чем бы она ни была, не затронула самой сущности Хардмана. Жесткая
независимость Хардмана была столь же сильна, как будто стальное лезвие
прорезало какое-то ограждение и высвободило скрытые силы организма.
Бодкин вытирал лицо желтым шелковым Носовым платком, задумчиво глядя
на Хардмана. Грязный шерстяной жакет и случайный подбор одежды,
одутловатая, окрашенная хинином кожа делали его похожим на потрепанного
знахаря, маскируя резкий и острый интеллект.
- Возможно, вы правы, лейтенант. Действительно, некоторые утверждают,
что сознание есть ни что иное, как особая разновидность каталептического
бреда, что способности и возможности центральной нервной системы во время
сна столь же обширны, как и в период, который мы называем бодрствованием.
Тем не менее мы должны удовлетвориться первым приближением к истине и
постараться излечить то, что возможно. Согласны, Керанс?
Керанс кивнул. Температура в каюте начала падать, и он почувствовал,
что дышит свободнее.
- Нам поможет изменение климата. - Снаружи послышался глухой звук,
как будто одна из лодок, висевших на шлюпбалках, ударилась о борт базы. Он
добавил: - Атмосфера лагуны вызывает слишком большое нервное напряжение. Я
уверен, через три дня, уйдя отсюда, мы все почувствуем себя лучше.
Он был уверен, что Хардману говорили о скором уходе, однако лейтенант
быстро взглянул на него и отложил свою папку. Бодкин громко откашлялся и
начал вдруг говорить о вреде сквозняков от вентилятора. Несколько секунд
Керанс и Хардман глядели друг другу в глаза, затем лейтенант кивнул сам
себе и продолжил свое чтение, предварительно взглянув на будильники.
Сердясь на себя, Керанс отошел к окну, повернувшись к остальным
спиною. Он понял, что умышленно сказал об отъезде Хардману, надеясь на
вполне определенный ответ и точно зная, почему Бодкин не сообщил больному
эту новость. Без тени сомнения он предупредил Хардмана, что если тот
что-то задумал, все приготовления к этому должны быть закончены за три
дня.
Керанс раздраженно взглянул на будущее приспособление на столе,
размышляя над собственным поведением. Вначале бессмысленная кража компаса,
теперь этот беспричинный акт саботажа. Ему и раньше случалось совершать
ошибки, но в прошлом он всегда верил, что они возмещаются несомненным
достоинством - полным и точным пониманием причин и целей его действий.
Если он теперь склонен откладывать решение, то это было результатом
нерешительности, нежеланием действовать, пока он полностью не осознает,
как он относится к Беатрис Дал.
В запоздалой попытке усыпить свою совесть он сказал Хардману:
- Не забудьте часы, лейтенант. На вашем месте я заставил бы их
звонить постоянно.
Выйдя из госпиталя, они спустились на пристань и взобрались в
катамаран Керанса. Слишком уставший, чтобы заводить мотор, Керанс медленно
греб вдоль троса, натянутого между базой и испытательной станцией. Бодкин
сидел на носу, держа проигрыватель, похожий на почтовый ящик, между ног и
глядел на вялую зеленую воду, разрываемую носом лодки и испускающую яркие
отблески. Его полное лицо, заросшее неопрятной серой щетиной, казалось
усталым; он о чем-то задумался, посматривая на кольцо полузатонувших
зданий, как усталый корабельный лоцман, в тысячный раз входящий в знакомую
гавань. Когда они приблизились к испытательной станции, с ее крыши с ревом
поднялся вертолет; корпус станции покачнулся, по воде прошла рябь, каскад
брызг обрушился на их плечи. Бодкин выругался, но через несколько секунд
они вновь были сухими. Хотя было уже гораздо позже четырех часов дня,
солнце заполняло небо, превращая его в пылающий костер и заставляя
опускать глаза к поверхности воды. Вновь и вновь в стеклянных стенах
окружающих зданий они видели бесчисленные отражения солнца, двигавшиеся
вслед за ними, как языки пламени, как сверкающие фасеточные глаза
огромного насекомого.
Испытательная станция представляла собой двухэтажный барабан около
пятидесяти футов в диаметре и грузоподъемностью в двадцать тонн. На нижней
палубе находились лаборатории, на верхней - каюты двух биологов,
штурманская рубка и кают-компания. Над крышей станции проходил небольшой
мостик, на котором были размещены приборы, измеряющий температуру и
влажность воздуха, количество осадков и уровень радиации. Груды сухих
воздушных семян и бурых водорослей, сморщенных и сожженных солнцем,
покрывали корой асфальтовые плиты понтона, масса водорослей смягчила
толчок лодки, причалившей к корпусу станции, медленно расступаясь, как
огромный влажный паром.
Они вошли в прохладную полутьму лаборатории и сели за свои столы под
полукругом выгоревших таблиц и графиков, которые занимали всю стену до
потолка и, покрытые следами водорослей и паром кофе, напоминали древние
фрески. Таблицы слева, выполненные в первые годы их работы, были покрыты
подробными записями, различными ярлыками и вычерченными стрелами, но на
таблицах справа записи быстро редели, а на последних было лишь несколько
карандашных набросков, означавших важнейшие экологические коридоры. Многие
из таблиц потеряли свои скрепления со стеной и неопрятно свисали вперед и
вниз, как плиты обшивки покинутого корабля. Некоторые собрались в
беспорядочную груду у стены и были покрыты краткими и бессмысленными
надписями.
Бесцельно поглаживая циферблат большого компаса пальцами, Керанс
ждал, пока Бодкин объяснит ему свой эксперимент с Хардманом. Но Бодкин
удобно уселся у своего стола, посмотрел на беспорядочную груду папок и
каталожных ящиков на нем, затем открыл проигрыватель и достал из него
диск, осторожно поворачивая его в руках.
Керанс начал:
- Должен извиниться за свой промах. Не следовало говорить об отъезде
через три дня. Я не понял, что вы это держите в тайне от Хардмана.
Бодкин пожал плечами, считая, видимо, это происшествие не
заслуживающим внимания.
- Положение сложное, Роберт. Сделав несколько шагов к разгадке, я не
хотел никаких помех.
- Но почему бы и не сказать ему? - настаивал Керанс, косвенно надеясь
освободиться от чувства вины. - Возможно, перспектива близкого отъезда как
раз и выведет его из летаргии.
Бодкин опустил очки на самый кончик носа и насмешливо поглядел на
Керанса.
- Кажется, для вас эта новость не имела такого эффекта, Роберт. Если
я не ошибаюсь, вы выглядите далеко не радостным. Почему же реакция
Хардмана должна быть другой?
Керанс улыбнулся.
- Тише, Алан. Я не хочу вмешиваться, полностью предоставив Хардмана
вам, но что это вы задумали, для чего этот электрический камин и
будильники?
Бодкин поставил пластинку на небольшой стеллаж за собой, где
находилось еще множество таких же дисков. Он повернулся к Керансу и
некоторое время глядел на него своим кротким, но проницательным взглядом,
как ранее смотрел на Хардмана, и Керанс понял, что их отношения теперь не
просто взаимоотношения коллег, но и отношения наблюдателя и объекта
наблюдений. После паузы Бодкин отвернулся к таблицам, и Керанс невольно
улыбнулся. Он сказал себе:
- Проклятый старик, теперь он занес меня в свои схемы наряду с
морскими водорослями и моллюсками, в следующий раз он испытает свой
проигрыватель на мне.
Бодкин встал и указал на три ряда лабораторных столов, уставленных
банками с образцами; к крышке каждой банки был прикреплен ярлык.
- Скажите мне, Роберт, если бы вам предложили суммировать результаты
ваших наблюдений за последние три года, как бы вы это сделали?
Некоторое время Керанс колебался, затем небрежно взмахнул рукой.
- Это не слишком трудно. - Он видел, что Бодкин ожидает серьезного
ответа, и собрался с мыслями. - Что ж, можно коротко сказать, что под
влиянием повышения температуры, влажности и уровня радиации флора и фауна
планеты начали возвращаться к тем формам, которые были распространены на
Земле при таких же условиях, иначе говоря - в триасовую эру.
- Верно. - Бодкин начал прохаживаться между скамей. - На протяжении
последних трех лет мы с вами, Роберт, осмотрели не менее пяти тысяч
образцов животных и буквально десятки тысяч новых разновидностей растений.
Везде мы наблюдали одно и тоже: бесчисленные мутации направлены на то,
чтобы организмы выжили в изменившихся условиях. Повсюду мы наблюдали
лавинообразное возвращение в прошлое - настолько массовое, что немногие
сложные организмы, сохранившиеся на прежнем уровне развития, выглядят
странным отклонением от нормы: это немногие земноводные, птицы и -
человек. Любопытно, что подробно каталогизируя возвращение в прошлое у
многочисленных растений и животных, мы игнорировали наиболее важный
организм планеты.
Керанс засмеялся.
- Преклоняюсь перед вами. Алан. Но что ж, вы предполагаете, что
Хардман превращается в кроманьонца, яванского человека или даже
синантропа? Вряд ли, конечно. Не будет ли это простой противоположностью
ламаркизма?
- Согласен. Этого я не предполагаю. - Бодкин наклонился над одним из
столов, набрал полную горсть арахиса и бросил маленькой обезьянке,
сидевшей в клетке неподалеку. - Хотя очевидно, через две или три сотни
миллионов лет homo sapiens вымрет и наша маленькая кузина останется высшей
формой жизни на планете. Однако биологический процесс развивается не
прямо. - Он извлек из кармана носовой платок и протянул его обезьянке,
которая вздрогнула и отскочила. - Если мы вернемся в джунгли, мы
превратимся в обед для кого-нибудь.
Он подошел к окну и выглянул сквозь густую проволочную сеть, которая
пропускала лишь узкий луч яркого солнечного света. Погруженная в жару,
лагуна была неподвижной, завесы пара вздымались над водой, как гигантские
привидения.
- В действительности я думаю совсем о другом. Разве меняется только
внешность? Как часто многим из нас казалось, что все это мы уже видели
когда-то, что мы каким-то образом помним эти болота и лагуны? Однако наше
сознание и подсознание хранят эти воспоминания избирательно, большинство
из них - это воспоминания об опасности и ужасе. Ничто не сохраняется так
долго, как страх. Где-то в глубинах организма имеются древние,
миллионолетнего возраста механизмы, которые спали на протяжении тысяч
поколений, но сохранили свои возможности нетронутыми. Классический пример
такого механизма - отношение полевой мыши к силуэту ястреба. Даже
вырезанный из бумаги силуэт ястреба, поднесенный к клетке, заставляет мышь
в панике искать спасения. А как иначе можно объяснить всеобщее, но
совершенно беспричинное отвращение к паукам, лишь один, сравнительно
редкий вид которых теперь опасен для человека? Или не менее удивительную
из-за их сравнительной редкости - ненависть к змеям и ящерицам?
Просто все мы в глубине носим память о тех временах, когда огромные
пауки были смертельно опасны, когда ящеры были господствующей формой жизни
на планете.
Ощущая тяжесть медного компаса в кармане, Керанс сказал:
- Значит, вы опасаетесь, что увеличение температуры и радиации
разбудит эти механизмы в нашем сознании?
- Не в сознании, Роберт. Существуют старейшие воспоминания на Земле,
закрепленные в каждой хромосоме и в каждом гене. Каждый шаг, сделанный
нами по пути эволюции, - веха, закрепленная в органической памяти - от
энзимов, контролирующих углеродно-кислородный цикл, до сплетения нервов
спинного мозга и миллиардов клеток головного мозга - везде записаны тысячи
решений, принятых в периоды внезапных физико-химических кризисов. Как
