"злачность" покинула эти стены рука об руку с алкоголем.
С Офелией сидели трое ребят-музыкантов из другого ресторана. Сегодня
у них был первый день отпуска (обычно музыканты уходят в отпуск всей
группой), и они пришли послушать игру коллег. Сначала Офелия
прислушивалась к их разговору, но он вертелся вокруг "Ролландов", "Ямах",
"Фендеров" и "Коргов", ей стало скучно, и она подумала о том, какие
неожиданно недалекие люди эти музыканты.
Наконец, Джон объявил последний танец (николаевский "День рождения"),
а когда песня кончилась, включил магнитофон и, соскочив со сцены, подошел
к столику. Он прихватил с собой и стульчик с вращающимся сидением. Пожав
музыкантам руки, он сел. Офелия обратила внимание на то, чего не заметила
в редакции: он сильно похудел и выглядел в целом неважно.
- Значит, пришла все таки?
- А что стряслось?
- Особенного ничего, - глаза его становились все мягче, словно бы
оттаивая, - одну вещь сказать надо.
Он замолчал, но она ждала, не нарушая паузы. И он сказал:
- Ты знаешь, кто я. И занимаюсь чем. И дела мои семейные... Толян
тебе предложение сделал? - в лице его появилось что-то болезненное.
- Почему я должна отвечать тебе?
- Потому что я спрашиваю тебя, - повысил он голос, - сделал?
Музыканты за столиком разом смолкли и уставились на них. Офелию
тянуло возмутиться, дескать, "кто позволил тебе разговаривать в таком
тоне?!" но ей вовсе не хотелось скандала на людях. А может быть, Джон -
псих?
- Пойдем, потанцуем, - потянула она его за рукав подальше от
заинтересованных взглядов. Он нехотя поднялся. Леонтьев пел про пассаж и
вернисаж.
- Терпеть не могу Леонтьева, - сказала Офелия, чтобы что-то сказать.
- Я тоже, - отозвался Джон. И продолжил, - выходи за МЕНЯ замуж. - Он
почему-то сделал ударение на слове "меня", словно хотел сказать: не за
Леонтьева, а за меня.
Когда она шла сюда, она думала, что это связано с Заплатиным. Еще она
допускала, что Джон просто решил ухлестнуть за ней вдали от Светки и
заранее решила, что ничего у него не выйдет. Но сказанное им было так
неожиданно и так серьезно, что она не нашлась, что ответить. Но он и не
ждал ответа, он говорил:
- Мне трудно очень. Но я должен сказать. Мы со Светкой - не муж и
жена. Изредка - любовники. А в основном - чужие.
Офелии было неудобно за него. Как может мужчина рассказывать такие
вещи постороннему человеку? Но было нужно что-то сказать и она спросила:
- Но не всегда же так было, правда?
- Ну и что? Было. Знаешь, я боюсь быть один. Я деда любил больше
всех. Он умер. Светка понимала меня. Сейчас - даже не пытается. Работа и
раньше не нравилась, но все впереди было. Сейчас впереди - ноль.
Единственный друг - Толик, так теперь он - "соперник", выходит... Будь со
мной, спаси меня; как ни глупо это звучит.
- Женя, прости меня, но я не могу...
Он усмехнулся со странной решимостью в глазах:
- А я так только спрашивал; для проформы. Знал, что ответишь.
Наверное, я неправильно веду себя; ты меня только мрачным видишь. Но
дело-то не в этом, ведь так?
- Нет, не в этом, Женя. Ты хороший, я знаю.
- ...А в чем же дело? - поинтересовался я, приподнявшись на койке.
- А ты не догадался, да?
- Допустим, что нет.
- Откуда он взял, что ты собираешься сделать мне предложение? Ты ему
сам об этом сказал?
- Допустим.
- Ну, так и быть. Я согласна.
- Но ведь я еще не сделал его.
- Ну и дурак.
Я засмеялся, поцеловал ее и заверил:
- Но сделаю. Честное слово.
- Вот, когда соберешься, знай: я уже согласна. Понял?
- Я очень рад, честное слово.
- "Очень рад", - передразнила она, - заметно.
А как еще я должен был сказать? И я вернулся к старой теме:
- Что же делать с Джоном? Как вы расстались?
- Он проводил меня до дома. И все молчал, думал о чем-то.
Остановились, а он все еще где-то далеко. Знаешь, я его поцеловала. Ты не
сердишься, правда?
- Не сержусь.
- Умница. Он все равно так и не очнулся. Только пробормотал что-то
себе под нос, типа "завтра пойду".
- Куда?
- Вот и я спросила, - Офелия испытующе поглядела на меня, словно
только что загадала загадку, - куда? А он посмотрел на меня, как на
незнакомого человека, повернулся и пошел. До свидания даже не сказал.
"Завтра пойду"... Вдруг я все понял.
- Ты думаешь?..
Она, не глядя на меня, утвердительно качнула головой.
Почему все реже побеждает его природная веселость?
Это дед, заметив, что его любимый внук имеет некоторые способности к
музыке, постарался насколько возможно развить их. Своими глазами видел он,
как стоило политике лишь коснуться такой, казалось бы, далекой от нее,
"чистой" науки - генетики, как она превратилась в глупую пародию на самое
себя. И этот оборотень извергнул его - талантливого ученого - из своего
лона. На задворки. Его и многих его коллег.
Деда Слава решил, что обеспечит внуку, как минимум, спокойную жизнь,
если сделает его музыкантом. Откуда ему было знать, кого эпоха изберет в
козлы отпущения завтра?..
На первом курсе музыкального училища Джон собрал самую крутую в
городе группу - "Легион". "Мы себе давали слово не сходить с пути
прямого..." - кричал он, подражая дефектам дикции курчавого столичного
кумира.
Но вот на песни, которые по нынешним временам кажутся такими
беззубыми, упала "Комсомолка". "Рагу из синей птицы". Нашумела статья. И
на одном собрании все вдруг одновременно подняли руки. "Кукол дергают за
нитки, на лице у них улыбки, вверх и в темноту уходит нить..." И, как это
не дико, Джону, как "проводнику чуждой идеологии" вкатили строгий выговор
с занесением.
Играть любимую музыку "Легион", естественно, не перестал. Кого-то в
"верхах" он стал раздражать. И чем популярней он становился у местных
подростков, тем сильнее становилось раздражение. А Джон уже начал писать
сам. И на одном "смотре-конкурсе" ВИА он спел нечто уже довольно зрелое:
Заложники за идею
Счастливы тем, что знают
Самый правильный цвет и
Самый надежный грош;
Если свобода - это
Осознанная необходимость,
То правда - это, наверное,
Осознанная ложь?..
В общем-то, ничего особенного, по-моему. Но тогда мои прыткие коллеги
(я-то, правда, учился еще) навалились на Джона всею мощью "гражданского
гнева". Три номера подряд "молодежка" хлестала его "письмами читателей".
Заголовки: "Нужны ли нам такие песни?", "Чей это "Легион"?" и т.п. А под
завязку появилась статья. "Наслушавшись "голосов"..." Как бы между прочим
упоминалось в ней, что дед оскандалившегося лидера рок-группы в свое время
был выслан из Ленинграда...
С треском вылетел Джон из училища. Из комсомола, конечно, тоже.
Немного "пообтеревшись" в армии, хлебнув там дедовщины и муштры,
вернулся он домой. "Мы себе давали слово... Но - так уж суждено..." В
училище он восстановился и даже серьезно взялся за занятия. Но параллельно
собрал-таки новую "команду". А назвал ее так: "Молодые сердца". В
репертуаре - ни нотки предосудительной. Они делали деньги.
Женился Джон на втором курсе.
На четвертом - разразился скандал. Сейчас это называется "хозрасчет";
тогда же по обвинению в незаконной продаже билетов "Сердца" пошли под суд.
Джон отделался легко - двумя годами условно; диплом училища он получил. Но
о "консе" смешно было и говорить. Да и стремления его все куда-то
улетучились.
Если хочешь быть на сто процентов уверенным, что застанешь Джона
дома, и он при этом будет один, зайди к нему ранним утром буднего дня. Все
нормальные люди (и Светка в их числе) в это время на работе, а рестораны
открываются только вечером.
Дверь, конечно же, не заперта. Джон спит. Почему-то на полу. Я сел
перед ним на корточки и потряс за плечо. Он моментально открыл глаза,
секунд пять потаращился на меня, затем перевернулся на живот - ко мне
затылком.
- Джон, - позвал я и еще раз потряс его, - подъем.
Он резко сел:
- Ну?
- Баранки гну... - я немного волновался. - Когда идешь к Заплатину?
Вопрос застал его врасплох, но его реакция была прямо противоположной
той, на которую я рассчитывал. Не скрывая волнения, он вскочил и начал
суетливо одеваться, собирая по всей комнате разнообразную одежду. При этом
он бормотал:
- Что вы привязались? Туда ходи, туда не ходи. Дайте мне самому
решать...
- Чего ты? Иди куда хочешь. Наоборот, расскажешь потом, интересно
ведь.
В этот момент Джон отыскал наконец левый носок и почему-то разозлился
еще пуще:
- Что вам рассказывать? Интересно, да?! Интересно, как человек
загибается? Может быть, материальчик черканешь? Мораль - налицо: живите,
ребята, правильно. Томатный сок пейте. Не курите и не изменяйте, ребята,
женам. И работайте, ребята, работайте, а не на пианинах бренчите, потому
что это - не работа... - Он пытался одеть носок, прыгая на одной ноге, а
сесть никак не мог додуматься. - Мойте руки перед едой. Писайте перед
сном. И с вами не случится того, что случилось с Евгением Матвеевым, по
кличке Джон. - Так и не сумев натянуть носок, он в сердцах скомкал его,
бросил на пол и заметался по комнате, шлепая босой ногой. - Все вы...
- Хватит! - прикрикнул я на него.
Он остановился, обмяк. Сел на диван, понурившись.
- Верно. Никто ни при чем. Сам виноват.
- Да в чем?
- Во всем, - он неопределенно кивнул.
Помолчали.
- А рассказывать я тебе ничего не буду. Говорил с ним по телефону.
Кое-что понял. Самую малость. Но главное, понял, если не идешь к нему
совсем, лучше и не знать ничего. Я тебе честно, как другу советую: забудь
про него. Забудь вообще всю эту историю.
- А ты? - я тянул время, а сам старался сообразить, как же поступать
дальше.
- Я? - он встал на четвереньки и потянулся под диван. Сел и напялил
наконец этот проклятый носок. - Я сегодня иду. В семь. "Предварительная
встреча", вроде как. Переговоры.
Именно эти его последние слова и развязали мне руки.
- ...Если честно, противно мне, - сказала Офелия, - он же в меня
влюблен. Он даже, может быть, из-за меня-то и мучается, правда? - Она
передернула плечиками. Мы прятались под зонтом за деревом в конце
институтской ограды.
- И что делать? - напористо спросил я. - Все бросить? Вернуться с
половины дороги?
- Я же так не говорю. Я знаю, что надо. Только привкус неприятный,
понимаешь?
- Понимаю, маленькая. Но ведь он еще не совсем идет. Если мы хотим
помочь ему, мы должны знать все. - Это я не столько ее убеждаю, сколько
себя. В то, что задуманная мной подлость - вовсе не подлость, а средство
для достижения благородной цели... Хотя, вообще-то, так оно и есть.
Взглянул на часы: без двух минут семь. Где же он?
- Вот он, - еле слышно произнесла Офелия.
- Поехали, - я вынул из сумки сетку с пакетом, наощупь нажал в нужном
месте и, услышав щелчок, подал ей. И повторил, подбадривая, - поехали.
...Она спешит к остановке. Она очень спешит к остановке: кому охота
мокнуть. Плащ ее не застегнут, и одной рукой она придерживает его, чтобы
не распахивался, а другой прижимает под плащом к груди пакет. Мужчина
пригнулся бы, спасая лицо и подставляя холодным струям затылок; Офелия же
- красивая девушка, и она идет, расправив плечи, дождь лезет в глаза, бьет
по щекам, и она почти ничего не видит, но она улыбается. Просто от того,
