Уверяет, что Заплатин по ночам делает какие-то "незаконные операции".
- Криминальные аборты, что ли?
- Как я поняла, его не столько операции эти возмущают, сколько что-то
другое, чего он и объяснить-то толком не может.
- А все-таки?
- Черт его разберет. "Издиются они надо мной", - говорит, а как"
издиются" не ясно.
- Может, ты зря с ним связалась? Может, он - ненормальный?
- Естественно, ненормальный. Но куда я денусь-то? Ну давай сходим, а,
- она состроила такую жалобную гримаску, что я не удержался от смеха.
- Да сходим, сходим, я же сказал уже. Только мне не понятно для чего.
- Для Маргаритищи.
- Ну разве что... Я вечером к другу собрался зайти - в "Лукоморье",
давай там и встретимся ближе к закрытию. Часов в девять.
Моментально носик ее поднялся вверх, и она сообщила:
- Сто лет не была в кабаке!
- Уж не возомнила ли ты, что я приглашаю тебя в ресторан? Просто мне
неохота менять по твоей милости свои планы на вечер.
Она насупилась:
- Ты истинный джентльмен.
Это я, вообще-то, зря. С ней и в кабаке не стыдно показаться. К тому
же, если Джон выполнил обещание, будет даже интересно сходить с ней. Так
сказать, первое испытание.
- Ну, извини, Леля. Это я неудачно пошутил.
Я принялся собирать со стола грязную посуду. "Да, - подумалось мне, -
Джона теперь почаще навещать надо". И я вспомнил тот мрачный день.
...Дверь была незапертой. Значит нет дома Светланы. Когда ее нет,
Джон не запирает дверь ни днем не ночью, даже когда куда-нибудь уходит.
Воровать у них нечего. Хотя нет. Книги. Одна из четырех стен их "квартиры"
занята "дефицитом" от Пастернака до Маркеса. Посмотрев на Джона, а тем
паче послушав его, трудно поверить, что он не только читал все это, но и
очень любит. Тем не менее это так. А на столе - вечная пирамида грязной
посуды.
Джон, сложив ноги по-турецки, сидел на диване и смотрел на меня так,
словно уже не один час глядит так на дверь в ожидании чьего-либо
появления. Скорее всего, так оно и есть.
- Был дождь? - спросил он вместо приветствия.
- Нет границ твоей проницательности. - Я был мокр, как ондатра.
- Значит, я спал.
- Вот вам и дедукция, и индукция...
- Все-таки свинья же я, - сказал Джон, без всякой связи с моими
словами.
- Не смею спорить, - ответил я. - А Светка где?
- У матери. У моей. Помогает. Деда Слава умер.
Вот тебе и раз. Охоту острить разом отшибло. Я сел на диван. С Джоном
мы с самого детства знакомы. В одном дворе росли. Отца у него не было,
мать на работе круглые сутки пропадала - фактически одна в семье
кормилица, - а воспитывал его, в основном, дед. И меня отчасти.
Деда Слава тоже работал. Но работал он у нас в школе - учителем
зоологии и ботаники. Его комнатушка, примыкавшая к кабинету, была вопиюще
интересным местом, и мы пропадали там целыми днями. Там росли маленькие
пальмы и огромные, с руку величиной, огурцы. В клетках гуттаперчевыми
мячиками катались белые мышки, и убегали от собственных хвостов стройные
ящерки. В сетчатом террариуме, по-гафтовски поглядывая на нас, ползали
змеи...
Были там и вовсе удивительные экземпляры. Например, семейство
волосатых лягушек, которое жило в укрытой сеткой из камыша жестяной ванне,
или наша любимица - крыса с двумя хвостами (мы так и звали ее -
"двухвостка")...
- Главное, больше года его не видел. Собираюсь все, а не захожу. -
Джон принялся грызть ногти. - Работа, работа... Совсем озверел.
Я дотянулся до пачки "Родопи" и закурил. Сказать мне было нечего. О
его работе у меня особое мнение, но сейчас об этом не стоит.
Любите вы рассуждать. "Дети - наше продолжение..." - Под таким
пренебрежительным "вы" Джон, как правило, подразумевает всю пишущую
братию. - Чепуха. Нет продолжения. По идее, я - деда продолжение. А я не
чувствую. Нет его во мне. И тем жутче. Умер он. Совсем, понимаешь. Без
продолжения. А мне стыдно было. Даже не стыдно, а... - Он подыскивал
точное выражение. - Неприятно. Я ж - "несбывшаяся надежда". Он же во мне
Рихтера видел, как минимум...
Джон - музыкант. Клавишник в ресторане "Лукоморье".
- А я его месяца два назад встречал, - вспомнил я. - Он прекрасно
выглядел. Бодрый такой, веселый старикан.
- Точно. После операции я его не узнавал. Как будто родился заново.
Тогда я его и видел в последний раз.
Полтора года назад дед лежал в клинике мединститута. Моего института.
Что-то у него было с головой.
Затушив сигарету, Джон сказал:
- Знаешь что. В кресло сядь. Полежать хочу.
- Да я, наверное, пойду, - заторопился я. Джон промолчал и лег.
Значит я правильно понял: он хочет побыть один. Я натянул мокрую рубашку.
- Зачем заходил-то? - спросил он, не открывая глаз.
- Просто, хотел историю одну рассказать. На работе штука одна
приключилась. Потом расскажу. Привет.
- Привет, - буркнул он и повернулся на бок лицом к стене.
...Ну вот мы с Лелей и в ресторане.
Песня кончилась, и Джон (совсем другой, оживший Джон), выбравшись
из-за "Крумара", подсел за наш столик. Я всегда с удовольствием наблюдаю
за тем, как он смотрит на женщин. Если на пути его взгляда поставить
стоваттную лампочку, уверен, она вспыхнет, а возможно даже и перегорит. Но
сегодня он превзошел себя: когда он глянул на мою спутницу (надо отметить,
что перед "выходом в свет" Портфелия более чем тщательно поработала над
своей внешностью - макияж, прическа "Взрыв на макаронной фабрике", почти
полное отсутствие кожаной юбочки), у него даже челюсть отвалилась, а
Портфелия инстинктивно потрогала верхнюю пуговичку кофточки, проверяя, не
расстегнулась ли та.
- Офелия, - представил я.
- Точно, - простонал Джон.
- А это - Евгений Степанович...
- Можно просто: Джон, - уточнил он.
- Очень приятно, - потупила глазки Портфелия.
- Принес? - перешел я к делу.
- Да, ничего, - ответил Джон на какой-то другой, послышавшийся ему
вопрос и закивал, не отрывая глаз от Портфелии. - Пока нормально.
Я хорошенько саданул его ногой под столиком, он подпрыгнул и,
очнувшись, уставился на меня:
- Чего тебе?
- Принес, спрашиваю?
- Ну.
- Господи, ты, боже мой! Что - ну?
- Ну - значит, принес.
- Покажь.
Джон быстро смотался к низенькой эстраде и приволок оттуда дипломат.
Из дипломата он извлек белую пенопластовую коробочку, открыл ее и вынул
обещанное - японский, величиной с мыльницу диктофон "SANYO".
- Прелесть какая, - прошелестела Портфелия, трогая блестящую
поверхность корпуса. Джон нажал одну из боковых клавишей.
- Сколько? - спросил я.
- Как договаривались - триста двадцать.
- Давай проверим, что ли.
- Джон пошевелил пальцами, а соответственно и клавишами под ними, и
из-под его руки раздался мой сдавленный (а мне-то казалось, я спрашиваю
небрежно) голос: "Сколько?" Джона: "Как договаривались - триста двадцать".
Снова мой: "Давай проверим, что ли". Джон щелкнул клавишей "стоп".
- Порядок, - сказал я, вытаскивая из внутреннего кармана
приготовленную пачку денег, - пересчитай.
- Неужели купишь? - сделала большие глаза Портфелия. Я хотел
отшутиться, сказать что-нибудь такое, что сбило бы торжественность ее тона
и еще более возвысило бы скромного меня, но персональный пижон, таящийся в
каждом из нас, опередил меня:
- Ну конечно, Леля. В нашей работе - вещь незаменимая. На стороже
твоем сейчас и испробуем.
- Да-а, - протянул Джон, добравшись до последней купюры, - "трудовая
копейка". Бывает, считаешь, червончик к червончику льнет, да похрустывает.
А тут - больше трояка бумажки нет. И те - как портянки.
Меня заело:
- Мы, понимаешь, Джон, лопатой деньги не гребем. Как некоторые.
- Что ли, как я? Когда это было?.. - скорчил он мину. - Нынче-то -
дела безалкогольные. Это раньше "товарищ с Востока" шлеп об сцену
четвертаком: "Генацвале, - дурачась, Джон произнес эту фразу с акцентом, -
скажи, чтобы все слышали: эта песня - от Гиви. Для прекрасной блондинки за
соседним столиком..." И так - раз пятнадцать за вечер.
- А сейчас? - участливо поинтересовалась Портфелия.
- А-а, - горестно махнул рукой Джон. - Сейчас для прекрасной
блондинки им и рубля жалко. На зарплату живем. А она у нас... Но не это
даже главное. Раньше - на работу, как на праздник. Придешь, люди - хмурые,
одинокие. А к концу - веселые все, парами расходятся. Сердце радуется. А
теперь? Как сычи. Только смотрят друг на друга. Суп жрут.
Портфелия огляделась и прыснула, прикрывшись ладошкой:
- Точно, суп!
Джон явно забавлял ее, и она огорчилась, когда перерыв кончился, и
его позвали на эстраду.
- Пойдем, - поднялся я.
- Толик, миленький. Давай посидим еще, послушаем. Все равно же скоро
закрывать будут. А спешить нам некуда. Ну?..
- Ладно, - согласился я, - тогда пойдем танцевать.
Джон опять подсел к нам.
- Все. Окончен бал. Пусть в тишине посидят.
- Нравится мне твоя работа, - усмехнулся я.
- Мне и самому, - не заметил он иронии.
- А жена вас не ревнует? - игриво спросила Портфелия. - Вас каждый
день так поздно нет дома. А здесь столько женщин, и каждая старается быть
красивой. Ведь так?
- Меня нельзя ревновать. Потому что я очень честный.
Портфелия прыснула снова.
- Нам пора, - напомнил я больше даже не от необходимости, а из
ревности. Уж я-то знал, какой Джон честный.
- А куда вы?
- Какая бестактность, - деланно возмутился я, - особенно по отношению
к девушке. Я всегда подозревал, что ты - толстокожая скотина.
- Да я только... - начал было он оправдываться, но я перебил его:
- Если серьезно, можешь себе представить, мы "идем на сенсацию". Как
на медведя ходят. Ночное задание. Детектив. В традициях западной прессы, -
я насмешливо покосился в сторону Портфелии. - "Подвиг вахтера" или
"Подпольный синдикат профессора Заплатина". Каково, а?
- Не паясничай, - вскинулась она, - я и сама не хочу идти, но ведь
съест Маргаритища.
- Заплатин? - не слушая ее, переспросил Джон, как-то странно
поглядывая на нас. - Погодите-ка, - пошарив по карманам, он достал
бумажник, извлек из него сложенный вчетверо листик в клеточку, развернул,
пробежал глазами и подал мне. - Взгляни.
Записка была написана очень аккуратно, словно каждую буковку
вырисовывали отдельно:
"Женя. Не пытайся понять причину моей смерти, вряд ли тебе это
удастся. Знай только, что она - во мне самом. Я ни о чем не жалею и никого
не виню. Ничего тебе не завещаю и ни о чем не прошу. Только постарайся
запомнить вот что: если будет тебе совсем худо, так худо, что впору лезть
в петлю, повремени с этим. Обратись к профессору Заплатину. Прощай.
Любящий тебя Деда Слава."
- Странно, - подумал я вслух, возвращая записку. - С Заплатиным-то
ясно: он твоего деда оперировал, я помню, был об этом как-то разговор.
Видно, сдружились. Они же почти одного возраста. Но все равно, странная
записка.
- Я не говорил, как он умер. Никому не говорил. Ни к чему это было, -
Джон замолчал в нерешительности, но после паузы все-таки продолжил. - Его
в кресле нашли. За столом. На столе - записка. Написал ее и умер. От
удушья. Экспертиза показала.
- Газ?
- Нет. И следов насилия нет. Доктор сказал - похоже, старик просто
перестал дышать.
Над столиком зависла тишина.
- Кошмар какой-то, - не выдержала Портфелия. - Мальчики, о чем вы?
