- Ой, у тебя температура, - заметила она, - градусов тридцать девять.
"Горячий мужчина". Может, тебе лечь? Ляг.
Я не успел ответить, потому что позвонили в дверь и я пошел
открывать.
Вот уж кого не ожидал. Светка. И как всегда, вся - воплощение
чувственности.
- Привет, Толянчик. Мой - у тебя?
- Потерялся?
- Ресторан уже два часа, как закрылся, а его нет. Ты один? - это она
чисто из приличия; ее глаза не отрываясь следили за тем, как я пытаюсь
заслонить своими ногами Лелины туфельки.
- Нет, у меня сидит там... - кивнул я неопределенно головой. - Но ты
проходи, если не торопишься.
- Вообще-то, я даже не знаю, - протянула Светка, а сама в этот момент
уже входила в комнату. Даже вперед меня. Ох, и любопытство.
- Это Светлана, - стал я представлять друг другу дам, - жена Джона. А
это - Офелия...
- Его любовница, - в тон мне продолжила Светка, глядя на Портфелию с
презрительной усмешкой. От неожиданности и неловкости кровь бросилась мне
в лицо.
- Ты что, Свет?
Она с нарочитой небрежностью уселась в кресло, закинула красивые ноги
одну на другую, тем самым обнажая их полностью, и продолжая бесцеремонно
разглядывать Портфелию, ответила:
- Я-то ничего. А вот ты, лапочка, давно ли в сводники подался?
Леля резко поднялась:
- Я пойду.
- Сиди, - отрубила Светка, и Портфелия, подчиняясь силе, звучавшей в
ее голосе, послушно опустилась обратно в кресло. Молчание тянулось минуту.
Светка провела рукой по лицу. Казалось, она снимает с него липкую паутину.
А потом заговорила совсем другим голосом - тихим, больным:
- Простите меня... У него на языке - одна Офелия. Офелия - такая,
Офелия - сякая... Он и сам еще не понял. Но я-то его "от и до" знаю. А вот
сегодня домой не явился. И я уж решила... И вот, сорвалась. Конечно, никто
тут не виноват... Толик, принеси попить.
Я мигом слетал на кухню и нацедил из банки чайного гриба. Светка
выпила его залпом, с выдохом, как водку и сморщилась, - "Ну и кислятина!"
Она понемногу приходила в себя и теперь, из гордости уже, чтобы
компенсировать свою минутную слабость, снова придала своим интонациям
нагловатый оттенок:
- А вы, значит, посиживаете здесь. Вдвоем. И чем, если не секрет,
занимаетесь? - Она глянула на Портфелию, на этот раз уже довольно
дружелюбно. - А вы - ничего девушка, красивая. И невредная, кажется, не
то, что я. - Она обернулась ко мне. - Я бы на твоем месте, Толик, нашла бы
занятие с ней поинтересней, чем таскаться по больницам. - Она выдержала
паузу, но не дождавшись от меня ответа, продолжила: - Я всегда говорила
Жене, что этот ваш Деда Слава - или сектант, или масон какой-нибудь. А он:
"Не болтай ерунду!", "Что ты понимаешь!" А теперь вот сам носится, понять
ничего не может.
И опять раздался звонок входной двери. Просто "День открытых дверей"
какой-то у меня сегодня. Я услышал, что открывает мать. Она постучала в
дверь комнаты: "Толик, к тебе".
На пороге стоял Джон (легок на помине) и пьяно улыбался.
- Салют, - отдал он честь по-военному.
- Хорош, - заметил я, - заходи. Долго жить будешь, только тебя
вспоминали.
- А я не один, - голосом факира объявил Джон и показал большим
пальцем через плечо. - Со мной Валера. Лера! - крикнул он в колодец между
перилами лестницы. - Лера! Подь-ка сюда.
По ступенькам тяжело поднялся сильно "загашенный" Валера. Я этого
типа видел впервые. Худой, с бородкой, с усиками. На дона Кихота похож.
- Вечер добрый, - приподнял шляпу Валера, шатнулся, навалился на
стену и с шальной улыбкой начал медленно оседать. Я еле успел подхватить
его под мышки, и Джон помог мне дотащить его до комнаты. Толку, правда, от
Джона было немного, потому что он и сам нетвердо стоял на ногах. К тому же
он никак не хотел выпустить из рук свою синюю спортивную сумку, которая
очень стесняла его.
Когда загадочный Валера был со всеми предосторожностями водворен на
диван, Джон огляделся и присвистнул:
- Компания...
- Хелло, милый муженек, - Светка, не вставая с кресла, сделала некое
подобие книксена.
- Здравствуй, женушка, - отозвался Джон таким голосом, что что на
душе у меня заскребли кошки. Я-то к их сценам привык. Они никогда меня не
стесняются. К сожалению. Но вот Леле каково будет.
Светка ощетинилась:
- Решила, понимаешь, познакомиться, - она кивнула в сторону
Портфелии. - Перенимаю передовой опыт - учусь тебе нравиться.
- Ай спасибо, - принялся юродствовать Джон, - ай, удружила.
Поздновато только. Мне тебя нынче хоть медом намажь...
Я много раз видел, как медленно и трудно налаживается все у Джона со
Светкой после малейшей перебранки, скольких нервов и взаимного
самоотречения стоит день стабильности в их жизни. Поэтому я вмешался:
- Перестаньте, ребята. Не выносите сор из избы. Из своей в мою. Вы
так редко заходите. Давайте, лучше чаю попьем.
- Не согласен. Предпочитаю что-нибудь покруче. - Джон имел моральное
право на это заявление: говоря, он расстегнул замок своей драгоценной
сумки и извлек оттуда две бутылки шампанского.
- Фужеры тащи.
Выйдя в коридор, я прислонился лбом к холодной плоскости зеркала и
закрыл глаза. Под веками жгло. Так бывало в детстве, когда вовремя не
ложился спать. Холод зеркальной поверхности дал почувствовать, какой
раскаленный у меня лоб. Я и вправду заболел.
- Ну и за что же будем пить, а? - спросила, осваиваясь, примолкшая
было с приходом Светки Портфелия. Пламя свечи колыхалось в ее глазах
огненной полоской посередине зрачка, отчего то кошачье, что от природы
было в ее лице, усиливалось во много раз.
- Ясно за что, - сказал Джон, скручивая с пробки проволоку, - за
женщин.
Светка выдавила из себя презрительный смешок и, демонстративно
отвернувшись к стенке, принялась так яростно качать ногой, что, казалось,
еще немного, и в такт начнет подпрыгивать все кресло.
Джон наполнил фужеры, я подал один Портфелии и сказал:
- Жека, я, может, некстати, но у меня другой тост. В память о Деде
Славе. Я-то его не помянул.
- Давай, старик, - одобрил Джон, и мы выпили, по поминальной традиции
не чокаясь.
- Дед был - что надо, - сокрушенно сказал Джон.
- Только масон. Или сектант, - влезла Светка.
- Ну, ты-то у нас все знаешь! - огрызнулся Джон.
- Мне, Женечка, если хочешь знать, твоя мама сказала. Он в каком-то
обществе был у Заплатина.
Когда прозвучала эта фамилия, в комнате словно вакуум образовался.
Джон дрожащими пальцами принялся доставать из пачки сигарету.
- Снова начался бред, - заметил я. - Женя, здесь только не кури. Мне
спать тут, не люблю. Пойдем в коридор.
Мы вышли из квартиры, поднялись на площадку между этажами и уселись
на подоконник. Закурили.
- Мне мать ничего не говорила, между прочим, - с обидой, по-моему,
сказал Джон.
- Если честно, меня сейчас совсем другое беспокоит. Я решил сделать
Офелии предложение. Но не могу решить - как: публично - сейчас, или потом
- наедине.
- Потом, - буркнул Джон, уткнувшись в сигарету.
- Чего ты посуровел? Она что - тебе нравится?
- Как тебе сказать... Нравится. Очень даже. Только я-то при чем? За
тебя рад. - Он улыбнулся одними губами. - Пойдем к ним.
В наше отсутствие Светка с Лелей явно не поладили. Они сидели,
насупясь и не глядя друг на друга. Для разрядки Джон вновь разлил, и мы
молча выпили. Я сел на пол перед креслом Портфелии у нее в ногах. Джон
повернулся к Светке:
- Что тебе мать наплела?
В его отношении к деду было намного больше теплоты, чем к матери. И
сейчас, когда свое брал хмель, Джон перестал этого стеснятся. Он
продолжал:
- При жизни его то лжеученым, то вообще врагом народа выставляли. И
бог знает, кем еще. А теперь?
Да, это так. В школе большинство учителей относилось к деду
настороженно. Ведь был он бывшим "морганистом-менделистом-вейсманистом". И
хотя с августовской сессии ВАСХНИЛ сорок восьмого года минули уже
десятилетия, Вавилов реабилитирован, "лысенковщина" - осуждена, косые
взгляды оставались.
Об этой самой сессии и о том, что Деда Слава - Владислав Степанович
Матвеев - до того, как вынужден был приехать в нашу провинцию, работал в
одной из ведущих лабораторий Ленинградского института цитологии,
гистологии и эмбриологии АН СССР, мы, естественно, узнали уже потом,
повзрослев. Но о механизме наследственности, о перспективах генетики он и
тогда часто рассказывал нам, рассказывал горячо, и, забывая, что перед ним
- дети, сбиваясь на совершенно непонятный для нас язык большой науки.
Он и внука своего назвал в честь науки (или лженауки?) евгеники.
Склад ума моего уже в те годы был довольно "филологическим", и мне
претила идея "исправления человеческой природы", о которой нет-нет да и
заговаривал Деда Слава...
- Кем же он посмертно стал? - повторил вопрос Джон, неприязненно
глядя на Светку. Ей, видно, стало не по себе:
- Да не знаю я ничего. Когда я мать твою успокаивала, говорила, мол,
это могло произойти с ним в любой момент, он ведь не молодой был, болел
серьезно и операцию тяжелую перенес... А она сказала, что в больницу он
лег совершенно здоровым.
- Как так? - удивился Джон.
- Когда он ложился, ей записку оставил. Сказал, что читать ее можно,
только если с ним в больнице что-нибудь случится. Ну, а она, конечно, не
удержалась и конверт вскрыла. - Светка говорила виновато, сознавая, что
разглашает чужой секрет.
- Узнаю любимую матушку, - хмыкнул Джон, - "активная жизненная
позиция".
- И что же там было? - забыв об обидах, нетерпеливо перебила его
Портфелия.
- Там было сказано, что он здоров, а в больницу ложится по настоянию
профессора Заплатина, который является руководителем какой-то организации.
И записку эту нужно передать в КГБ.
- И почему же она не передала? - поинтересовался я.
- Так ведь ничего плохого с ним не случилось. Выписался, пришел и
забрал бумажку. Спросил еще, не прочитала ли; она призналась. А он: "Как
видишь, дочка, со мной все в порядке, значит, я ошибался".
- Все опять выворачивается наизнанку, - заметил я. - Еще пятнадцать
минут назад я подозревал, что Заплатин занимается чем-то стратегически
важным, и КГБ его охраняет от чужих глаз. А теперь выходит, все наоборот.
Да, - вспомнил я, поймав на себе озадаченный взгляд Джона, - вы же ничего
не знаете. Расскажи-ка им Леля.
После рассказа Портфелии о ее сегодняшних злоключениях, мы некоторое
время молча переваривали полученный от нее и Светланы "информационный
комплекс".
- Дверь на ремонте, стучать по телефону, - попытался Джон снять
напряжение шуткой. Но мы оставались серьезными.
Я высказал предположение:
- Выходит, Леля, они тебя просто купили. Напугали специально, чтобы
ты больше не в свои дела не лезла. Мы же политики все, как огня, боимся.
Между прочим, непонятно почему. Сейчас, вроде, гласность, демократия. А мы
все равно боимся. - Я чувствовал, что под действием шампанского начинаю
философствовать не по существу, но не мог остановиться. - Вот они тебя и
купили - прознали где-то про "Свободу" твою. Знают, на что давить.
- Похоже, - поддержал мою догадку Джон.
- А раз так, - продолжал я, окончательно уразумев, что, собственно, я
хочу сказать, - что получается? Кто-то (вероятнее всего, Заплатин и
компания) пугает нас КГБ. Что из этого следует? Что этот кто-то сам его
боится. Недаром и Деда Слава наказывал записку именно туда передать. А раз
так, нам нужно бегом бежать в этот самый комитет и обо всем, что знаем
