властями горько оплакивает ущерб, нанесенный их безумным
рвением, забывают о двух известных вещах. Во-первых: Ад
огромен, и поэтому любой ущерб, причиненный ему грешником,
будет всегда ничтожно мал. Во-вторых: все келии и компьютерные
камеры похожи друг на друга, как две капли воды, и где бы
грешник не погружался в пучину virtual reality, его неизменно
ожидают зубоскальство и издевательства сверхмозга.
Известно и другое заблуждение того времени: Черный Союз. В
некотором забытом Сатаной и грешниками месте существует секта,
члены которой не нуждаются для поддержания своей греховности в
услугах сверхмозга. Они по собственному разумению совершают
грехи, за что несут наказания согласно принятого в их среде
прейскуранта. Было предпринято множество попыток обнаружить
Черный Союз, как путем логических дедукций, так и путем
воссоздания и реставрации идеи. Еще до недавнего времени можно
было встретить стариков, подолгу прячущихся в уборных, где они
с помощью мастурбации пытались обрести свободу в грехе. Не
стоит говорить, что и эти поиски завершились разочарованиями и
надеждой.
Надежда: я догадываюсь, кто нам подкинул эту чертову
надежду... да-да, именно он. И не смотря на это я готов
вцепиться в нее зубами. Однажды я видел прекрасную деву в
воинских доспехах, ее сопровождал огромный черный пес - у них
были одинаковые глаза алого цвета. Дева сказала мне и ее слова
навсегда остались в моем сердце: "Если грешник должен
встретиться с ночью, то пусть это будет ночь сохраняющего
ясность отчаяния, полярная ночь, бодрствование духа, могущее
стать источником чистого белого сияния, которое обрисует
очертания всех предметов мира зла в свете разума". Именно в тот
момент я понял, что надежда существует - вот она прекрасная
дева с адским псом, и в то же время, что надеяться грешнику на
что-либо совершенно бессмысленно и глупо. Осознание этого
дуализма еще больше увеличивает мои страдания.
Схолия к "ТОФЕТУ"
Трогательная толпа мальчиков, облаченных в липкие цвета
ненависти и истошных воплей. Новые сюрреалисты, которые
моделируют хаос по строгим законам симметрии. Внешнему уродству
должно обязательно соответствовать внутреннее уродство:
эсхатологический романтизм. Время де Бержераков и К закончилось
- они смогут вернуться только после Судного дня. Монотеизм
обрел новый статус, отныне он устремлен в бесконечность
перевоплощений. Бывшие люди, погрязшие в скорбном величии,
провозгласившие себя через боль отчуждения
полубогами-полудемонами сидят возле мерцающих экранов, пытаясь
с помощью математически выверенного безумия выстроить свою
версию иудейско-христианской цивилизации, но призраки эллинизма
смущают их взоры своей греховной притягательностью. Запершись в
мрачных келиях познания добра и зла, отгородившись от
увядающего мира возможностью стать повелителями неизведанных
просторов, они слышат под сводчатыми потолками звуки диких
тимпанов, страстно манящих их в бешенную круговерть пляски
вакханок, сатиров и бассарид. Но языческий карнавал в сознании
новых Фаустов всего лишь призрачное видение, поэтому, как они
не стараются распознать откуда льются звуки, их взоры все одно
различают в темноте келий лишь пыльные сундуки с алхимическим
хламом и гигантских крыс-мутантов, шныряющих из угла в угол в
поисках кайфа. Конечно же карнавал существует и в этом мире,
более того, здесь он наполнен хрестоматийным смыслом,
исповедующим интертекстуальность, лабиринт и monde a l`envers
("мир наоборот"). Однако последствия его совсем иные, чем в
экологически чистом мире козлоногих сатиров и похотливых
вакханок. Свита Диониса способна растерзать Пенфея, но она не
способна устраивать факельные шествия, короновать психопатов и
палачей, ей чужда атмосфера гнетущей тоски - все то, чем по
праву гордится карнавал нового Средневековья.
"Бог умер!" - скандируют ряженные всех мастей и конфессий;
сам Сатана не разберет у кого из них под маской злобный оскал
интеллектуала, а у кого - обворожительная улыбка неандертальца.
Смокинг и бабочка спят в одной постели с коричневой рубашкой и
перстнем "Grinning Undertaker"2. Вавилонское кровосмешение
сублимаций, политических убеждений и религиозных инстинктов.
Хаос, возомнивший себя строжайшим ordo, и надо признать, что
для этого у него есть все основания. Ибо ткань его
бесформенного тела сплетается из множества атомов, структура
которых зиждется на граните возведенной в ранг абсолюта
иерархии. Атомы же эти, не смотря на всю свою ненависть друг к
другу, удерживаются в единой клетке жизненного пространства
благодаря воздействию готического монстра, имя которому - тоска
по Универсуму. В первой своей жизни средневековый человек еще
не освоил тождественность понятий - Универсум и Эго, добравшись
до следующей инкарнации через скорбные поля анархии и
индивидуализма, он осознал, что только солипсические одеяния
способны придать Универсуму очарование божественности. Всеобщий
рай будет раем именно для его создателя, остальные обитатели
будут жить под прессом угрозы изгнания за ту или иную
провинность. Первородный грех, как его трактует Господь Саваоф,
в каком-нибудь Эдеме от Адама или, например, от королевы
племени Иеху не потянул бы даже на то, чтобы быть замеченным,
не говоря уже о том, чтобы пугать им перед сном детей. Смею
предположить, что и сам Иегова подвизался на стезях творения,
преследуемый единственно желанием создать мир, в котором его
злоба и прихоти рождали в ответ благодарственную молитву и
поиски истины. В его мире человек осужден на участь специалиста
по семиотике, копошащегося денно и нощно в гербарии засушенных
сигнатур3.
Все бы ничего, ведь до того терпели, да к тому же с
мазохистским рвением - вспомним хотя бы восхищения Камю по
поводу абсурдности бытия: "Подлинное же усилие ... заключается
в том, чтобы как можно дольше удерживать равновесие и
рассматривать вблизи причудливую растительность этих краев.
Упорство и прозорливость являются привилегированными зрителями
того нечеловеческого игрового действа, в ходе которого
репликами обмениваются абсурд, надежда и смерть". Но, увы, мы
уже отряхнули с обуви прах экзистенциализма и вступили усталой
походкой странствующих монахов в город, где на центральной
площади новые обыватели, заключив тела и души в компьютерные
доспехи, содрогаются в апокалипсических конвульсиях
перерождения: Бог умер! Да здравствуют боги!
Со злобными усмешками а ля Франкенштайн люди смотрят в
сторону небес: под их одобрительные возгласы (а вот и не будем
грешным мясом в Судный день!) таран virtual reality
стремительно приближается к райским вратам, вот только бы не
запамятовать в безумстве полета (читай: творения), что все это
весьма напоминает интродукцию к увлекательнейшей компьютерной
игре под рабочим (ибо она только разрабатывается) названием
"Apocalypse now", где главное действующее лицо - киборг-убийца.
СЕРДЦА ЧЕТЫРЕХ
В речи нет ничего иного, кроме различий.
Ф. де Соссюр
Первого звали Матфей: его прошлое было укутано сумраком
снов, в котором угадывался звон монет, падающих в золотом
ореоле сквозь загустевающую темноту; он кричал по ночам, его
видения наполняли усталые люди, чьи лица скрывала завеса
размытости, вселявшая предчувствие ужаса и начала чего-то
таинственного. Вторым был Марк: молодой человек, искавший для
своего ума убежище в путанице, порождаемой различными мидрашами
на Тору, ибо, как он любил повторять, мир - это бесчисленное
количество комбинаций букв Торы, в которых он пытается обрести
свою естественную форму. У третьего было имя Лука: к которому
он сподобился прибавить неплохое образование и пристрастие к
апокрифам, облачавшим истину в одеяния лжи и тайны. Четвертый,
по имени Иоанн, лишь иногда навещал трех друзей: как правило, с
сосудом вина и усталым блеском в глазах, созданных для огненной
слепоты; он всегда удивлял друзей тем, что пренебрегал
очевидным, трактуя его лишь как плохо сработанный покров над
истинной жизнью.
Первым проговорился Марк: "Если не быть предвзятым, -
сказал однажды он, закатывая глаза и делая многозначительные
паузы, - то предсказания пророков о Мессии невозможно сложить
даже в геометрически правильный лабиринт". Продолжил Лука: "Что
говорить, они даже не могут сойтись в едином мнении о Его
Имени. Моисей утверждает, что Иаков в беседе с Иудой называл
Его Шилох; Исайя, обращаясь ко всему дому Давидову, предрекает,
что нарекут имя Ему Эммануил. Многие же малодушно
отмалчиваются". "Их легко понять, - отозвался Иоанн. - Каждый
из них был в плену откровений своего времени. Более умные и
робкие намекали на возможность тех или иных событий и не более
того, те же, кто прочно освоил науку посредничества между
Адонаи и людьми, затевали всегда опасную игру с именами. У
самого Иакова было два имени..." "И четыре жены", - вставил
Матфей.
Больше всех кипятился Марк: "Иоанн, так по твоему какое
Имя должно указывать на Мессию?" "Марк, я неоднократно
подчеркивал, что пасьянс с именами, - холодно отвечал Иоанн, -
может привести к совершенно противоположным результатам, чем
те, которые ты жаждешь достичь в ходе игры. Все знают, что из
4-х знаков возможно сложить 24-е различные комбинации, но, кто
знает каков будет результат, если материалом для перестановок
послужит тетраграмматон. К тому же 2 и 4 в сумме дают 6 - число
неразгаданное и исполненное злого умысла".
К разговору вернулись через несколько дней при следующих
обстоятельствах. Изрядно выпивший Матфей, до того молча
поглощавший спиртное, неожиданно вскочил на ноги и вроде бы
обращаясь к самому себе, но так, чтобы все слышали, изрек:
"Если мы смогли осознать себя народом, постигая Книгу, то и
Мессия сможет явиться, только прочитав историю своей жизни в
Новой Книге. Это, как в случае с магией, должно быть
произнесено вслух, чтобы оно имело силу". В "насыщенной винными
парами атмосфере гипотеза Матфея произвела эффект
электрического разряда, от которого возгорелся пожар
анекдотических сюжетов, заумных резюме, возвышенных
издевательств, изощренных аналогий и грубых аннотаций,
безудержного бахвальства и жажды соперничества с Самим. Иоанн
не был в тот день с друзьями, поэтому он не видел, как ближе к
утру они, обнявшись, горланили разбитную песню, которую то и
дело прерывали икающе-петушинные всхлипы Матфея: "Ноль-ноль,
Голем!"
В начале решили работать над биографией будущего
Избавителя сообща. Из всех только Иоанн отнесся к проекту со
сдержанным оптимизмом, его сознание чуралось исторически
выверенного хода событий. Прежде, чем приступить к нанизыванию
жемчужин фактов на нить предначертания, долго спорили об Имени.
По всей видимости, давнишний спор на этот раз завершился бы
дружеской потасовкой, ибо было много страсти и вина, и мало
логики и трезвости суждений, если бы в момент наивысшего
кипения трехсторонней аргументации (уклонист Иоанн и здесь
предпочел воздержаться от прямого участия в диспуте) Лука не
выкрикнул вполне трезвую мысль: "Пойдемте и вопросим Имя у
первого встречного! - Когда все замолкли, он продолжил - Любое
из имен сынов Израилевых так или иначе интерпретирует идею
Спасения, возможного лишь на стезях, начертанных Адонаи пред
