роста, чтобы при взгляде на людей сердце радовалось гармонии...
-- Даже в такой момент он лжет, -- сказал кентавр и пошел прочь. --
Пить, -- попросил Прокруст. Никто из слуг не посмел дать умирающему
напиться. Кора увидела кувшин, налила из него воды в плошку и, приподняв
голову Прокруста за горячий, мокрый от пота затылок, дала ему напиться.
Прокруст пил жадно и быстро, он захлебывался, словно боялся умереть раньше,
а когда напился, то поднял сильные руки и сомкнул их на горле Коры.
-- Я утащу тебя с собой в царство Аида, девушка, которая выдает себя за
богиню. Я не уйду один!
И все его силы, вся его ненависть к людям собрались в этом движении, в
этом стремлении убить Кору.
Кора стала вырываться, но когти Прокруста безжалостно впивались в
горло, и в глазах у нее поплыли красные круги. Она могла бы и сама схватить
его за горло и задушить прежде, чем он успеет это сделать, но она не могла
заставить себя причинить боль умирающему...
На крики слуг в комнату ворвался кентавр. Его не беспокоили моральные
соображения. Он поднял переднюю ногу и так ударил копытом Прокруста в висок,
что показалась темная кровь, хватка его пальцев тут же ослабла, и он,
коротко охнув, умер. -- Просто, -- сказала Кора.
-- Пошли отсюда. Не надо было нам сюда заходить, -- сказал Хирон.
-- Куда теперь? -- спросила Кора, когда они вновь оказались на пыльной
дороге, еле видной, как серая полоса под светом южных звезд.
-- Здесь неподалеку есть небольшая священная роща, мы переночуем в ней,
а завтра -- в Афины.
Впервые в жизни, если не считать фотографий и голограмм. Кора увидела
принца Густава, убежденного демократа и наследника престола в Рагозе, утром
третьего октября на улице столичного города Афины неподалеку от строящегося
храма Аполлона Дельфиния.
Видимо, принц, перед тем как войти в Афины, остановился в какой-то
цирюльне, завился, напудрился, купил в лавке длинный, до земли, розовый
хитон и скрыл под ним пояс с мечом. Походка у Тесея была изящная, вернее,
та, которую в трезенской провинции полагали за изящную, да и сандалии он
приобрел из позолоченной кожи, точно такие, как носили девушки и юноши из
хороших семейств, где в моде тех дней были элегантность и изысканные
ионические манеры.
Кора, которая провела ночь у городских стен Афин, так как они с Хироном
добрались туда так поздно, что ворота города были уже закрыты, а вступать в
переговоры со стражей было пустым занятием, утром лишь ополоснулась в ручье,
а теперь шла по рынку, выискивая себе новый верхний хитон и платок на
голову. Сандалии она уже приобрела, к счастью, ей ни о чем не пришлось
просить -- Деньги на покупки ей выдал Хирон, который уже считал себя ее
старшим родственником. Сам кентавр пошел в низменный район Афин, где обитал
его лучший друг Фол. У него он намеревался узнать, в городе ли сейчас бог
медицины, на помощь которого он так рассчитывал.
Так что, когда Кора увидела Тесея, она не сразу догадалась, что видит
героя.
Юношей и девушек, подобных Тесею, надушенных, элегантных, лениво
фланирующих по обширной рыночной площади, красиво устланной каменными
плитами, в то позднее утро было немало. Они бродили либо останавливались
поболтать поближе к ее краям, где возвышались статуи знаменитых людей,
совершенно незнакомых Коре, а возможно, и божеств невысокого ранга. Дальше,
где начинались улицы, раскидывали свои желтеющие, но еще густые кроны
могучие платаны, некоторые из них еще помнили времена, когда столичные Афины
были лишь поселением, подобным Трезене. За пределами площади тянулись ряды
небольших колонн, перекрытых сверху каменными плитами, что давало
дополнительную тень, которая падала на каменные прилавки и скамьи, где были
разложены товары торговцев. Некоторые пристраивали к каменным прилавкам
временные навесы и даже кабинки или хижины для товаров, и в одной из таких
хижин Кора подыскала себе чудесный длинный хитон нежного апельсинового
цвета, тонкий и легкий, который доставал ей до колен и ниспадал широкими
складками на пояс. Поверх него Кора приобрела плащ сродни гиматию, из тонкой
шерсти терракотового цвета, обшитый по краю темно-пурпурным геометрическим
узором. Хорошо бы сохранить эти одежды до возвращения домой и показаться в
них в изысканном обществе Галактического центра.
Конечно, Коре хотелось бы провести остаток дня, а может, и недели, в
рядах, торговавших украшениями и драгоценностями, и совершить простительное
преступление для женщины Галактической эры --купить себе, и только себе,
немыслимые по изысканности драгоценности из опалов и аметистов Древнего
Египта и Шумера, из нефрита Древнего Китая, из золота амазонок и скифов. Она
понимала, что этим она лишила бы музеи будущего их сокровищ. Впрочем, денег
у нее было немного, и если ты хочешь возвратиться домой не только с
сувенирами для себя, но и с подарками для бабы Насти и невест комиссара
Милодара, то лучше вообще отказаться от покупок.
С печалью и терзаниями оторвавшись от ювелирных рядов, где она уже
обзавелась славными приятельницами и приятелями, Кора направилась к холму,
на склоне которого возводилось массивное здание из белого мрамора,
окруженное простыми дорическими колоннами. Сначала Кора по недостатку
классического образования предположила, что присутствует при сооружении
Парфенона, но потом сообразила, что Парфенон увенчивает или будет увенчивать
собой высокий крутой холм, пока еще не застроенный, с маленьким храмиком на
вершине.
О названии храма Кора спросила стоявшую рядом женщину.
Та поглядела на Кору, как на сумасшедшую, но потом, видно, смягчилась
при виде дорогих одежд собеседницы и сообщила, что сооружается храм Аполлона
Дельфиния, о чем знает каждая собака. -- Кроме приезжих, -- вежливо
поправила ее Кора. И вот тут Кора впервые увидела Тесея во плоти и не узнала
его, что, конечно, непростительный промах для разведчика. Надушенный,
расфуфыренный и гордый собой и своими, пока еще никому здесь не известными
подвигами, Тесей шел по улице, и кто-то из рабочих, уже воспитавший в себе
классовое чувство, несмотря на то, что только брезжила заря рабовладения,
крикнул сверху:
-- Ребята, поглядите, какая фря по улице гуляет. Я бы не отказался
попользоваться!
Кора не могла удержаться от улыбки, потому что подумала, скольких
щеголей в Древней Греции подводило крайнее сходство мужских и женских одежд.
Различие вереде молодежи скорее заключалось в прическах, нежели хитонах.
Может, именно поэтому в Греции было столько "голубых" и лесбиянок. Попасть в
разряд сексуального меньшинства можно было случайно, по недоразумению, а вот
выбраться из него -- куда труднее.
-- Вы обо мне? -- спросил вполне добродушно настроенный Тесей,
запрокинув голову и демонстрируя каменщикам юный пушок под носом и на
подбородке.
-- О тебе, девица, о тебе, любезная! -- хохотали рабочие. Развлечение
по тем диким временам было отменное.
И вдруг Тесея охватил гнев, вспышка его была столь неожиданна и быстра,
что Коране успела уловить момент, когда мирно фланирующий по улице пижон
превратился в дикого зверя.
Тесей начал крутиться на месте, в поисках какого-нибудь орудия, которым
он мог бы поразить обидчиков, но ничего подходящего под рукой не было. Он
метнулся было к самому строительству, чтобы вырвать шест из опалубки, но тут
обнаружилось, что путь к цели ему перекрывает воз -- небольшой, но массивный
бык волочил арбу, нагруженную тюками с сеном. Возчик, оказавшийся свидетелем
столь смешной сцены, шел рядом, сгибаясь от хохота.
В следующее мгновение он уже не смеялся, а благодарил богов за то, что
шел рядом с повозкой, а не сидел на ней, потому что этот женоподобный
изящный юноша ловко ухватил в охапку своими длинными и вроде бы еще
выросшими руками быка за живот и кинул все это вместе -- и быка, и повозку,
и тюки с сеном на крышу храма, где веселились рабочие.
Бросок, был столь сильным, что бык с повозкой долетели до крыши храма.
Хоть храм, по нашим меркам, был невысок, но метров шесть до крыши все же
насчитывалось. Повозка смела с крыши насмешников, и все вместе --рабочие,
бык, повозка, сено, палки, шесты... рухнули на мостовую.
Юноша пошел дальше, и Коре было видно, как ему хотелось оглянуться и
полюбоваться безобразием, которое он натворил. Но Тесей превозмог мелкое
тщеславие и, поравнявшись с Корой, которая, как и все зрители этого подвига,
стояла неподвижно, вежливо спросил:
-- Вы не скажете мне, добрая госпожа, как пройти ко дворцу царя Эгея?
Придя в себя, Кора толково и кратко объяснила юноше дорогу и вынуждена
была признаться себе, что юноша произвел на нее куда лучшее впечатление, чем
на снимках и голограммах, которые она изучала, потому что даже лучший фильм
не передает тех микроскопических движений мышц и зрачков, которые так важны,
чтобы понять человека.
-- Кстати, -- спохватилась Кора, полагая, что в этом мире полезно
применять наглость последующих тысячелетий, ибо даже самые умные и
сообразительные из местных жителей все равно еще наивны и просты, как наивен
и прост их мир. Даже заговоры и злодейства их можно разгадать, если хоть на
секунду остановиться и задуматься: зачем же эта милая женщина сыплет зеленый
порошок в суп своему дорогому сожителю?
-- Кстати, -- повторила Кора, -- мне как раз в ту сторону, и, если вы
согласитесь сопровождать меня, я буду рада показать вам кратчайший путь.
-- Разумеется, я буду польщен, -- признался Тесей. -- Вы очень красивая
девушка и, судя по одежде, знатная. Значит ли это, что вы живете в этом
славном городе?
Не спеша удаляясь с Тесеем от шума и проклятий, - доносившихся сзади.
Кора имела возможность как следует рассмотреть своего подопечного.
Разумеется, сходство с Густавом оставалось настолько ясно выраженным,
что даже человек, мало знакомый с рагозским принцем, узнал бы его. Но узнав,
удивился.
Принц Густав был высок ростом, худ, чуть сутуловат, то есть его нельзя
было назвать откровенно хилым человеком, но, пожалуй, физически он был
развит недостаточно. Он был скорее студентом кабинетного склада, чем
атлетом.
К тому же принц Густав был близорук, отчего носил очки, а не контактные
линзы, ибо, как говорится в анналах рода Рагозы, в детстве мальчик часто
плакал, терял линзы, и его отец Теодор-Рудольф III как-то упал,
поскользнувшись на потерянной ребенком линзе, и сломал шейку бедра. Чувство
вины перед горячо любимым отцом овладело мальчиком настолько горячо, что он
поклялся: никаких линз! Коррекцию же зрения или установку новых глаз
запретила бабушка принца Густава, которая где-то вычитала, что эти операции
могут вредно отразиться на здоровье, а главное, умственных способностях
мальчика.
Здесь, в ВР-круизе, Густав изменился -- иначе бы и не было смысла
затевать все это дело. Как и каждый "заказчик", Густав вообразил перемены в
собственном теле, какие он желал. И вообразив, получил.
Порой, где-то читала Кора, путешественники в ВР вовсе не обязательно
становятся богатырями или геркулесами. Наоборот, они даже согласны выбрать
себе некий соблазнительный недостаток, вплоть до известного своими
безобразиями в ВР Ахмета Магомет-оглы, который вообразил и осуществил себя
невысоким, хромым и страшнолицым, решив повторить походы и подвиги
Тамерлана. Его пришлось вытаскивать из круиза по частям, спасая после
первого же восстания сельджукской гвардии.
Густав пошел по обычному пути. Он оставил себя таким, как есть, но
улучшил, как подсказало ему тщеславие: "Ах, если бы я был на голову выше
