Колдуном, но Эргэнэ, последнему произведению Единого, многое прощалось, -
и старцы сделали вид, будто не слышали вскрика, и хранители остались
недвижимы.
- Открой три суждения! - повторил старец Рубина.
И Колдун повиновался.
- Скоро, уже скоро вспомнят дварры разницу между мужчинами и
женщинами, - сказал Колдун.
- Вода, замерзая, образует лед. Лед обладает свойствами камня.
Величайшие вершины украшены льдом, - сказал Колдун.
- Отцу железа нужны горы. Черным рыцарям нужны дварры. Лорду Востока
нужен Гриффинор, - сказал Колдун.
Первым поднялся старец Аметиста, сидевший в топазовом кресле.
- О, народ дварров! - произнес старец Аметиста слова окончания
обряда. - Вы слышали голос знания. Оставьте иное скрытому совету.
Старец, сидевший в кресле из камня, имя которого я так и не
припомнил, указал на Колдуна, гриффину Раамэ, восемь старцев второго круга
и Лайка Александра.
Лайка пригласили одного, но Грей-Дварр двинулся за ним с видом, не
допускающим противоречий.
Хнумы, гриффины, я и Эргэнэ направились к выходу из прекрасного зала.
Все происходило в тишине. Лишь ножны Стратега отчетливо лязгнули,
когда их кольца соприкоснулись друг с другом.
Вечер
- Я спросила неправильный вопрос!
Она не боится. Ее душа полна раскаяньем, мне непонятным.
Спрашивать можно кого угодно. Можно спросить Короля, а можно
Верховного Стратега. Подданный обязан отвечать на вопросы, зато свободный
гражданин имеет право их задавать. Лучше, конечно, не спрашивать под руку
во время боя. В любое другое время право вопроса у гражданина всегда с
собой.
Но Эргэнэ принадлежит к народу хнумов. Она не должна, не должна была
говорить одновременно со старцем и задавать вопросы Колдуну.
- Идем! - зовет она, и я не спрашиваю "Куда?", потому что спрашивать
Эргэнэ, конечно же, можно, но бесполезно.
Эргэнэ... Примирившая меня с народом серых теней. Однажды я понял,
что, если она принадлежит к хнумам, хнумы не обязательно должны быть
врагами.
Мы петляем в лабиринте каменных коридоров, и в этих узких проходах, в
этих холодных угрюмых лазах Эргэнэ спокойно и благостно. Мне приходится
нагибаться, как-никак любой из нас - я, Лайк, Грей-Дварр - выше любого
хнума на голову.
Эргэнэ неслышно скользит впереди, я еле успеваю за ней. Я хочу
чего-то странного... Мне хорошо от того, что я иду сейчас за ней, и
хочется... Мне хочется, чтобы мы стояли рядом с оружием в руках, и чтобы
судьба одного из нас висела на острие меча другого. Но глаза наши разной
масти, мы служим разным богам - разве возможно нам сражаться вместе?..
Мы входим в полукруглую пещеру, где в центре освещенный тремя яркими
факелами стоит хнум-хранитель. Вдоль стен темнеют каменные ниши. Я знаю,
что некоторые из них уходят вглубь на десятки свордов. В нишах ждут своего
торна слезы гор. Здесь дварры от начала времен беседовали с Единым.
Слезы гор - это удивительные образования. Их рождают скалы, и похожи
они больше всего на ледяное дерево, растущее сверху вниз. Для хнумов
подобные рассуждения недопустимы. Слезы гор - это слезы гор, произведения
Отца. Под ними дварры говорят с Ним. Такое рассуждение, впрочем, тоже
недопустимо: не дварры говорят с Отцом, а Отец говорит с дваррами. И когда
Он считает нужным, слеза срывается со своего места и убивает дварра.
Прежде так бывало. Но последний раз слеза гор решила судьбу дварра
одиннадцать лет назад.
Хнум-хранитель указывает направо. Там две слезы в одной нише. Эргэнэ
простирает руку, предлагая мне войти. Она видит, что я не могу решиться и
кивает головой, поощряя. Мол, ты не наш, ты из морских людей, воин чужой
западной страны, но ничего, Отец Гор примет тебя...
А я думаю, что вот сейчас-то слезка и оторвется. Может, она
одиннадцать лет ждала именно этого момента?
Нет, не то. Я не о том думаю.
Я думаю, что Луна не видна отсюда. Хнумам Луна ни к чему, им незачем
видеть ее. Что Луна, что Солнце... Нужен ли мне тогда их Единый? Каменный
бог... Но тут я вспоминаю о пещере Грей-Дварра... и о чувстве
вседозволенности...
Я вхожу в нишу и, поджав ноги, сажусь под слезой гор.
Я жду...
Но свобода - та, первобытная, - не приходит. Я ищу ощущение остроты
жизни от сознания близкой смерти, ведь эта штука запросто может убить
меня, - но ничего похожего нет. Ничего нет. Здесь не так, как было в
пещере. Я сижу... Я уже просто дожидаюсь Эргэнэ. Интересно, что она
чувствует под своей слезой, нашептывает ли ей указания неведомый
повелитель? Я просто сижу... Я задумываюсь о чем-то, мои мысли убегают
из-под контроля...
И вдруг я понимаю, что не больше торна назад Единый незаметно -
украдкой, исподтишка, - вложил в меня знание хнумов.
Все виды оружия, известные людям, появились на свет одновременно: в
эпоху молодых гор, когда первый дварр услышал Отца. И тогда же разделил
Отец народ дварров на способных хранить знание и неспособных. Первым он
дал цельные самостоятельные души, а вторым повелел делить свой образ с
третьими детьми, крылатыми детьми высоты - грифонами.
Первые стали мужчинами, вторые - женщинами. Дабы как-то различать
первых и вторых.
Взрослели горы, дварры познавали Единого, осваивая многообразие
видов. И чем больше умел дварр, тем глубже постигал он суть вещей,
порожденную волей Отца.
А потом разошлись по земле, распространились, расхватались чужими
народами мечи, копья, щиты, луки, дротики, кинжалы, палицы, глюки -
произведения фантазии Единого. И дварры, не желая быть среди прочих,
навсегда выпустили из своих рук любое оружие. Как родоначальник, как
хозяин дварр должен уметь отобрать у врага его меч, или его глюк, или его
копье. А точнее, свой меч, свой глюк, свое копье. Отобрать отданное
когда-то. Ведь, познавая Единого, дварр познает все мечи, все глюки, все
копья. Но дварр ни в коем случае, ни под какими соблазнами не должен
заранее вооружать себя, потому что тогда он сужает свой путь, он теряет
образ Единого во всей Его цельности и обрекает себя на вечную службу
примитивному мертвому инструменту.
Какие топоры, какие стрелы?!
Отобрать - устранить угрозу - и бросить отобранное, чтобы дальше идти
налегке.
Без оружия хорошо обороняться. Без оружия трудно нападать.
Для этого в народе дварров присутствовали вторые.
Нет, вторые могли слушать Единого, и слушали, и слышали, но по
природе своей они были не способны познать Его полностью. А значит,
истинное знание было скрыто от них.
Управляли народом первые. И прозревали волю первые. И на стенах
стояли надежным оплотом всегда первые. Воины-тени. Однако...
Однако вторые, растящие грифонов, готовящие из неразумных чудищ
бойцов во имя Отца, вторые покоряли для дварров пространства и вселяли
ужас в сердца изнеженных жителей южных городов. Они летели убивать, и
хранители-дварры сами не всегда понимали, откуда такая ярость в
женщинах-гриффинах. Конечно, первые указывали, куда лететь. Но сами
первые, если бы им все-таки пришлось нападать, воевали бы иначе...
Не все женщины становились гриффинами. Чтобы стать гриффиной,
женщине-гриме нужно было найти в горах яйцо грифона, и гримы штурмовали
самые крутые скалы в поисках своей судьбы. Женщина, вырастившая боевого
грифона, получала статус, ее неполная душа обретала недостающую треть,
новый образ Отца наделялся именем, а безымянные гримы, вернувшиеся ни с
чем, могли лишь сидеть в бою позади гриффины да прислуживать ей и дваррам
в повседневной вечной жизни.
Дваррам скоро придется вспомнить разницу между мужчинами и женщинами,
сказал Колдун. Значит, скоро будет война. Черные рыцари... Дьявол
блаберонский, но откуда они взялись?! Черная сила проиграла свой последний
бой давным-давно, чуть ли не триста лет назад...
Я встал и вышел из-под слезы.
Последние мысли были уже только моими. Единый больше не говорил со
мной.
Ночь
Шаги на лестнице разбудили тишину. Спустя три торна я услышал
приглушенный голос Лайка:
- Гилденхом!
Я не спал. Я размышлял о слезах гор.
Лайк Александр вошел и присел на краешек одной из расстеленных шкур.
Однажды он уже приходил вот так, среди ночи. Тогда он посидел рядом,
постоял у окна над темной равниной, а потом сказал: "Они очень нужны нам,
Гилденхом. От этого зависит все, судьба мира и судьба Луны."
Что он скажет сегодня?
Лайк Александр сидит в сворде от меня. Я слушаю его молчание. В его
молчании смешаны удивление и растерянность. Редкая смесь для обладателя
Светлого Клинка Диайона.
Он встает и, отпечатывая шаги по каменным плитам, подходит к окну.
Доля Апвэйна. Мерзлая равнина под студеными звездами. Луна сейчас не
видна, но она, конечно же, стремится к полнолунию.
- Знаешь, Гилденхом, почему они не убили нас сразу? - произносит
Лайк.
Я молчу, и он продолжает:
- Они увидели звезду. Звезда сказала им, что к ним должен прийти
герой. Их герой. С волшебным мечом и одним другом. Посланец Отца Гор.
- Лайк Александр, - выговаривают мои губы, а руки сами тянутся за
мечом. - Ты - хнум?!!!
- Нет, - отвечает Лайк. - Я селентинец. Но я их герой. И они готовы в
меня верить.
Мы молчим вместе. В моем молчании присутствует раздвоение сознания,
желаний, обязанностей. Молчание Лайка постепенно обретает логическую
стройность, в конце которой вот-вот появится решение.
Наконец, Лайк оборачивается и сообщает:
- А Колдуна они убили. За учение о восьми стихиях.
Новое утро
Я проснулся под сшитыми вместе грубыми шкурами. Жесткий мех северной
свиньи лучше других защищал от холода. Я осторожно освободил голову.
Ритм. Каждое утро похоже на предыдущие. Может быть, в этом секрет
счастья? Только нужно иногда менять ритмы. В моей жизни их сменилось уже
несколько. Ритм Златограда. Ритм монотонных дорог. Ритм Храма. И теперь -
ритм Темного Аметиста.
Опять за пределами нагретого пространства был холод, а за пределами
башни - страшный холод; опять я пил горячий отвар, и отвращение боролось с
удовольствием; тысячелетняя магия напитка дварров одолевала всепроникающий
северный ветер, но я старался не думать, что вслед за временем оникса
неминуемо наступит время ясписа. Сегодняшнее утро повторяло своих
собратьев-близнецов, точно так же долю назад я старался не думать, что
вслед за временем хрисолита неминуемо наступит время оникса. Утро было
точь-в-точь таким же.
Внешне.
На самом деле все изменилось.
Появилась двойственность.
Царство камня, в котором я находился, безусловно, совершенно точно
было созданием Единого. Каменный стол на тысячи йонов, от замка до
перевала, принадлежал Ему. Все в Темном Аметисте состояло из камня, и сам
народ дварров был недвижим и неизменен. Я понимал: об него можно
разбиться, в крайнем случае сдвинуть с места, но его нельзя изменить.
Миссия Лайка представилась мне невыполнимой.
Однако в самого Лайка я продолжал верить.
Почему?
Потому что царством непрерывного преображения были мы. Мы разлились
по земле, стремясь заполнить свободное место (я опять повторяю, каждый
день я повторяю одно и то же), мы растворили в себе культуры, теории,
учения, ни от чего не отказываясь, ничему не подчиняясь. Луна ежегодно
переливала нас из одного сосуда в другой, чтобы мы не застаивались, не
замирали, ведь стоячая вода - это болото, это ярки, бездарный несчастный
