-- Я откажусь это делать, почтенный царь, -- ответила Кора, морщась от
храпа, который издавал ее спутник, и удивляясь тому, насколько местные
жители к этому равнодушны. Впрочем, подавляющее большинство местных жителей
дрыхли, как и кентавр, или маялись желудком, обожравшись свинины.
-- Вот он тебя и того, -- сообщил царек и расхохотался. -- Может
быть...
-- А потом тебе еще придется поговорить с Прокрустом. О таком слыхала?
-- Что-то знакомое имя, -- призналась Кора. -- Это не он придумал
прокрустово ложе?
-- Вот именно! -- Старичок обрадовался начитанности Коры. -- Меня бы он
вытянул вдвое, а тебе бы все обрубил, и головку, и ножки до колен. Так что
лучше подожди, проснется твой кентавр, повезет тебя. Он у нас добрый.
-- Вы все знаете, -- сказала Кора. -- Может, вы мне скажете, когда
Хирон проснется?
-- Сама виновата, видно, утомила ты его за ночь, девица! Но как только
тень вот этой скалы дотянется до скамьи перед моими воротами, Хирон продерет
свои бесстыжие очи. Так что ты отдыхай, а я пойду управлять государством.
Надо хоть какие-нибудь остатки вепря снести к нам в храм, а то боги
рассердятся. Мои-то как накинулись вчера, так и позабыли о жертвоприношении.
-- Вам помочь, дедушка?
-- Нет, там мало осталось, все больше косточки. Иди искупайся, сегодня
вода в море хорошая, теплая. А то наступит зима -- как искупаешься? Если ты,
конечно, морской воды не боишься. -- Не боюсь, -- улыбнулась Кора. Так она
рассталась со старым царьком. Кора не спеша спустилась по крутому берегу к
морю. Море было ласковым, утренним, синим, волны поднимались над ним
гладкие, без барашков, у берега были видны светлые камешки на дне. Здесь
высокий берег загибался громадной дугой и на другом берегу залива
угадывались белые строения Коринфа.
Ни рыбаков, ни сирен, ни циклопов -- место казалось безопасным и
мирным. Да и вряд ли старый царек отправил бы гостью купаться в опасное
место.
Кора сбросила тунику и, найдя чуть повыше по берегу глиняное пятно,
взяла кусок глины и использовала его вместо мыла, постирав хитон.
Разложив хитон сушиться на камнях, Кора вошла в ласковую воду и поплыла
вдаль от берега. Пловчихой она была сносной, но на этот раз плыла не на
скорость, а для собственного удовольствия. Потом перевернулась на спину.
Высоко-высоко над ней парил орел. И может, это был вовсе не орел, а Зевс,
принявший облик орла и даже имеющий по отношению к одинокой обнаженной
пловчихе какие-нибудь эротические намерения. Черт их всех здесь разберет.
Кора поплыла вдоль берега, держась на глубине. Неподалеку стаей
вынырнули дельфины и решили посостязаться с ней. Дельфины смеялись, что-то
говорили высокими голосами, но боги не дали ей умения разбирать дельфиний
язык, так что Кора могла только улыбаться им в ответ.
Один из дельфинов подплыл близко и повернулся, подставив ей плавник.
Кора не выдержала соблазна и, схватившись за плавник, оседлала дельфина.
Спина у дельфина была скользкая, упругая, и было непросто удерживаться на
нем.
Они неслись вдоль берега, и Кора подумала, что они слишком далеко
отплыли от Кроммиона. Она попыталась втолковать дельфину, что пора бы
возвращаться. Но дельфин не хотел ее понимать, да и другие дельфины только
скалились, улыбались, поднимали пенные брызги и продолжали нестись в сторону
Коринфа, будто преследовали какую-то цель.
Кинув взгляд на проносящийся мимо берег. Кора увидела медленно
бредущего человека в странной одежде, не обращавшего внимания ни на погоду,
ни на море, ни на резвящихся дельфинов.
При виде его дельфины внезапно потеряли интерес к Коре, словно
выполнили свой урок. Даже тот большой дельфин, на котором она восседала,
неожиданно ушел в глубину, и, чтобы не захлебнуться, Коре пришлось
оттолкнуться от него и вынырнуть.
Ей ничего не оставалось, как плыть к берегу, и, хотя до берега было не
меньше двухсот метров, она добралась до него быстро и только тут вспомнила,
что совершенно обнажена. И хоть в Греции к обнаженному телу относились куда
спокойнее, чем в фундаменталистском Иране, все же встречаться с незнакомым
мужчиной в таком виде ей не хотелось.
Но пока она рассуждала, мужчина, отошедший столь далеко, обратил
внимание на то, что из моря вышла девушка, и ничуть этому не удивился.
-- Добрый день -- сказал он. -- Возможно, ты Афродита, хотя зрение мое
ослабло, или ты Океанида, вышедшая на берег без разрешения строгого Океана?
Честно говоря, мне не хотелось никого видеть, но раз ты здесь, я не
могу тебя прогнать. Земля -- общая для всех живых существ.
Человек этот выглядел странно. Он был не стар, по крайней мере его
длинные волнистые волосы были лишь чуть тронуты сединой, хотя борода и усы
были совсем седыми. Кожа на лице была обветрена штормами, выдублена, как у
старого моряка. Глаза этого человека казались бы молодыми, если бы не взгляд
-- пустой, усталый, мертвый, взгляд настолько древнего человека, будто он
старше самой Земли. И одежда человека была странной. На нем была
позолоченная бронзовая кираса с выкованной на ней мордой льва, короткий
хитон, вылезающий из-под нее, был из дорогой пурпурной ткани, но оборван и
потрепан. Сандалии, прикрепленные к ногам золотыми шнурками, сношены так,
что ступни касались песка. У пояса висели пустые ножны. Некогда это был
могучий воин, мышцы его, истощенные и обтянутые шершавой кожей, еще хранили
память о победах в борьбе и гимнастических ристалищах, да и ростом он не
уступал Коре.
Кора уже поняла, что видит кого-то из знаменитых героев Древней Эллады,
но не знала, с кем из них столь жестоко обошлась судьба. В любом случае это
был не Тесей, которому только-только исполнилось семнадцать лет и который
шел от победы к победе.
Кора забыла о своей наготе, потому что человек более не замечал ее. Но
не знала, что спросить. Обычно в Древней Элладе путник спрашивает
незнакомого человека, кто он и куда держит путь. Но Коре было неловко задать
такой вопрос. Потому она спросила:
-- Прости, странник, я разыскиваю юного Тесея, который идет из Трезены
в Афины к своему отцу Эгею. Не встречался ли он тебе?
-- Кого? -- переспросил путник. Голос его был надтреснутым и усталым.
Будто каждое слово давалось ему с трудом. -- Тесея.
-- И он идет к Эгею? -- вдруг оборванец засмеялся так же хрипло и
устало, как говорил. -- Какое странное совпадение. Она погубила меня, она
погубит его... Разве это не забавно?
-- О чем вы говорите, добрый человек? -- Если ты хочешь получить ответ
на свой вопрос, девушка, то ты должна будешь немного пройти со мной. Я уже
завершаю свой путь в этом мире, мне осталось идти недолго. Поэтому, если в
тебе есть любопытство, последуй за мной.
Разумеется, Кора была настолько заинтригована, что пошла рядом со
странным нестарым стариком.
-- Меня зовут Ясон, -- произнес человек. -- Я думаю, ты слышала обо
мне. О моих подвигах и путешествиях.
-- Вы -- Ясон! -- Кора не смогла сдержать удивления. Кентавр не
завершил вчера рассказ о Ясоне, но почему-то Кора была убеждена, что Ясон
остался править где-то... но где?
-- Кто-то должен платить за все, -- произнес Ясон. -- Покупают на рынке
двое, а платит один. Смешно, правда? Я полагал, что цель, к которой меня
подталкивали боги, на которую меня благословила вся Эллада, настолько
велика, что ради нее можно пойти на все. Я был одержим. Ты меня можешь
понять?
-- Вы для меня, -- призналась Кора, -- не человек с человеческими
чувствами, а герой, сродни Гераклу. Вы исполняете свой великий долг, а
каково людям и городам, на которые вы между делом наступили, вам дела нет.
Вы подали человечеству дурной пример -- почитать убийц. Если бы вам дано
было заглянуть в будущее, вы узнали бы, что люди почитают больше всего не
спасителей, а именно убийц. Вам ничего не скажут великие в будущем имена
Александра Македонского, Наполеона, Ленина, Сталина, Гитлера, -- каждый из
них выдумывал себе и своему народу, который одурманивал, подчинял себе,
сводил с ума, одну цель, а цель была простая: убивать и убивать. И кто успел
больше убить, тот выигрывал игру с вечностью. Видно, вы убили не так много
людей, если бродите по берегу в таком жалком виде.
-- Нет, я не герой. То, что я сделал по воле богов, как бы осталось вне
меня, -- сказал Ясон, -- я оказался подобен полководцу, который вернулся с
победоносной войны, а дома никому до этого дела нет и надо все начинать
сначала. Пасти скот и растить детей. А у меня в ушах все звенят клинки мечей
и слышны боевые клики.
-- Но у вас была жена, семья, -- неосторожно сказала Кора.
-- Вы, наверное, слышали о моей жене, -- отозвался Ясон.
Они медленно шли по берегу, к счастью, берег был песчаный, и босиком
идти было даже приятно, особенно если спускаешься ближе к воде, где песок
плотный, утрамбованный волнами.
-- Да, я слышала о Медее, -- согласилась Кора. -- В вашем голосе звучит
отвращение. А знаете ли вы, что, будучи одинок, брошен всеми, ожидая смерти,
я еще раз вспомнил всю нашу жизнь с Медеей. И знаете, о чем я догадался? Что
она моя жертва. -- Я не поняла вас, Ясон, -- сказала Кора. -- Все, что
делала эта дикая, первобытная душа, она делала ради любви ко мне. И не было
и не будет уже в мире человека, который готов был бы на все, абсолютно на
все, ради того, чтобы угодить возлюбленному. Порой я чувствовал это, а чаще
такая любовь меня утомляла и даже пугала. Потому что она не знала границ. Я
разделил любовь и деяния, а этого нельзя было делать. Нельзя было умиляться
любовью и ужасаться деяниям. Потому что, когда мне было выгодно, я толкал
Медею на эти деяния. О силе ее любви знаю лишь я, а о ее преступлениях знает
весь мир. В каждом из нас смешан бог и смертный. В каждом... даже в
последнем рабе. Так вот во мне правит смертный, а в Медее -- богиня. И
потому ее поступки нельзя мерить мерками смертных. Но что дозволено богине,
то, к сожалению, осуждают в человеке.
-- Значит, можно убить и разрезать на куски своего брата...
-- Ради любви --да! Но богине, а не смертной.
-- И смерть Пелия?
-- Медея мстила за меня так, как я хотел бы отомстить в глубинах моего
ума. Но, будучи смертным, не посмел. А она посмела -- она как бы воплощение
моих самых страшных и самых запретных желаний.
-- Все это можно объяснить, но тогда она должна была смириться с вашей
женитьбой на Главке.
-- Может быть, она и смирилась бы, будь простой смертной. Но богиня
должна мстить! Мстить мне за то, что я предал ее любовь. -- Но мстила не
вам!
-- Она знала, что для меня смерть Главки горше и больнее, чем
собственная смерть. Моей тени будет все равно, живете ли вы, умерли ли,
любите или ненавидите... все равно. А живому больно! -- А дети?
-- Знаешь, девица, что самое страшное: я подозреваю теперь, что она
сознательно отдала наших детей на растерзание дикой толпе. Потому что в ее
сердце вмещалась лишь одна любовь -- ко мне. И потому лишь одна месть --
месть любимому. До того момента как я был верен ей, ничто не могло встать на
пути ее любви ко мне. В тот момент, когда я изменил ей, изменил своей
клятве, она лишилась чувства любви. Медея жива, Медея неуязвима, ибо боги
все равно защищают ее как высшее воплощение любви. Но на самом-то деле она
никого не любит и не полюбит больше. И потому бойся ее, девушка. Она
лишилась сердца. Это сердце в ней сжег я.
Далеко впереди в воду спускались черные скалы, высокие, тонкие, схожие
с людьми в длинных черных хламидах с покрытыми головами, будто это были