Юлий БУРКИН
ЕЖИКИ В НОЧИ
"Лес трудный, но разве есть лес, из которого
нет пути?"
(Из письма Н.И.Вавилова Е.И.Барулиной)
1
...Она притихла лишь тогда, когда мы миновали ворота институтской
рощи, войдя в ее мокрую тьму, и двинулись мимо анатомического корпуса.
Где-то неподалеку взвыла собака. Взвыла с такой ясно ощутимой тоской, что,
казалось, не собака это воет, а человек пытается подражать собаке.
Портфелия еще крепче прижалась к нам.
- ...Форменно издиются, - в который раз сердито повторил Семенов.
Самогонкой от него разило за версту, и не всегда оба глаза смотрели в одну
сторону. - Про профессора худого не скажу. Ни-ни. Тут все по-человечьи:
завсегда и здрасьте, и до свидания; а вот как вместе соберутся, все и
начинается... Метамархоза.
- Так какая же метаморфоза, а? - еле сдерживала раздражение
Портфелия.
- А с профессором мы друзья большие. Большие, говорю, друзья.
Агромадные. - Зрачки Семенова окончательно расползлись по сторонам, а
стрелка на шкале его настроения резко повернулась на сто восемьдесят
градусов - от возмущения к умилению. - Мы ж с йим вместе без малого
тридцать годков здесь трудимся. Он - профессором, а я вот, значит,
сторожом. Сторожу. Это, дочка, тоже не всякий, сторожить-то, сможет. Тут
особая сноровка требуется. Талант нужон. А в трудовой книжке у меня как
записано? "Стрелок, - записано. - Стрелок!" - Он выпятил грудь. Засунув
руку во внутренний карман, я на ощупь выключил диктофон и потащил
Портфелию за рукав:
- Пошли, что ты его слушаешь, не видишь, он пьяный в умат?
- Я думаю, если про Заплатина не выйдет, я тогда про этого напишу.
Зарисовку. - Она сделала "телевизионное" выражение лица: "Тридцать лет не
оставляет своего поста вахтер Семенов. "Стрелок" - так называется моя
профессия!" - говорит он с затаенной гордостью..." Здорово, правда? - Она,
не удержавшись, фыркнула.
Нам навстречу со скамейки поднялся Джон (сторож его не интересовал):
- Айда?
Я кивнул, снова на всякий случай включил диктофон, и мы двинулись по
лестнице - к операционной. На месте, где должна сидеть дежурная нянечка,
никого не было, и мы беспрепятственно прошли белым коридором к двери со
светящейся надписью: "Не входить! Идет операция".
Остановились.
- Ну и?.. - Повернулся ко мне Джон. Звук его голоса так чужеродно
прозвучал в стерильной тишине коридора, что мне сразу захотелось уйти.
- Сегодня не я командую парадом, - ответил я полушепотом, оглянулся и
понял, что Портфелия растеряна не меньше нашего. А что, собственно, она
собиралась здесь увидеть? Какого черта мы сюда приперлись? Я вдруг
обозлился на нее, ведь это она нас сюда притащила. Люди работают, глаз не
смыкая, за чью-то жизнь борются, а мы явились уличать их сами не знаем в
чем на основании пьяного бреда выжившего из ума вахтера.
Портфелия вдруг жалобно сказала:
- Ой, мальчики, пойдемте отсюда, а?..
Боже мой, какими же мы были детьми, кажется мне сейчас. Сейчас, когда
мы с Джоном сидим в чьей-то стылой дачной избушке, забаррикадировав дверь
всем, что удалось здесь найти.
Нам повезло, что я не снял на ночь часы. Мы спим по очереди. По сорок
пять минут. Сейчас - очередь его, а я молча пялюсь в окно, закрытое
снаружи ставнями.
Как же ухитрились мы быть такими наивными, такими беспомощными?
По-настоящему осознал опасность я, пожалуй, только когда сбежал Джон.
Я увидел его в больничной пижаме на своем пороге, запыхавшегося и
продрогшего. И сразу сообразил что к чему.
- Гонятся? - спросил я.
- Нет. Но скоро хватятся.
- Быстро ко мне, переоденешься!
Леля, заспанная, сидела на диване, завернувшись в одеяло.
- Одевайся, - бросил я ей, - и поскорее. Джон сбежал.
Я открыл шкаф и кинул Джону свой спортивный костюм, а сам стал
натягивать джинсы и рубашку.
Через несколько минут мы вышли в прихожую. На шум из спальни
выглянула мать. Я сунул Джону свою старую куртку и, надевая плащ, как
можно спокойнее сказал:
- Мама, мне уйти нужно. Будут звонить - не открывай, поняла?
- А что случилось?
- Я потом тебе все объясню, некогда сейчас. До утра не открывай
никому.
Лампа на площадке, как всегда, разбита, и мы пошли осторожно, держась
за перила. Вдруг снаружи раздался шум машины. Она остановилась прямо перед
моим подъездом.
- Наверх! - сдавленно крикнул я, и мы вслепую побежали обратно.
Мы уже были на последней площадке, когда снизу раздался энергичный
стук. Стук в мою дверь. Значит, на звонок мать, как я и предупреждал, не
открыла. Молодец.
Стараясь не шуметь, мы по очереди поднялись по железной лестнице и
через люк выбрались на чердак. Это трюк старый: чердак у нас никогда не
закрывается, и мы еще пацанами пользовались этим, играя в
"сыщики-разбойники".
Через слуховое окно выползли на крышу. Она была скользкой от первого
снежка. Я крепко взял Лелю за запястье, и, ступая, чтобы не греметь, на
швы кровельного железа, мы добрались до пожарной лестницы. Первым стал
спускаться Джон, за ним - Леля, последним - я.
Холодный металл перекладин жег пальцы, и я очень боялся за Лелю. И
еще я боялся, что мы не успеем, что нас заметят. Но все прошло на
удивление гладко. Только когда лестница кончилась на высоте около трех с
половиной метров от земли, Леля повисла на руках и все никак не прыгала.
Испугалась, видно.
- Давай! - негромко позвал снизу Джон, - ловлю!
И она разжала пальцы.
Я, падая, поскользнулся и здорово испачкался. Джон в это время
выглядывал за угол - во двор. Он обернулся и махнул нам рукой. Я не понял,
что он затеял, но спорить не было времени. Мы побежали прямо к моему
подъезду, и я увидел перед ним пустой милицейский "газик" с включенным
двигателем. Ясно. Джон ведь отлично водит машину. Что они застряли в
подъезде? Неужели ломают дверь?
Мы влезли в машину и проехали вперед - на пятачок, где можно
развернуться, ведь мой дом имеет форму буквы "п", и въезд во двор один.
Когда мы разворачивались, я увидел, как из подъезда выскочили два
милиционера и побежали к нам.
Джон переключил скорость и выжал педаль акселератора. Мы неслись
прямо на того из двоих, что бежал впереди. Было ясно, что инстинкт
самосохранения заставит его отпрыгнуть в сторону. Но, совершенно
неожиданно, он кинулся прямиком нам под колеса. Сделал он это явно не
случайно - не поскользнулся и не оступился. Машину тряхнуло, и мне
показалось, я услышал, как хрустнули кости. Но крика не было.
Леля ткнулась лицом мне в грудь и вцепилась в мои руки. Но пришлось
оттолкнут ее, чтобы открыть дверцу: я заметил, как второй - отставший -
милиционер прыгнул к машине справа, и я хотел выяснить - зачем, что у него
вышло. И, приоткрыв дверцу, я увидел, что он, уцепившись за крыло
переднего правого колеса, волочится по асфальту. Я увидел белое, как мел,
незнакомое мне лицо. Напряженно и в то же время спокойно смотрел человек
на меня. А ведь Джон выжимал в этот момент добрых девяносто километров.
Это было выше человеческих возможностей, но я уже не удивлялся
ничему. Только страх шевельнулся под сердцем.
- Остановитесь! - громко, отчетливо, перекрывая шум двигателя,
произнес милиционер. - Вы не сможете скрыться и лишь усугубите свою вину.
Вы убили человека... Женя, если вы остановитесь, я прощу вам вашу
слабость.
От неестественности происходящего комом подкатила к горлу тошнота. В
этот момент Джон, не сбавляя скорость, резко свернул налево, выезжая на
главную улицу города. Я чуть не вывалился из машины, а милиционера
затащило под нее, и нас снова тряхнуло. Тут я уж точно услышал хруст. А
крика опять не было. На моем плече навзрыд плакала Леля.
Боже мой, боже. Я смотрю на часы. Пора будить Джона, мое "дежурство"
окончено.
С чего же все началось? С задания Маргаритищи? С того, что я купил
диктофон? Или еще раньше?
- Ах, Толик, Толик, - укоризненно кривила губки юная Портфелия,
наблюдая за тем, как я судорожно изучаю меню, пытаясь втиснуть в рубль
более или менее сытный обед. - Разве ТАК должен питаться мужчина? Мужчина
должен есть мясо. Много мяса. Очень много мяса и кучу всего остального.
Понятно?
На самом деле звать ее, ни много ни мало, Офелия. Но меня тошнит от
"экзотических" имен.
- Портфелия, о нимфа, а кто же за эту кучу с мясом будет платить?
- А это - вторая половина моей ценной мысли.
- Бесценной, - поправил я.
- Верно, - благосклонно согласилась Портфелия. - Мужчина должен
зарабатывать уйму денег, а не просиживать штаны за сто двадцать рэ.
Язык чесался с ней поспорить и защитить свое мужское достоинство, но
против истины не попрешь. Кассирша, не глядя на поднос, отбила чек. Она
уже привыкла, что мой обед всегда стоит ровно рубль.
Портфелия вообще-то - довольно милая девушка. Стройная и
светловолосая. И, когда я вдруг замечаю это, я называю ее Лелей. Она сама,
когда появилась в редакции, так и представилась: "Офелия. Можно - Леля.
Ладно?" (Я, помнится, еще заржал тогда совершенно неприлично). Однако,
заведение общепита со слоем жира на столах и густым капустным "ароматом"
не самое подходящее местечко для флирта.
Вчера меня не было на работе - отпросился, чтобы съездить с Джоном на
кладбище, помочь, а сегодня до обеда не было Портфелии, поэтому,
похлебывая борщ, я спросил:
- Любезная содержательница деловых бумаг и гербовых печатей, -
(подразумевалось, что содержатель - Портфель), - поведай мне, как
продвинулось следствие по делу "Зеленая лампа"?
Нужно отдать должное ее сообразительности. "Зеленая лампа и грязный
стол" - строка из песни Гребенщикова о "стороже Сергееве", а к нам на днях
обратился с письменной жалобой сторож третьего корпуса Семенов.
- Я еще не ходила. Ой, слушай, а давай вместе сходим. Я одна боюсь,
это же вечером нужно.
Жалоба Семенова была странной. Странной как раз потому, что ни в
чем-то ином, а именно в "странности" обвинял он весь персонал клинического
корпуса, упоминая попутно, что он, дескать, ветеран войны и труда и
издеваться над собой не позволит; а сосед его - спекулянт кроликами - уже
не первый год по чуть-чуть захватывает землю его огорода, а комендантша -
женщина "заграничного морального облика" - чешскую стенку купила, а
откуда, спрашивается, деньги?..
Ясно, конечно, что жалоба эта - полный бред. Но оставлять ее без
проверки, ответа или "принятия мер" мы не имеем права, и разобраться в
этом деле Маргаритища (так мы за глаза зовем нашу редакторшу) поручила
Портфелии.
- А ты днем сходи, - нагло посоветовал я, чтобы отвертеться от роли
сопровождающего.
- Здравствуйте, а сейчас я откуда пришла? С вахтером-то я поговорила,
теперь снова идти нужно. Ну, давай вместе, а?
- Матушка, ты непоследовательна. Ты ведь только что констатировала,
что я не соответствую твоим представлениям о "настоящем мужчине" А
провожатым в ночном вояже "настоящей" девушки может быть мужчина только
соответственный.
- На безрыбье, знаешь... Уж какой есть. Хотя бы так, для устрашения.
Хочешь, я тебе популярно объясню, почему именно ты особенно хорошо
подходишь для устрашения? Хочешь?
- Нет-нет, не стоит. Согласен идти хоть в морг. Репортаж из морга...
Ну а что тебе твой сторож сказал?
- А, - пренебрежительно махнула она рукой, - ерунду несет какую-то.
