даже тогда он не поверил бы в то, что видел, если бы не выражение ее глаз,
которыми только и могла она ныне двигать. А Зия пела:
{Сила твоя - лишь тень, но и тень милосердия
спасла бы тебя,
Все твои знания - тень,
но и тень сочувствия спасла бы тебя,
Гордость твоя - гордость тени, сестра,
Но и тень от тени смирения пред богами
спасла бы тебя,
спасла бы тебя,
спасла бы тебя
от теней...}
После каждого неуследимого, невозможного исчезновения кристаллы
разгорались все ярче, и все уменьшалась в размерах Эйффи, как если бы
сияющие крохи вытягивали из нее все, из чего она состоит, лишая ее света,
красок и воли. Но она еще испускала звуки, бессловесное насекомое
попискиванье, какое способен издать лишь подросток, столкнувшийся лицом к
лицу с безучастной вселенной. Кристаллы начали, пролетая, воссоздавать
целые картины: мерцающие, но различимые видения лошадей и пляжей, мужчин в
доспехах, бьющихся при свете факелов - {нет, это фары автомобиля, они
сражаются под тем дурацким шоссе} - коробка с пакетами готового завтрака,
коробка, лопающаяся по углам от переполняющих ее загадочных, надписанных
от руки баночек и пакетов; автобусы и телереклама; растрепанная школьная
тетрадь, полная магических символов и изображенных цветными фламастерами
схем. Именно их рисунок в точности повторяла Эйффи, танцуя.
{Это вся ее жизнь, жизнь Розанны Берри выжигается миг за мигом. Она
выгорает, сгорает все.} Он понял так ясно, как никогда уже ничего не сумел
понять, что каждый образ, который создавали кристаллы, досконально реален
и целиком изъят из сознания Эйффи - {вот Никлас Боннер, а вот, наверное,
ее мать, вот ребенок, рисующий деревья и, быть может, собаку} - свечение
каждой картины было в буквальном смысле слова светом навсегда истребляемых
подлинных минут ее жизни. {Когда-то вот так же у человека выдирали кишки и
швыряли в огонь, чтобы он видел, как сгорает его жизнь.} Зашипев, погасла
сцена, в которой голые люди сопрягались по-двое, по-трое - в поле, под
рогатой луной, и на смену ей явился Гарт де Монфокон, читающий вслух
книжку доктора Сьюсса. Эйффи еще попискивала, вызывая у Фаррелла желание
встряхнуть ее. Он громко сказал:
- Не надо. Не надо, Зия, не надо.
Он так и не смог потом решить, действительно ли он отвлек внимание
Зии, сосредоточенное на Эйффи столь полно, что в определенном смысле
только Эйффи и оставалась реальной; впрочем, иллюзиями насчет того, что он
так или иначе повлиял на дальнейшую участь девушки, Фаррелл себя никогда
не тешил. И все же кружащие кристаллы на миг замедлили бег, Зия чуть
приметно повернулась к нему, и в то же мгновение Никлас Боннер сделал
последнее, что ему оставалось. Ударом отбросив в сторону Брисеиду, он
покрывшим половину комнаты прыжком метнулся к кристаллам - {смеющаяся
золотая лягушка, в ту первую ночь сидевшая на карачках средь мамонтовых
деревьев} - визжа: "Скорее, милая ведьма, спасай меня, как я тебя спасаю,
скорее, скорее!", - и обезумело колотя по крошечным светлякам, вившимся
вокруг Эйффиной головы. Несколько бешенных ударов достались самой Эйффи,
пока она, шатаясь, не отступила в сторону, но закричала не она, закричала
Зия.
Кристаллы вспыхнули так ослепительно, что даже Зия отшатнулась.
Фаррелл старался держать глаза открытыми, насколько это было возможным,
хотя еще несколько дней после того мир представлялся ему скоплением
расплавленных пятнистых теней, на которые больно было смотреть. Все вокруг
заиграло красками, сливавшимися в разноцветный мреющий купол, накрывший
Никласа Боннера. Фаррелл не слышал, как тот кричит, но ощущал этот крик,
пилой вгрызавшийся в кости. Никлас Боннер лупил кулаками по наплывам
лазури, по холодным и дымным багровым, по летучим облачкам янтаря, но
преуспел не больше, чем если бы он был еще одним беззвучным образом,
испепеляемым вместе со всей остальной памятью Эйффи. Купол плотнел, и в
конце концов Никлас упал, попытался подняться, затем резко перевернулся и
скорчился, будто зародыш, подтянув колени к груди и прикрыв сложенными
руками голову - светлые, словно молния, глаза его остались распахнутыми,
как у покойника, и обмякшие губы снова и снова повторяли одно только
слово: {матушка}.
Зия поднялась над креслом, словно светило. Ни движения, ни дыхания,
ни мускульных усилий - только медленное, безмерное восхождение, свободное
от всего, что смертно. Фаррелл старался смотреть прямо на нее, чтобы
увидеть, наконец, какова же она на самом деле, но понял, что любое
чудовище показалось бы ему более постижимым, а черный камень - более
человечным. То, что откликнулось на отчаянный призыв ее сына, явилось, как
форма, которую чувства Фаррелла были не способны вместить, и свет,
которого дух его оказался не в состоянии вынести. {Вот почему не стоит и
помышлять о том, чтобы увидеть богов нагими.} Он перевел взгляд на Бена и
Джулию, и Джулия ответила ему взглядом, но Бена он рядом не обнаружил -
Бен двигался к свету и ушел уже далеко.
Вечность потребовалась Зие на то, чтобы достичь хрустального купола,
но вечность ко времени отношения не имеет. И сколько бы не продлилось на
деле ее путешествие, она была уже близ него, пока заезженное,
возмутившееся зрение Фаррелла еще уверяло его, будто Зия пересекает
комнату; она уже протянула руки и начала выговаривать слово, которое, как
знал Фаррелл, могло быть лишь истинным именем Никласа Боннера. Купол ждал
Зию, меняя свечение под стать ее свету, но становясь за летящими
пламенными язычками все более толстостенным и мутным, почти уже скрывшим
Никласа Боннера. И Зия вцепилась в него.
Вернее сказать, сцепилась с ним, ибо руки Зии прошли сквозь
хрустальный огонь и скрылись внутри купола - {как далеко она от нас, как
далеко проникла туда, и которая теперь она, которая?} На миг Зия и купол
слились - единое слепящее безмолвие, подобно звезде, бесконечно пожирающее
себя самое. Бен, подобравшийся к ним так близко, как позволило его тело,
что-то кричал на языке, которого Фаррелл ни разу не слышал. Где-то рядом
мелькнула Эйффи с откинутой назад головой и беспорядочно машущими
костлявыми руками. Пыталась ли она всего лишь сохранить равновесие или
сплетала, пока Зия о ней не думает, последнее ответное заклинание, или ее
усилия были направлены на нечто, лежавшее между вторым и первым - Фаррелл
и после решить не мог. Так или иначе, Джулия схватила ее и держала крепко,
ни на что не оставив надежд.
А в следующий миг Зия вернулась в знакомом им облике - с пустыми
руками и со ртом, разинутым, чтобы испустить вопль безнадежной боли,
который наверняка своротил бы настоящие звезды с их неизменных путей и
стряхнул бы богов с небес, заставив их посыпаться вниз, подобно
ударившимся в бегство тараканам. Но Зия не закричала, и у Фаррелла
перехватило дыхание от страшной несправедливости этого самоограничения.
Купол исчез. В отличие от всякой иной картины из тех, что создавали
кристаллы, за этой не последовало новых ярких видений. Он просто исчез,
осталась старая женщина, почти невесомо оседавшая на пол, что был не
крепче ее, и окна, теперь уверявшие, будто время совсем еще раннее, до
сумерек далеко, гораздо дальше, чем было.
Бен поднял Зию и отнес ее в кресло, и кресло изменило форму, не дав
ей снова упасть. Он продолжал говорить с ней на чужом языке, звучавшем,
как шторм, прилагающий массу усилий, чтобы стать нежным и ласковым. Глаза
Зии оставались закрытыми, но в смешке ее прозвучало всегдашнее ласковое
коварство.
- Мой драгоценнейший Бен, - сказала она, - лучший Бен на свете, верь
мне или не верь, ты единственное человеческое существо, хотя бы настолько
освоившее мой язык. Говори на нем иногда, сам с собой, в память обо мне.
Бен прижал ее пальцы к своим губам и что-то прошептал сквозь них.
- Но что же случилось с Никласом Боннером? - спросил Фаррелл. - После
того, что он пытался сделать, после всего, что он натворил, ты все равно
сражалась за него с куполом, с этими кристаллами.
Так и не открыв глаз, Зия ответила:
- Да, с кристаллами времени. Я сделала глупость. Я собиралась
наказать эту девочку так, как наказываем мы, как обязаны мы наказывать
подобную гордыню. Я собиралась лишить ее всех воспоминаний, кроме
воспоминания о том, что она оскорбила богов и осуждена на вечное покаяние.
Она все же взглянула на Фаррела, и он еще раз увидел огромную
каменную женщину с головою собаки, а Зия улыбнулась и чуть заметно
кивнула.
- Но я не властна приказывать времени, - сказала она, - я способна
лишь немного его раздразнить. Время - враг всем, а богам в особенности.
Мой сын оказался у него на пути, вот и все, как ребенок, выбежавший за
мячом под колеса машины. И добавить к этому, в сущности, нечего.
- Но ведь ты пошла за ним, - настаивал Фаррелл. - Ты пыталась вернуть
его, ты тоже встала у времени на пути.
Она прислонилась головою к руке Бена, позволив набрякшим глазам снова
закрыться, и ответила голосом, слишком усталым даже для досадливой
интонации:
- И попала за мое тщеславие под колеса. Как только он коснулся
кристаллов, никаких надежд для него не осталось. Но он был моим сыном и
решать, как с ним поступить, вправе была только я, а то, что случилось
между нами, никого, кроме нас, не касается. Поэтому я сделала, что могла,
но больше он уже никогда не вернется. Время, наконец, завладело им.
Фаррелл смотрел на окна и видел, как они исчезают, и как начинает
шевелиться за ними знакомая белая пустота.
- Вам пора уходить, - сказала Зия, - все вам, и побыстрее. Я продержу
дорогу открытой, сколько смогу.
Бен откликнулся:
- Зия, я не пойду.
Она ответила ему на том, другом языке, и Бен, отвернувшись, вперился
взглядом в исчезающие стены.
Зия повернула голову, чтобы отыскать в тускнеющем свете Джулию.
- Ты очень отважна и милосердна, - сказала она. - Каннон всегда будет
приходить к тебе в минуту нужды.
Эйффи мирно стояла, еще удерживаемая Джулией, в глазах ее воцарился
жуткий покой, она лишь немного хмурилась, словно озадаченная бессмысленным
вопросом. Только рот ее чуть подрагивал, подобно леске с наживкой, взятой
и уносимой кем-то слишком тяжелым для нее и неукротимым.
- Я не хочу ее помощи, - ответила Джулия. - Ни ее, ни других богов. Я
их ненавижу.
Зия кивнула - серьезно и, пожалуй, одобрительно.
- Конечно, это только разумно. {Мы} жуткая публика, нет в {нас} ни
честности, ни чести, ни чувства соразмерности. Как же тебе {нас} не
ненавидеть? - настал черед Джулии отвести глаза, и Зия насмешливо
хмыкнула, мгновенно помолодев. - Но {нам} присуще обаяние и с большинством
из {нас} очень приятно бывает потанцевать.
Джулия ничего не ответила.
- А порою {мы} исполняем желания, которых люди за собой и не чают, -
продолжала старуха.
Она сняла с пальца кольцо и протянула его Фарреллу.
Кольцо, походившее цветом на только что выпеченный хлеб, было из
золота, отлитого в виде толстой, мягкой, сонно свернувшейся змеи с едва
намеченной женской грудью. Единственный оставшийся снаружи глаз был
продолговат и пуст - надрез, открывающийся во тьму, никогда еще не
виданную Фарреллом.
- Оно не волшебное, - сказала Зия, - и никакими полезными свойствами
не обладает. Сделать оно ничего не способно - только напоминать тебе обо
мне.
- Спасибо, - сказал Фаррелл. Он осторожно надел золотую змею на
