бредил
цитатами из Торы и Пророков, которыми он ловко жонглировал в
своем повествовании, Лука пытался, правда, большей частью
неудачно, распространяться на счет эталонов литературного
стиля, Иоанн молча тянул вино и блаженно улыбался. Тогда же
удивительно легко сошлись во мнении, что четыре рассказа о
Мессии должны быть преданы огласке одновременно, как
четырехсоставной мистический свод, соответствующий структуре
тетраграмматона. Без серьезных споров договорились и о названии
(трое - "за", один - "воздержался", конечно же, Иоанн):
БЕСОРА4. В последствии Иоанну удалось добиться небольшого
видоизменения названия, или, точнее, названий:
Бесора от Матфея
Бесора от Марка
Евангелие от Луки (выяснилось, что Лука после раскола
решил воспользоваться для своего повествования богатством
классического языка)
Бесора от Иоанна.
Ожидали того друзья или нет, но вокруг их творений, после
того, как они были представлены на суд читающей публики, в
весьма короткие сроки образовался замкнутый круг почитателей,
внутри которого пребывали и многие действующие лица,
упоминаемые в Бесорах. Во-первых, шелухим, или, согласно Луке,
апостолы, которых вместе с Матфеем и Иоанном было двенадцать
(друзья договорились, что двое из четверых станут участниками
описываемых ими событий: жребий пал на Матфея и Иоанна);
во-вторых, большинство упоминаемых в текстах женщин, а также
некоторые из мужчин (такие, как Иосиф Аримафейский, позже
написавший блистательную повесть о Граале, его друг Никодим,
Лазарь и другие). Ходили слухи, что в личной библиотеке
прокуратора Иудеи хранилось два экземпляра рассказа Луки, один
- на греческом, другой - на латыни, и что будто бы перевод на
латынь сделала жена прокуратора. Но слухи слухами, а вскоре
события, связанные так или иначе с Бесорами, стали приобретать
странную окраску, впитывая в себя как губка цвета призраков и
эпидемий чумы.
Первые известия приползли гнусными аспидами из Сирии. По
дороге в Дамаск некто Савл - личность небезызвестная в
оккультных кругах Иерусалима - неожиданно ослеп и, будучи
погруженным в непроницаемую тьму, слышал голос Иешуа, который
поведал ему магический рецепт возвращения зрения любому, кто
уверует в Него. Добравшись до Дамаска, Савл остановился в доме
Анании, колдуна и прорицателя, где чудесным образом исцелился
от своего недуга и в течении многих дней исцелял других
несчастных, срывая с их глаз пелену и изгоняя из их сердец
страх перед богами мрака. Деятельность Савла была настолько
успешной, что местные врачеватели положили непременно убить
его. Однако благодаря защитной ауре крестного знамения (секрет
коего был поведан в пророческом сне Ананию архангелом
Гавриилом) и помощи новых друзей ему удалось бежать. Под
покровом ночи сообщники спустили его в корзине с городской
стены.
После того, как Савл с пеной неведомых молитв у рта прибыл
в Иерусалим, события понеслись стремительным истечением в
Преисподнюю, где беднягу Велиала уже теснил новый претендент на
должность архонта мира сего - Dear Boy Satan.
Первым делом Савл, влекомый отблесками мистического
озарения, представшего в виде огненной сферы, разрежающей
дыханием своих лучей невероятно сжатое пространство мрака,
навестил Шимона. Простой торговец рыбой из Капернаума, Шимон,
благодаря Бесорам, теперь смог открыть свое дело в Иерусалиме.
На вывеске его лавки значилось: "Шимон Кифа - ловец рыбы и
нужных человеков. Посредническая контора и торговля всем
необходимым". О чем беседовали Савл и Шимон, осталось тайной,
но на следующий день оба с необычайным рвением приступили к
проповеди мессианского учения Иисуса Христа (да-да, именно так
в греческой транскрипции), к тому же Савл гордо величал себя
Павлом, а Кифа - Петром, чем они всколыхнули волны энтузиазма
среди многочисленных прозелитов.
Когда четырем друзьям стало известно о проповеди Петра и
Павла, они сильно возмутились. Матфей кричал о нарушении
авторских прав, Марк ругался словами чернокнижных заклинаний,
Лука брезгливо дергал руками, Иоанн недоверчиво взирал на своих
друзей и угрюмо шептал: "Пал, пал Вавилон, великая блудница,
сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу".
На разведку решили послать Луку, предварительно
договорившись вечером встретиться для координации дальнейших
действий. Вечером Лука не пришел. На следующий день Матфей
встретил его в обществе Петра в одной из синагог. Лицо Луки
было просветленным: он с восхищением взирал на Петра и с
нежностью - на внимающих проповеди; Матфей не посмел к нему
подойти, он вспомнил свои ночные кошмары и едва не заплакал.
Следующим от брега трепетной дружбы отчалил Марк.
Напоследок, сцеживая сквозь зубы гнилостную патоку ненужных
слов, он проинформировал бывших друзей: "Апостол Павел
пригласил меня сопровождать его в миссионерском путешествии по
Средиземноморью, которое он предпринимает с единственной целью
- сделать достоянием как можно большего количества людей
истины, заключенные в Бесорах". На что Иоанн радостно заметил:
"Ишь ты, нас уже тринадцать!" Увы, он ошибся. В то время, как
ветер великого будущего расправлял золотистые паруса корабля
Марка, на дереве в Гефсиманском саду уже болтался страшно
изуродованный труп Иуды Искариота с тридцатью серебряниками в
кошельке, прикрепленном к гениталиям повешенного.
Именно после известия об этом ужасном преступлении Лука
убедил Матфея внести дополнения в XXVII главу своего
повествования, что окончательно взбесило Иоанна. Демоны ярости
ворвались в его душу, сплетаясь друг с другом в хороводе
огненных видений, и в центре этой злокачественной круговерти
полуистлевшим листопадом погибала его Бесора.
Больше всех испугался Петр. С неизбывной тоской во взгляде
он выслушивал сообщения учеников о неистовом Иоанне, громившем
с безжалостностью праведника, ослепленного великолепием истины,
столь многотрудное здание Новой Веры. Оставаясь в одиночестве,
Петр пытался спастись от предчувствий чего-то склизкого и
одновременно жуткого до резей в желудке за непроницаемой для
внешнего света завесой опущенных век, но как только он закрывал
глаза, из недр внутреннего мрака извергался образ Иоанна. В
пульсирующих потоках отвращения Петр наблюдал, как с медленной
навязчивостью неизбежного, из раскаленного, словно кузнечная
печь, рта Иоанна выползает Слово, тут же превращаясь в Стрелу с
багряным наконечником. И не было сил и возможности скрыться
где-либо от ее разящего острия - только открыть глаза, дабы
развеять внутренний мрак двумя струями ядовитого света. "Я
готов вновь трижды отречься", - бормотал дрожащими губами Петр.
Спас его от черной меланхолии, срочно вернувшийся из
миссионерской поездки, Павел.
По возвращению в Иерусалим Павел застал местную церковь в
состоянии, близком к плачу Иеремии. Первейший из столпов ее
скрывался в притонах, где-то на окраинах города, причем среди
учеников была весьма популярна версия, что им овладела
постыдная страсть, требовавшая уединенности и погружения в рой
характерных видений, отнюдь не способствующих росту духовного
мастерства. Сами же ученики погрязли в растерянности, и лишь
один несгибаемый Иоанн брызгал слюной гнева в Храме и многих
синагогах по всей Иудеи.
Павел нашел весьма простой и действенный выход из
сложившейся ситуации. Он написал донос на Иоанна, который
вместе с ним подписали еще несколько апостолов, и переправил
его с помощью верных людей в канцелярию прокуратора Иудеи.
Через несколько дней Иоанна арестовали и, после допроса на
месте, отправили под стражей в Рим для дальнейшего
судопроизводства в коллегии понтификов. Там он был подвергнут
допросу с пристрастием и после признания своей вины сослан на
остров Патмос.
Все эти события дурно отразились на психике Иоанна. Его
стали мучить галлюцинации, которые, взаимодействуя между собой,
соединялись в смердящем естестве Левиафана, бороздившего
пылающее море под наименованием Жажда Мести. Вместе с Иоанном
на остров прибыл и юноша по имени Прохор. Он был одним из самых
молодых и перспективных учеников Петра, но однажды угодил в
ловушку причудливой образности речи Иоанна и с тех пор
неотступно следовал за своим новым проводником по лабиринту
тайных умыслов и сокровенных знаков. С первых дней ученичества
у Иоанна Прохор возымел привычку записывать поразившие его
воображение словесные конструкции, возводимые учителем; а
затем, уединившись, он предавался сладостному наслаждению,
представляя себя посредством декламации записанного демиургом,
ткущим словесную материю, отягощенную злом. На острове это
невинное увлечение Прохора стало приобретать все более и более
форму болезненного пристрастия.
Патмос служил местом ссылки всех тех, кто так или иначе
представлял угрозу, с точки зрения коллегии понтификов,
государственной религии. Учитывая, что официальный религиозный
культ в Риме являл собою некую воронку, всасывающую внутрь себя
большинство местных культов, процветавших на территориях,
покоренных римскими легионами, то становится понятным, что на
остров ссылали в основном неудачников, ставших жертвами или
внутрисектантских разборок, или сфабрикованного обвинения в
