Она послушно пошла за мной к темной массе кустов, но остановилась, не
заходя под их сень. Боялась. Не совсем верила, что я - это я.
- А где же ты? - спросила она. - Кто теперь твои спонсоры? Ты
бродяга?
В голосе звучало привычное для домашних любимцев презрение.
- Я хочу, чтобы никаких спонсоров больше не было.
- Как так не было?
- Чтобы они улетели. Или погибли.
- А мы? - Она даже отступила на шаг от меня.
- А мы будем жить.
- А кто нас будет кормить? Кто будет гулять с нами?
Я уже привык к таким искренним филиппикам. А чего вы хотите от людей,
которые не знают ничего, кроме пищи, прогулки и хозяйской палки или ласки?
- От тебя плохо пахнет, - сказала она, - как будто ты не мылся.
- Я уже неделю не мылся, - признался я. Мне было приятно дразнить ее
- такую миленькую, сладенькую, душистую домашнюю любимицу. - А как твой
жабеныш поживает?
- Кто?
- Твой хозяин, жабеныш, которого мадам Яйблочко изметелила.
- Тим, не стоит так говорить о спонсорах.
В ее голосе прозвучала бабушкина интонация.
- Ладно, - сказал я, - я тобой еще займусь. Обязательно вернусь
поговорить с тобой серьезно. Жалко оставлять тебя в животном состоянии.
- Я живу в счастливом состоянии! - поспешила она с ответом.
Она была напряжена и мечтала об одном - чтобы я поскорее ушел,
растворился, чтобы меня можно было вычеркнуть из памяти.
- Это твой ребенок? - Я показал на окно дома Яйблочков.
- Молчи! - она закрыла мне рот ладонью. От резкого движения ее пышные
бронзовые волосы рассыпались по плечам. Она была сказочно хороша! Ради
таких женщин совершаются великие безумства и рушатся царства... Только она
не подозревала о своем могуществе.
- А кто отец? - спросил я. Сквозь ее пальцы вопрос прозвучал
невнятно. Мои губы натолкнулись на нежную ткань пальцев и поцеловали их.
Она сразу убрала руку.
- Нельзя так говорить! Если кто-нибудь услышит, меня тут же увезут!
Молчи, молчи, молчи!
- Наверное, Вик, - сказал я.
- Он целую неделю болел, когда ты так жестоко побил его.
- Потом он выздоровел. И его снова привели к тебе.
- Потом он выздоровел. И его привели...
- А где он сейчас?
- Я не знаю. Его спонсоры переехали на другую базу. Ты никому не
скажешь, Тим? Я каждый вечер хожу смотреть мальчика. Ты его видел?
Я любовался ею, но она не чувствовала моего взгляда.
- А госпожа Яйблочко очень добрая, она его не бьет. Я сначала
плакала, но мне сказали, что тогда меня увезут.
- Когда мы их вышибем к чертовой матери, - сказал я, - первым делом
мы вернем тебе твоего малыша.
- Не надо! Не думай так, это опасно!
- Неужели и я таким был?
- Каким?
Я погладил ее по плечу, отвел в сторону тяжелые пряди волос.
- Не смей меня трогать!
- Я сейчас уйду, не бойся.
- Я буду кричать! Не смей меня хватать! Ты грязный. От тебя плохо
пахнет!
Голос ее опасно повысился - она не контролировала свой страх передо
мной, страх завитой болонки перед дворовым псом.
- Уйди, уйди, уйди!
Я с горечью начал отходить от нее, понимая, что она уже подняла
тревогу. У спонсоров удивительный слух - нам бы такой!
Первым появился подросший жабеныш. В гневе или страхе спонсоры
движутся со скоростью пантеры.
Он пронесся над газоном как черное ядро, выпущенное из гигантской
пушки.
Я его хоть и не видел, но все же успел отшатнуться.
Не успев затормозить, жабеныш врезался в стену, и хоть та была из
монолитного бетона, мне показалось, что дом пошатнулся.
Пока жабеныш разворачивался, я кинулся в кусты и замер там.
Отворилась дверь. Мой приемный отец, господин Яйблочко, который,
впрочем, никогда меня не любил, потому что не любил ничего, не покрытого
зеленой чешуей, обозначился на пороге. По тусклому блеску в его лапе я
догадался, что папаша вышел на прогулку хорошо вооруженный. Ну и идиот
сентиментальный, сказал я себе. Встретился, называется, со своей
легкомысленной юностью.
Спонсоры замерли. Один, воткнувшись лбом в стену, второй на пороге.
Они ждали, не вздохну ли я, не шевельнусь ли, чтобы кончить на этом мои
дни.
Я не шевелился, не чихал и не дышал. К такой жизни я привык. И все бы
обошлось, если бы не догадливый жабеныш, который громадой повернулся к
Инночке и, медленно наступая на нее, потребовал:
- Где? Где он? Говори! Говори, не молчи, будешь наказана!
В романах верная возлюбленная стискивает белоснежные зубки и молчит
под пытками.
- Он в кустах! Он там! - завопила Инна. - Он хотел на меня, он хотел
меня... скорей, я его боюсь!
Ой, как она перепугалась! И в ненависти ко мне она была искренна,
потому что хотела угодить хозяевам и спасти свои свидания с сыном.
Я увидел, что папаша Яйблочко переводит рычажок на стволе с
прицельного на бой по площади - он намеревался выжечь кусты вместе со
мной, и никто ему не противился.
Еще секунда, и мне будет поздно спасаться...
На четвереньках, как гончая, я кинулся в просвет вдоль живой
изгороди.
Вечер озарился ослепительным зеленым светом выстрела.
Конус убийственного света устремился к звездам, сжигая на своем пути
все, что могло двигаться и дышать, - бабочек, птиц, комаров... Затем
последовал глухой тяжелый удар. Силуэт спонсора исчез...
От начавшейся сзади суматохи я умчался и лишь за свалкой, в бурьяне,
приостановившись... чтобы осмотреться, задумался - а почему папаша стрелял
не в меня, а в небо? Спонсоры таких ошибок не допускают.
Рядом звякнула пустая консервная банка.
- Кто? - одними губами спросил я.
- Я, - сказал ползун. - Чудом ушли.
- Это ты был?
- Мне скучно стало, я за тобой пошел. Я успел ему ноги заплести и
дернул. Ничего?
Ползун страшно силен, в чем-то он даже мог бы поспорить со спонсором.
- Славно, - сказал я.
Я лежал без сил.
- Пора уходить, - сказал ползун. - Они будут прочесывать окрестности.
- Одну минутку.
Я сел. Голова еще кружилась - видно, я бежал оттуда куда быстрее, чем
возможно для обыкновенного человека.
- Славная девчонка, - сказал я. - И мальчика любит.
- Когда-нибудь расскажешь, - сказал ползун. - Меня всегда удивляют
ваши человеческие обычаи.
Мы почувствовали себя в безопасности, отойдя от городка километров на
пять.
Мы передохнули, выйдя к бывшему шоссе. Его асфальт долго
сопротивлялся растительности, но все же сдался, пошел трещинами, ямами, в
которые проникали трава и кусты, в провалах поднялись деревья. Но на
некоторых участках асфальт еще держался, и по шоссе идти было легче, чем
по девственному лесу.
Еще через час мы оказались у реки. Через нее был перекинут железный
мост, но его средние пролеты провалились, и перебраться по нему оказалось
невозможно.
- Можно переплыть, держась за бревно, - сказал я. - Видишь, лежит на
берегу?
Ползун не ответил.
Я обернулся. Он медленно полз по шоссе, отстав от меня метров на сто.
- Ты что? - спросил я. - Устал?
Ползун не ответил. Он мерно полз, подтягивая хвост к передним лапам и
поднимая среднюю часть туловища. Большие глаза смотрели вперед. Бурая
щетина на спине стояла дыбом.
Отнеся его молчание к плохому воспитанию на кондитерской фабрике, я
стал спускаться к бревну. Но с полпути обернулся к ползуну и спросил:
- Слушай, я так и не знаю, ты за бревно держаться сможешь?
Я почти не сомневался в утвердительном ответе - ведь мы вместе
пробирались в башню, цепляясь за веревку, протянутую Сенечкой. Правда,
шрамы от того путешествия остались до сих пор.
- Постой, - сказал ползун. Голос его прозвучал странно.
Я хотел уж было подняться к нему, но ползун сам скатился ко мне.
- Что с тобой?
- Мне... трудно, - сказал он. - Трудно идти!
Эти слова меня огорчили - значит, придется искать плот или что-то
достаточно надежное, чтобы перевозить его.
Ползун бессильно вытянулся у моих ног, и вдруг я с ужасом увидел, что
щетина на его спине частично выпала. Я провел ладонью по спине ползуна -
жесткие стебли щетины легко отламывались и падали на берег. Я понял, что
это более всего похоже на радиационное облучение - об этом я знал еще от
Яйблочков. Они всегда боялись радиационного облучения. Госпожа Яйблочко
говорила мне:
- Вот попадешь под облучение, все волосы у тебя вылезут.
- Ползун, - спросил я, - тебе плохо?.
- Ничего, - сказал тот с натугой. - Только помоги мне добраться до
штаба. Не бросай меня.
- Чепуху говоришь, - сказал я. - Зачем мне тебя бросать?
- Я не могу идти...
- Лежи, - сказал я, - лежи и не болей, а я поищу на чем перебраться.
Но перебираться было не на чем. Ежу ясно, что не на чем. Бревно?
Может быть, если я отойду подальше, за поворот, найду еще одно? Хотя
корабля из этого все равно не построишь.
А веревка? У меня нет веревки!
- Делать нечего, - сказал я. - Придется тебе проехать верхом на
бревне.
- Что ты сказал? - он с трудом понимал меня.
- Я поплыву за бревном, а ты влезешь на него, упрешься когтями и
будешь держаться. А я буду толкать. Ясно?
- Ясно, - сказал ползун. - Ты не бросай меня...
- Ползи вниз.
Он старался ползти, но ничего не получалось, словно внутрь его
вставили штырь, который не позволял ползуну согнуться.
Пришлось мне обнять его, оторвать от земли и тащить вниз. Проще было
бы, конечно, скатить его, как колоду, но я боялся повредить ему
какой-нибудь орган.
Я положил его на песок у воды. Потом разулся, сунул башмаки в
заплечный мешок, туда же - рубаху. Затянул торбу потуже.
- Ты меня слышишь? - спросил я ползуна.
- Да, - откликнулся тот.
Я попробовал, насколько легко бревно оторвется от берега. К счастью,
оно неглубоко вошло в песок. Я поднял ползуна и положил его вдоль бревна.
- Теперь держись! - приказал я ему.
Он меня услышал - его когти вытянулись до отказа и вцепились в кору.
- Терпи, - сказал я.
Дно было крутое.
Я толкнул бревно вперед и шагнул за ним. Но не рассчитал, насколько
круто оно уходит вниз - шаг, и я не достал до дна! Я выпустил конец бревна
и ухнул с головой, в глубину.
Когда вынырнул, то увидел, что бревно довольно быстро уплывает от
меня и медленно поворачивается вокруг оси, так что ползун уже не сверху, а
сбоку - вот-вот коснется воды.
- Тим! - услышал я испуганный голос ползуна.
Я никуда не годный пловец, но тут с такой силой забил руками по воде,
что догнал бревно раньше, чем оно успело окунуть ползуна в воду.
Я плыл, болтая ногами и толкая бревно перед собой, которое все
норовило перевернуться и утопить ползуна. А дальний берег все не
приближался. Я устал так, что мне казалось - вот-вот я отпущу это
проклятое бревно и этого ненавистного симулянта-ползуна, который просто
ленится плыть.
К счастью, эти ядовитые мысли не успели полностью завладеть моим
сознанием - неожиданно бревно уткнулось в дно. В следующий момент я
почувствовал его коленями. Оказывается, дальний берег был пологим, и
отмель тянулась чуть ли не до середины реки.
- Приехали, - сказал я ползуну, но он не отозвался. Глаза его были
закрыты, щетина на спине почти вся выпала, открыв его хитиновый панцирь.
С трудом я оторвал ползуна. Он мне совсем не помогал. Он как бы
окостенел. Тело его было горячим, и рот пульсировал.
- Тим... - услышал я, поднеся ухо к его рту, - не бросай!
Я обулся, надел рубаху и постарался взвалить его на плечо. Я еще не
окреп после болезни и потому полутора пудовый ползун мне показался
