что она - Офелия - красивая девушка.
Она спешит и натыкается на Джона. Я вижу, как с полминуты они говорят
о чем-то, потом он берет из ее рук сетку. Я вижу, как Офелия чмокает Джона
в щечку и, махнув ему рукой, быстро идет дальше. Он смотрит ей вслед,
поворачивается и тяжелой походкой движется к институту. Я перехожу через
дорогу и иду к остановке по противоположной стороне улицы. Вижу
троллейбус, бегу и успеваю заскочить на площадку вместе с Лелей.
...Дома - сухо и уютно. Мы валяемся на полу, постелив на ковер
одеяло. В наших телах - истома, в глазах - эхо. Слова пусты. Но у нас есть
о чем поговорить, кроме любви. Сейчас это "кроме" - главное.
Она поворачивается лицом ко мне:
- Он придет, да?
- Явится, как миленький.
- Тебе жалко его?
- Я пока не знаю, за что его жалеть. Даст бог, сегодня и узнаю. А
может быть, ему, наоборот, завидовать нужно?
- Не думаю. Что у них со Светой?
- Это сложная история. Я в их жизнь никогда не лез. Что они не пара,
сразу было ясно.
- А мы - пара?
- Наверное, только со стороны можно увидеть.
- Почему же ты ему об этом не сказал? Тогда.
- Не знаю. Не доверял себе. Мало ли, что может казаться. Не такой уж
я огромный специалист.
- Я в чем-то виновата?
- Опять же не знаю. Если объективно, то нет.
- А как еще?
Я сел по-турецки, продолжая перебирать ее волосы. Может быть, я
поступаю неправильно? Сказать ей, мол, совесть твоя чиста, и все тут. Нет,
это нечестно.
- Представь: перед тобой человек, он держит в руке бритву и говорит:
"Скажи, что ты дура, или я себе вены вскрою". Ты знаешь, что он на это
способен. Как ты поступишь?
- Конечно, скажу, что я - дура.
- Это же неправда. Ты так не считаешь.
Офелия села напротив меня.
- Здрасьте. Но ведь он убьет себя, так?
- А ты разве виновата? Он сам это выдумал. Ты же его не заставляешь.
С какой стати из-за его идиотских выдумок ты должна врать? На себя же
наговаривать.
- Он делает глупость. Он сам неправ, и меня заставляет унижаться. Но
мне-то это не будет стоить почти ничего, а ему - жизни. Правильно?
- Все поняла?
- Ничего не поняла.
- Это схема; в ней ложь - явно правильнее, чем правда. И в жизни все
время такие ситуации, но намного сложнее. Перевес в одну из сторон бывает
совсем маленький, почти незаметный. И трудно решить, что же важнее: твоя
правота и принципиальность или жизнь, чувства другого, пусть даже
неправого человека.
- И как же тогда решать?
- У человека есть специальный орган.
- Какой?
- Совесть. А что ты смеешься?..
В дверь позвонили.
- Тихо, - я поднялся и пошел открывать.
На пороге стоял Джон.
- Привет, заходи.
- Нет, Толик, некогда. - Он казался испуганным и в то же время очень
спокойным. - Офелию встретил. Вот. - Он протянул мне сетку с пакетом.
Сейчас нужно сыграть. Кровь стучалась в висках, и мне казалось, он
может заметить это. Я внимательно осмотрел пакет и сказал раздосадованно:
- Из "Авроры". Рассказы. Не приняли, черти, раз рукопись возвращают.
Интересно, что написали. Да ты проходи.
- Нет, старик. Пойду я.
- К Заплатину ходил? - спросил я так, словно это совсем не важно.
По-моему, вышло очень ненатурально.
- Нет, раздумал, - соврал Джон и вовсе поскучнел. - Ладно, пока.
Офелию увидишь - привет ей.
Он повернулся и пошел вниз по лестнице.
- Леля, - позвал я, входя в комнату, - привет тебе от Джона.
- Он что - знал, что я здесь? - почему-то испугалась она.
- Нет-нет, успокойся.
Тут она углядела у меня в руках пакет, вскочила, выхватила его и,
содрав сургучную печать (знал бы кто, сколько душевной энергии и обаяния
стоило мне убедить молоденькую почтовую работницу шлепнуть ее, якобы для
розыгрыша товарища) и принялась рвать бумагу. Воистину, никакие муки
совести не способны заглушить здоровое женское любопытство.
Очистив диктофон от ваты, мы снова улеглись на пол. Включен; благо -
"made in Japan" - автостоп четко сработал, когда кассета кончилась. Я
перемотал на начало и нажал на кнопку воспроизведения.
...Слышится какое-то бессмысленное шебуршание, потом мой голос тихо
произносит: "Поехали". Снова небольшая пауза, приглушенный гул машин,
вдруг всплеск - возглас Лели:
- Ой! Это ты, Женя. Как я испугалась... - вот у нее почему-то
получается очень даже натурально.
- Чего испугалась? - судя по интонации, он улыбается.
- Просто. От неожиданности. А ты куда? К нам, да?
- Я случайно здесь. Просто мимо шел.
- Ой, Женя, я тут с тобой промокну насквозь. Слушай, ты сегодня к
Толику не зайдешь?
- Не собирался. А что?
- Ему пакет из Ленинграда пришел. Вдруг что-то важное. Я взяла,
решила занести. Может быть, ты занесешь? А то у меня с собой даже зонтика
нет.
- Ладно, давай. Зайду на обратном пути.
- Спасибо, Женечка... - она с такой нежностью произнесла его имя, что
меня кольнула иголочка ревности. - Ты очень милый, Джон. До свидания.
- До скорого.
Леля закрыла глаза ладонью:
- Стыдно ужасно... Как стыдно.
- Перестань, Леля, - я обнял ее, снял руку с лица и поочередно
коснулся губами прикрытых глаз.
А диктофон молчал. Вернее, текли из него какие-то нелепые звуки -
стук (возможно, дверей), шаги, неразборчивое бормотание где-то в
отдалении. И так - добрых семь или восемь минут. Я уже решил с
разочарованием и, в то же время, с облегчением, что Джон оставил пакет
где-нибудь в раздевалке. Но вдруг раздался четкий голос. Я сразу узнал его
- уверенный, ироничный и немного усталый:
- Добрый вечер, Женя. Простите, что заставил вас ждать. Трудный был
сегодня день, как, впрочем, и все наши дни. Так значит, решились? Не ждал
так скоро. А не праздное ли любопытство привело вас сюда?
Я так разволновался, что перехватило дыхание. Я почувствовал, как
Офелия еще крепче прижалась ко мне. Весь последующий диалог мы выслушали
не шелохнувшись.
Д_ж_о_н (нервно, путаясь в словах). Не знаю. Решился или не решился.
На что решился? Мне плохо. Легко говорить это вам - вы намного старше. И с
дедом было легко. А он написал, чтобы я шел к вам.
З_а_п_л_а_т_и_н. Да-да. Конечно же. Я помню об этом. Мне, признаюсь,
странно, что вы - молодой, здоровый, красивый человек - столь трагично
оцениваете сегодняшнюю вашу жизнь. И, в то же время, я не могу вам не
верить. Мы должны верить друг другу.
Д_ж_о_н. У меня не осталось иллюзий...
З_а_п_л_а_т_и_н (перебивая). Достаточно, мальчик мой. Это
действительно страшно. Я не требую от вас покаяния. Пусть ваша боль
останется при вас. Скоро она уйдет. Вы поделитесь ею со многими. Помолчите
немного и подумайте еще раз, готовы ли вы? Что страшнее для вас - жизнь
или смерть?
Д_ж_о_н (после минутной паузы). Я готов.
З_а_п_л_а_т_и_н. Что ж, слушайте. Слушайте. Мы стоим на пороге новой
эры в жизни человечества. И, как всегда, борцами за "завтра" становятся
те, кому плохо сегодня...
Д_ж_о_н. Не понимаю. Мне плохо. Но ведь никто не виноват в этом. Сам.
С кем же бороться? Да и было бы с кем, я не борец.
З_а_п_л_а_т_и_н. А может быть, нужно бороться с собой? Мы боремся с
одиночеством; оно - продукт человеческой эволюции и цивилизации. И, как
всегда, в критические моменты истории личные интересы передовых людей
совпадают с интересами всего человечества и становятся выражением некоего
Закона. Тихо, не перебивайте меня. Будьте терпеливы, мальчик мой, я все
объясню. Вы говорите: "Не воин". А были ли воинами голодранцы, стоявшие на
баррикадах? Нет. Но они победили. Кто знает, быть может, воин сегодняшнего
дня - вот такой одинокий, затравленный юноша? Но суть не в этом. Давайте
по порядку. Шесть лет назад...
Шесть лет назад доктор медицинских наук, профессор Владимир
Васильевич Заплатин выдвинул смелую, вызвавшую в научном мире бурные
дискуссии, гипотезу о возможности стимулировать извне активность
центральной нервной системы. В необходимые места под черепной коробкой
человека, страдающего снижением активности мозговой деятельности,
вживляются электроды. Стоит участку мозга уменьшить свою активность, как
"ответственный" за этот участок электрод испускает импульс определенной
частоты и (очень малой) силы. И участок активизируется.
Обратная связь должна быть очень и очень чуткой, действие должно быть
абсолютно адекватно посылу. Таким образом, если неисправна "система
саморегуляции" внутренняя, то мозг пользуется внешней. Гипотеза эта,
шутливо прозванная "мозговым костылем", обсуждалась, "обсасывалась", и, в
конце концов была признана на ближайшие лет сто неперспективной, ввиду
технической невозможности ее воплощения. Даже при использовании самой
наисовременнейшей технологии, прибор, способный достаточно точно и
оперативно выполнять функции регулятора мозговой деятельности, по самым
оптимистичным прогнозам, весить будет не менее трехсот килограммов, а
размером - чуть-чуть превышать габариты фортепиано "Беккер". Инструмент
этот, сами понимаете, невозможно втиснуть под черепную коробку. О цене же
этого прибора не стоит и говорить, это вам не искусственная почка.
Тем бы дело и кончилось, если бы неожиданно к Заплатину не обратился
довольно молодой, но уже известный, как "генератор идей" и "анархист от
науки", физик Ереванского института микропроцессорной электроники Микаэл
Геворкян.
Идея его была проста до гениальности. "Зачем засовывать в голову
"Беккер"? Пусть стоит там где ему положено стоять". Пусть с ним работают
программисты и прочий технический люд. А под черепной коробкой - только
электроды - датчики, связанные с этой системой элементарной радиосвязью.
Даже трудно понять, как такое простое техническое решение не пришло в
голову никому раньше.
Еще одним преимуществом данной схемы явилась возможность сделать
систему не "индивидуальной", а обслуживающей сразу нескольких
"абонентов"-больных, пользующихся разными частотами связи.
Напряженная двухлетняя работа двух институтов увенчалась успехом. В
подвале нашего клинического корпуса была закончена сборка системы
мощностью в 312 абонентных ячеек. Выполнена она была в форме полусферы
(диаметром в три с половиной метра), за что и получила иронически-ласковое
прозвище "Башка".
К тому времени Заплатиным была уже до мелочей отработана уникальная
нейрохирургическая операция по вживлению электродов-датчиков.
Первым пациентом стал шестидесятилетний дирижер местного
симфонического оркестра Иван Кириллович Князев. Он был близок к
самоубийству, доведенный до отчаяния притуплением памяти, приступами
депрессии и чувством безысходного одиночества. На операцию он пошел без
особых надежд. Но терять ему было нечего, операция была его соломинкой.
Пролежав в клинике полтора месяца, оправившись после операции, он
вышел взбодрившимся, словно бы обновленным. Он помолодел даже внешне.
Повторные операции не проводились почти полгода: велось тщательное
наблюдение за самочувствием Князева. И вывод был однозначен: пациент
здоров. Единственное неудобство - сравнительно небольшой радиус действия
"Башки". Фактически, Князев мог чувствовать себя нормально, только
находясь в пределах нашего города.
Вторым пациентом стал некто Лохно Вениамин Александрович, бывший
директор гостиницы. Вениамин Александрович только что закончил курс
лечения от наркомании. Лечение закончилось, но частичная деградация
