страсти, не менее жгучей, чем моя. Стоило нам только расстаться, как я тут
же начал страдать от ее отсутствия и требовал свою возлюбленную у лесов и
долин. Спустя некоторое время, охваченный мрачной меланхолией, я удивился
тому, что барон не направил ко мне своего посыльного, и мне оставалось
подозревать эту романтичную девушку в какой-то злой интриге, в результате
которой ее отец встретил бы меня завтра с сарказмом, а, возможно, даже
грубостями. Неожиданно я счел ее речи и действия слишком уж смелыми, но тут
же поспешил обвинить себя в том, что веду себя как жестокое и горделивое
чудовище, и всадив шпоры в скакуна, заставил его полететь стрелой, да так,
что он высекал искры из гранита.
Я сообщил метру Меньяну о своей неожиданной встрече и попросил его
поехать со мной на следующий день в замок, после чего вернулся к себе
разбитый и с горящей головой. К ужину, так тщательно приготовленному
хозяином будто тот догадывался, что за скромной внешностью его постояльца
скрывается вернувшийся из изгнания господин де Мюзияк, я едва притронулся.
Однако вернулся ли я действительно из Изгнания? Не останусь ли я несчастным
скитальцем до тех пор, пока не оживу в сердце своей возлюбленной?
Прокручивая эти и другие еще более горькие мысли я очень рано удалился в
свою комнату надеясь, что усталость избавит меня от терзаний. Но не тут-то
было. Часы проходили не принося мне отдыха. Вскоре бледные лучи луны упали
мне на лицо, пробудив какое-то сильное волнение. Поспешно одевшись и встав у
окна, я пытался насладиться свежестью. На горизонте скопились тяжелые облака
таящие в себе бурю, голос которой уже гулко раскатывался вдалеке в то время
как зарницы иногда освещали верхушки леса. Над моей головой небо все еще
было чистым и звездная пыль мерцала словно множество светлячков на темно-
синем фоне. Беспокойство словно изголодавшийся хищник, вновь ожило во мне.
Не в силах больше сдерживать себя, я перескочил через подоконник и
соскользнул на землю, зацепив при этом глицинию, осыпавшую меня целым дождем
благоуханных лепестков. Заперев двери на ночь поселок спал. Я был один
вместе со своей лежащей на земле тенью, и мы вместе отправились в путь еще
более молчаливые, чем привидения.
Час спустя вдоль ограды замка на ощупь пробирался призрак. Вы вероятно
уже догадались, что это я не смог совладать с соблазном повторить свою
вчерашнюю вылазку, поэтому до некоторой степени я считал себя призраком
замка, который мысленно никогда не покидал. И если иногда легкое
поскрипывание пола или двери, открывающейся под тяжестью собственного веса,
зарождали мимолетный страх в сердцах владельцев, то я мог преспокойно
думать, что это мои двойник прошелся по паркету или толкнул дверь. Я мог бы
- а теперь знаю что именно так мне и следовало поступить, - дождаться утра,
и тогда я бы не испытал этого неописуемого ужаса. Однако мною овладело
желание вновь увидеть, одному, без свидетелей дом в котором я провел свое
детство. Мне захотелось приложить руку к этим покрывшимся мхом камням и
услышать ветер, разгуливающий по башням замка. Я хотел увидеть окно за
которым почивала та которая отняла мой сон. Я хотел... О Боже, кто в
состоянии выразить все то, чего может хотеть юношеское сердце?! Я шел вперед
по освещенной лунным светом дорожке а впереди меня шествовала моя любовь.
Обойдя стороной дорогу, огибающую пруд, я пошел по длинной аллее, на
которой мой отец когда-то учил меня ездить верхом. Эта аллея, идущая
полукругом, вела к входу в замок. В старые времена она содержалась в
идеальном состоянии, будучи высеянной песком и мелкими речными камешками.
Теперь же она наполовину исчезла в густой траве, и я то и дело спотыкался о
мертвые ветви деревьев. Медленно ступая, счастливый я наслаждался прогулкой
в этом парке, который вскоре должен был быть мне возвращен неподалеку
виднелся замок, который через несколько часов примет меня навсегда. И хотя
сейчас любовь была моей единственной мечтой она все же прерывалась мыслями,
которые были отнюдь не неприятны я уже мечтал о восстановлении часовни о
том, как буду залатывать бреши в стенах замка приводить в порядок парк, сад
и огород. Пруд будет вычищен и, возможно даже осушен, если близость стоячей
воды будет неприятна Клер. Я уже считал решенным то, что она останется здесь
со мной и будет царствовать в этом имении, возвращенном к его первоначальной
красоте. Строя эти радужные проекты, я бродил под сводами деревьев, находясь
во власти несказанного восторга, как вдруг странный звук резанул мои слух:
это уже не эхо бури ворчало на горизонте... и это не сон... это гудит
замковый колокол... Он звонил медленно глухими ударами словно на похоронах
распространяя смертельную печаль. Время уже наверняка было за полночь. Кто
же это может звонить в колокол? Барон? Но с наступлением ночи он запирался
на все засовы. Антуан? Быть может, он заметил пожар в каком-то из уголков
замка?Эта мысль привела меня в ужасное смятение, однако я без труда
превозмог его, так как заметил, что колокол стал звенеть короткими ударами,
словно чья-то осторожная рука специально смягчала их. Так что же это? Клер?
Клер, забавляющаяся после вечерней прогулки тем что заставляет заговорить
бронзовый голос соединяя его металлические звуки с секретными отзвуками
своей экзальтированной души? Увы! Это предположение, каким бы очаровательным
оно ни выглядело, было совершенно необоснованным. Разумнее было бы
предположить, что это какой-нибудь бродяга бьет в колокол, чтобы напугать
обитателей замка. Но он бы, прежде чем бросить веревку и сбежать
растрезвонил бы вовсю, а таинственный звонарь неторопливо придавал
монотонной мелодии форму сигнала.Быть может, этот сигнал оповещал о моем
приближении? Однако я тотчас прогнал от себя эту нелепую мысль. Но если мне
удалось изгнать ее из головы, то из сердца, куда она начала по капле вливать
неуловимую тревогу и непреодолимое желание узнать разгадку тайны, мне
полностью изгнать не удалось. Колокол смолк, и в этот самый момент, словно
по мановению волшебной палочки, в природе что-то изменилось. Задрожав, я
начал прислушиваться, и все звуки, которые мгновение назад очаровывали меня,
словно деревенская музыка начали вдруг казаться подозрительными. Я старался
приглушить шорох своих шагов, начал всматриваться в темноту больших деревьев
и вздрагивал при каждом вздохе совы. А эхо по-прежнему доносило замогильные
раскаты далекой бури. Мне следовало бы вернуться обратно, поскольку я уже
получил предупреждение столькими предзнаменованиями! Однако к чему
повторяться? Я заупрямился, ведь меня воспитала суровая школа изгнания, так
что я никого не боялся, будучи уверенным в своих силах. К тому же у меня не
было никаких причин заподозрить что-то неладное. Я лишь ощущал смутное
беспокойство, вполне объяснимое поздним часом, местом и неожиданным звоном
колокола.
Понадобилось довольно много времени, чтобы дойти до двора и увидеть при
обманчивом свете луны фасад здания с закрытыми окнами по обе стороны
которого возвышались башни. Во дворе никого не было видно. Над подъездом
неподвижно висела цепь, привязанная к языку колокола. И ни души! Я принялся
бранить себя. Так кого же я ожидал встретить здесь в столь поздний час? Как
и всякий бретонец, я был суеверен и в детстве не раз содрогался от поэтичных
и полных ужаса сказок, которые любят рассказывать по вечерам в стране Амор
(6). Однако, будучи на открытом пространстве и чувствуя над своей головой
небо нашего Господа, я не был склонен подобно малолетнему, испытывать страхи
Я смело пошел вперед и обнаружил свет в "Башне Маршала", названной так
потому, что знаменитый маршал Тюренн провел там как-то одну ночь. Эта башня
возвышалась с левой стороны здания и прежде служила моему отцу библиотекой.
Большая стеклянная дверь вела оттуда во двор. Я пошел в сторону этой двери,
приглушая шум своих шагов. "Вероятно, кто-то заболел", - думал я и тут же
вспомнил слова метра Меньяна о том, как часто вызывали врача к изголовью
Клер. Мои опасения возросли, и с неописуемой тревогой я опрометью бросился к
башне.
Стеклянная дверь оказалась закрытой, однако сквозь ромбы стекла мне все
же удалось рассмотреть стоящий на столике канделябр. Я тут же увидел
основные детали интерьера, мебель, картины, все еще стоящий накрытым столик
на колесиках, однако мое внимание приковала находящаяся в комнате странная
компания в глубоких креслах, расставленных кругом, сидели три человека. Я
тотчас же узнал сидящую ко мне лицом Клер. Мужчину и женщину сидящих в
пол-оборота ко мне, я раньше никогда не видел, но у меня имелись все
основания полагать, что передо мной сидели барон и баронесса Эрбо. Все трое
сидели неподвижно, однако эта неподвижность походила скорее на неподвижность
восковых фигур, чем на неподвижность задремавших людей. Их руки лежали на
подлокотниках кресел, а головы были слегка склонены набок. Пламя свечей
колебалось под дыханием сквозняков и отбрасывало от застывших тел пляшущие
тени. От моего дыхания стекло запотело, но я был до того ошеломлен, что даже
не догадался прислониться к нему в другом месте. Недоверчиво я пялил глаза
ожидая, что один из спящих пошевелит хотя бы пальцем. Я желал этого изо всех
сил и в глубине души увещевал Клер: "Встаньте! Заговорите! Это же ужасно!.."
Однако все трое продолжали ночное бдение, поражающее своей молчаливостью и
отсутствием признаков жизни. Они все мертвы! Эта мысль, словно удар молота,
вбилась мне в голову. Мертвы! Да быть не может этого!.. Я тихонько постучал
пальцем по стеклу. Вот сейчас они все трое повернут головы. Что же я им
тогда скажу? Какое приемлемое объяснение своему появлению я мог бы дать? Но
смертельное забытье всех троих вовсе не было потревожено издаваемым мною
звуком, не вздрогнула ничья рука, не всколыхнулась ничья грудь. Ничто не
могло потревожить их безмолвного совещания. Свет от канделябров падал на лоб
и щеки девушки, и я отметил их крайнюю бледность. Можно было подумать, что
Клер и ее родители были внезапно, мгновенно околдованы во время своей беседы
и превращены в изваяния. Теперь я был уверен, что веки их сомкнулись под
тяжестью смертельного сна. Необходимо было действовать немедля. Но что же
делать? Позвать на помощь? Разбудить Антуана? Но у этого малого слишком
подлая физиономия. И я принял решение действовать самостоятельно. Я налег на
дверь и чуть было не влетел в комнату, так как она оказалась всего лишь
прикрытой. Войдя на цыпочках, я взял канделябр и поднял его над головой,
чтобы получше рассмотреть всю сцену. Увы! Я сразу же убедился в
бесполезности каких бы то ни было действий. Барон, которого легко было
узнать по элегантности наряда и по перстню с выгравированной короной на
правой руке, представил моему взгляду затылок воскового цвета, при виде
которого моя рука с канделябром дрогнула. Кроме того, я увидел еще одну
деталь, за достоверность которой полностью ручаюсь: вокруг его бакенбардов
кружилась муха, а затем села и поползла по уху, не вызывая при этом ни
малейшей дрожи на его теле. Ступив шаг вперед, я взял барона за руку,
пытаясь нащупать пульс, однако ледяной холод запястья, к которому я
прикоснулся, вырвал из моей груди лишь стон. Отступив, я наткнулся локтем на
кресло баронессы. Последняя медленно завалилась на бок, словно манекен, чье
равновесие оказалось нарушенным. Стоя перед этими тремя людьми, сраженными
каким-то несчастьем, более скорым, нежели чума, но гораздо менее объяснимым,
я пошатнулся от ужаса. Легкий ветер, ворвавшийся в открытую дверь, склонил
