истории. Они где-то там, впереди, а мы - здесь, живем и боремся, мы,
возможно, не во всем правы, но не ошибается только тот, кто ничего не
делает. Во что превратился бы мир, действуй мы, лишь имея стопроцентные
гарантии успеха? Честь имею.
Я щелкнул каблуками, поклонился и вышел. Спустился в сад и закрыл за
собой калитку, ощущая даже легкое разочарование - неужели вот так легко
все кончится?
...Крохотная кассета вошла в гнездо. Я нажал кнопку.
- Плохо, да? - раздался спокойный голос Некера. - Так вот, решения я
тебе подсказать не могу. Не вправе. Я только хочу спросить - готов ли ты,
принимая свое решение, войти в Большую Историю? К суду потомков по самому
большому счету? Больше мне тебе сказать нечего...
И - мертвое шуршание чистой пленки. Вот и все. Я сделал то, чего,
безусловно, не позволил бы себе раньше, - схватил магнитофон с
продолжавшей вращаться кассетой и швырнул его что есть силы. Он глухо
стукнулся о стену и улетел под кровать, а потом сам повалился на постель
пластом.
Сон не шел. Впрочем, что-то было, какая-то мутная полудрема, морок,
из которого появлялись и проплывали перед глазами самые разные образы и
картины, никоим образом меж собой не связанные: мертвое лицо капрала
Черенкова среди сломанных тюльпанов долины Калиджанга, вывеска бара в
Монреале, танцующая Сильвия, подбитый под Шпайтеном броневик, дымно
горящий, шпили старинных томских зданий...
Потом я уснул все же. И видел во сне, как медленно, бесшумно рушились
сверкающие стеклом и сталью высотные дома - какая-то нескончаемая улица,
застроенная высотными домами, - как здания превращались в бесформенные
кучи, над которыми стояли облака тяжелой пыли, как сквозь эти кучи с
фантастической быстротой прорастали огромные цветы, желтые, красные,
лиловые на ярко-зеленых коленчатых стеблях, как таяли груды щебня, как
обнажалась влажная, черная, рассыпчатая земля и по ней осторожно шагали
странные животные с огромными глазами, а в небе проносились какие-то
крылатые, перепончато-сверкающие, и не видно людей, ни одного человека...
Когда я открыл глаза, за окнами было светло.
День четвертый.
У крыльца ратуши меня встретил сотрудник полковника Артана, тот, что
возил меня в бывший вычислительный центр. Все бы ничего, но тут же
толпилось человек сорок, в которых любой 'простак за версту признал бы
журналистов. Тут же на всякий случай ждали несколько полицейских и агентов
в штатском - предосторожность при общении с возжаждавшими сенсации
журналистами нелишняя.
Журналисты сделали стойку. Пока я шагал, экскортируемый детективами,
они бежали следом, забегали вперед, задавали вопросы, на которые я не
отвечал и вообще вел себя так, словно не видел их. Я не питал к ним
никаких недобрых чувств - просто чувствовал себя чрезвычайно мерзко, не
хотел никого видеть, хотелось как можно скорее со всем этим покончить...
Девушка в приемной смотрела на меня уже по-иному, и я подумал
мельком, что искупил невольную вину перед ней - все же ей найдется, что
рассказать подругам.
Всей оравой мы ввалились в кабинет мэра, благо там могли разместиться
все. Мэр поднялся навстречу. Тут же стоял полковник Артан в парадном
мундире с надраенными пуговицами и орденами, выглядел он как приговоренный
к расстрелу, которому в последний миг сообщили, что казнь заменена
увеселительной поездкой на Гавайские острова. За спиной мэра полукругом
стояли человек десять в строгих темных костюмах - Отцы Города и
Ответственные Лица. Господи, ну зачем они устроили весь этот балаган?
Журналисты, затаив дыхание, слушали, как я с помощью поставленной
прямо на лист бумаги мэра мощной рации военного образца отдаю командирам
частей кодированные приказы вскрыть надлежащие пакеты. Советник Фаул
истово пялился на меня и беззвучно шевелил губами - то ли повторял за мной
команды, то ли молился. Отцы Города и Ответственные Лица сияли.
Вот и все, и больше мне здесь делать нечего. Я повернулся было, но
журналисты стояли передо мной, как спартанцы у Фермопил. Раздался боевой
клич их племени:
- Интервью!!!
- Минуту, - вклинился мэр, и все затихли. - Сначала я хотел бы
сообщить, что господин Гарт избран почетным гражданином нашего города и
награжден памятной медалью нашего города, которую мы вручаем лицам,
сделавшим на благо города что-то серьезное и важное. - Он вручил мне синюю
папку с тисненным золотом заковыристым гербом города и коробочку. Я
(невольно оглянувшись в ожидании бойскаутов с барабаном) пожал мэру руку,
принял регалии и стоял, равнодушно держа их перед собой. Мэр продолжал: -
Кроме этого, мы отправили в правительство настоятельное ходатайство о
награждении господина Гарта высшим орденом нашей страны.
Он громко захлопал, моментально подключились Отцы Города,
Ответственные Лица и журналисты. Я снова глянул на Фаула - советник
яростно аплодировал, держа перед собой ладони с растопыренными пальцами -
как дети в цирке. И мне стало чуточку неловко стоять вот так, с кислой
физиономией, посреди охваченных искренней радостью людей, но ничего я не
мог с собой поделать...
- Интервью!!! - прогремел вновь боевой клич.
И я стал говорить - тихо, медленно, тщательно взвешивая слова.
Рассказал о людях, которые здесь погибли, о своем разговоре с Регаром, о
том, какое решение я принял и чем руководствовался. Окончив, уставился в
пол и сказал:
- Вопросы?
- Вы рассчитываете, что эвакуация пройдет гладко?
- Надеюсь.
- Представляют ли опасность террористы?
- Их раздавят.
И я двинулся прямо на них, они поворчали, но расступились, и тут я,
словно на стену, натолкнулся на вопрос:
- Вы не боитесь, что однажды все повторится? Что это только начало?
Его задал седой пожилой мужчина, чем-то выделявшийся в толпе, -
видимо, настоящий научный обозреватель, а не липовый, которым столь
бездарно попробовав прикидываться я. Настоящие научные обозреватели, как
правило, - люди серьезные и образованные...
Я не ответил.
- Доброе утро, Анна.
- Доброе утро. Снова ушли ни свет ни заря? Как ваши дела?
- Дела мои кончились, - сказал я. - Баста-финита. Можно уезжать. Или
улетать. Или уплывать. (Нужное подчеркнуть.) Одним словом, убираться ко
всем чертям.
- Неудача?
- Наоборот. Вовсе даже наоборот.
- Тогда почему у вас такое лицо?
- Ох, Анна... - сказал я. - Иногда и удача нагоняет тоску. В
особенности если абсолютно неизвестно, что считать поражением, а что
удачей...
Я обернулся на звук затормозившего у калитки автомобиля. Стоял на
веранде, сжав толстые перила, а они шли ко мне, великолепные гепарды.
Первым браво шагал Лудо-Младо, огромный, пухлощекий, с холеными
запорожскими усищами, и его куртка едва заметно оттопыривалась на животе -
"эльман", как всегда, заткнут за брючный ремень. Кличку-ему дали не зря'.
Следом шел Длинный Генрих, высокий, меланхоличный, в заветном полосатом
галстуке, который он лет восемь надевает, отправляясь на самые рискованные
дела, - стало быть, он и нынешнее причислил к таковым, в чем я с ним
абсолютно согласен И замыкал шествие Мышкин Мучитель, являвший собой во
плоти образ рассеянного молодого гения из фантастических фильмов, - но
встань перед ним пяток антиобщественных личностей с ломами наперевес, ломы
оказались бы завязаны у них на выях... Он и в самом деле некогда был
биологом, в древнем городе Кракове.
[' Лудо-Младо - удалец, сорвиголова (болг.)]
Они набросились на меня, жали мне руки и хлопали по спине, потрясая
пачкой экстренных выпусков местных газет, с ходу пошли разговоры о
грандиозном успехе, будущих награждениях и несомненном триумфе.
И тут, как в плохом романе, зазвонил телефон. Анна, которую они уже
втянули в веселье, ушла. С лица Лудо-Младо медленно сползала улыбка.
Генрих сосредоточенно обрывал голубые граммофончики оплетавшего веранду
вьюнка.
- Господа офицеры, у нее пацан, - сказал я.
- Этот?
- Этот самый. Вы, собственно, зачем навестили сию обитель?
- Приданы в распоряжение на всякий случай, - мрачно сказал Генрих. -
Вдруг у тебя что-то недоделано и нужны подмастерья.
Вернулась Анна. Я знал, откуда ей звонили и что сказали. Она шла
медленно и неуверенно, как по скользкому льду, декабрьскому гололеду, и,
когда я встретил ее взгляд, мне захотелось очутиться подальше отсюда, от
этого города, где в тысячах домов сейчас плачут или сдерживают слезы.
- Вы ведь можете уехать вместе с ним, - сказал Длинный Генрих. Ни на
кого не глядя, вряд ли соображая, что делает, он скрутил в спираль
серебряную чайную ложечку и бросил ее на стол. Анна не ответила. Ничего не
сказала. Молча смотрела на нас, и под этим взглядом, тоскливым, как
фотография юной красавицы на могильной плите, мы тихонько спустились с
веранды, тихонечко прошли по дорожке, чувствуя себя людьми, которые были
приглашены почетными гостями на свадьбу, а застали, придя с цветами,
печальный переполох и покойника в доме. Залезли в машину, и Лудо-Младо
погнал по осевой. Я назвал ему адрес Регара. На улицах было пока что
людно, но на перекрестках уже появлялись и занимали позиции броневики
Чавдара.
Вывернув из-за угла, мы увидели, как тормозит у дома Регара черный
"мерседес" и из него в сопровождении двух отлично знакомых мне харь -
Виконтика и Кардинала-Богохульника - вылезает Дикий Охотник. Видимо, он
что-то почуял и примчался разбираться. Это был сущий подарок судьбы.
Заскрипели тормоза, и мы высыпали из машины, едва ли не завывая от
радости.
Единственным из всей шайки успел сориентироваться Виконтик и
припустил вдоль улицы, забыв про оружие. Слева от меня громыхнул "эльман"
- Лудо-Младо выстрелил сквозь лобовое стекло в их водителя, и тот
вывалился головой вперед в распахнувшуюся дверцу. Мышкин Мучитель занялся
Кардиналом, Генрих догнал Виконтика и почествовал его рукояткой пистолета.
Мне достался Охотник, но хватило его ненадолго. Из-за угла вылетел
привлеченный выстрелами бело-голубой джип, набитый парнями в голубых
касках, и мы сдали свою полубесчувственную добычу в надежные руки.
Регара мы отыскали в спальне Алиса, одетая, ничком спала на
неразобранной постели, спрятав лицо в сгибе локтя, а он сидел у окна.
- Даниэль, - сказал я.
Он медленно поднял голову, и я вспомнил, где мне приходилось видеть
такие глаза, и не раз. В атаке. Когда человек бежит в атаку, и в него
попадает пуля и он понимает разумом, душой, что это все, что пришел его
черед, но тело не хочет примириться, рвется вперед... Там бывала именно
такие глаза.
Он молчал. Лудо-Младо двинулся было мимо меня, но я так посмотрел на
него, что он смутился и неуклюже вернулся на место.
- Ладно, - сказал я. - Думайте про меня, как вам угодно Я прошу
только одного - дайте мне адреса ваших.. энтузиастов, которые вместе с
вами работали с детьми. Поймите, шутки кончились. Скоро начнут
эвакуировать детей и попутно вылавливать экстремистов, и кто-нибудь из
ваших энтузиастов может сдуру наделать глупостей, попытаться чему-нибудь
помешать, и его примут за экстремиста со всеми последствиями... Знаю я
этих энтузиастов. Так что давайте адреса, чтобы они сдуру не сунулись под
пули.
Наверное, среди его энтузиастов хватало горячих голов потому что он,
почти не колеблясь, взял с подоконника лист бумаги и принялся писать.
Окончив, швырнул лист на пол, и это было как пощечина, но я спокойно
