друг через друга, перепархивают - и опять на воду садятся.
Жили мы прошлый год в деревне на Урале. Домик наш стоял на самом
берегу реки Камы. И все лето стайки плавунчиков плавали у нас перед
глазами, - прямо из окошек видно. Сегодня плавает стайка, а завтра
исчезнет. Пройдет два-три дня - другая стайка появится. И так все лето.
Сынишка мой говорит:
- Вот бездельники! Другие птицы - все на гнездах, птенцов выводят. А
эти ничего не делают, только в чехарду на воде играют все лето. Наверно,
это петушки: красивенькие такие, яркие. У всех птиц самцы красивей самок.
Наш Петька вон какой франт, а курочки серьенькие.
Я ему объяснил, что он ошибается. У плавунчиков как раз наоборот:
петушки сереьнькие, а курочки - франтихи, ярко одеты. Далеко на севере, в
тундре, весной курочки снесут в гнезда яйца - и до свидания! Улетают;
Петушки одни на гнездах сидят, детей выводят, потому учат их, как
жить. А курочки-франтихи все лето по всей нашей стране летают,
путешествуют себе с места на место.
Сынишка мой говорит:
- Это просто какие-то птички шиворот-навыворот! А все-так я их шибко
залюбил, потому что они меня не боятся. Будто знают, что я их не трону и
плохого им не сделаю. Хорошие они.
- Очень хорошие, - согласился я.
И вот раз утром прибегает мой сынишка домой с Камы. Он рыбу ходил
удить на реку.
Прибегает и говорит:
- Смотрите, кого я принес.
Лезет себе за пазуху, вынимает оттуда живого плавунчика и пускает его
на пол.
- Я, - говорит, - сидел на берегу с удочкой. Вдруг две вороны летят.
Кричат, каркают. А впереди них, смотрю, какая-то маленькая птичка мчится.
Вороны ее ловят, схватить хотят. Она из стороны в сторону бросается,
кричит.
Увидела меня - и прямо ко мне. Примчалась - и в ноги мне. И сидит.
"Туик!" - говорит. Я сразу понял: "Защити меня!" - просит.
Ну, я на ворон удочкой замахал, закричал. Они покружились, видят - со
мной им не справиться, и отлетели.
Я нагнулся, взял плавунчика в руки. Он и не думает улетать. Я удочку
смотал - домой с ним. Вот он - видите, какой...
Плавунчик ходит себе по избе, нас ни чуточки не боится.
Думали мцы, думали, что с ним делать? Конечно, такая милая птичка -
радость в доме. Но чем ее кормить? И ведь плавать ей надо. Держать дома
трудно.
Решили выпустить.
В деревне-то, конечно, нельзя выпускать: тут кошки, собаки и те две
вороны. Решили плавунчика отнести подальше.
Сынишка наклонился, взял его в руки.
Он ничего, - пожалуйста! Точно век с людьми в избе жил.
Пошли мы с сынишкой за околицу, через поле, в лес. В лесу, среди
вырубки, знал я такую большую яму с водой. Тины там, корму всякого
птичьего много было. Днем туда разные кулики прилетали покормиться, а на
ночь - утки.
На этой яме мой сынишка и выпустил плавунчика.
Плавунчик порхнул в воду, пискнул нам два раза: "Туик, уик!" - вроде,
значит, "спасибо" сказал, "до свиданья", - и, как ни в чем не бывало,
принялся жуком кружить по воде, пить и есть.
Долго мы стояли с сынишкой, любовались им. Наконец я говорю:
- ну, пойдем. Мама давно уж, верно, нас с обедом ждет. А плавунчик
забудет нас, улетит отсюда на Каму - к своей стайке. Птица вольная, - ей
так хорошо.
Ушли мы. Но я гшибся: плавунчик не улетел и не забыл нас.
Через два дня пришли мы с сынишкой на эту яму: уток я хотел
настрелять. Спрятались в елушках на берегу.
Уж солнце за лес село. Тут вдруг что-то мелькнуло у нас над головой -
и видим: плавунчик наш на воду садится!
Я высунулся из елушек, машу на него рукой:
- Кыш, кыш, улетай отсюда скорей!
А он посмотрел на меня, "туик!" - пискнул, вроде "здравствуй" сказал,
и плывет к нам.
Подплыл и у наших ног кувыркается, тинку со дна носом достает -
закусывает.
Сынишка говорит:
- Пойдем-ка, папа, домой лучше. А то еще ты моего плавунчика вместо
утки подстрелишь, как стемнеет.
Так и ушли, ни разу не выстрелив.
И больше уж не пришлось мне на этой яме охотиться: плавунчик наш
привычку взял каждый вечер сюда прилетать. Плавает среди уток, кружит по
воде, - ну как тут стрелять: дробь разлеоится, - ненароком и его заденет.
Пришла пора - с севера, из тундры, прилетели стайки серьеньких
плавунчиков: петушки со своими воспитанниками - молодыми.
Поплавали немножко на Каме все вместе - с франтихами-самочками. И
исчезли.
Это они в свое осеннее путешествие отправились - на зимовки. А
зимовки у них в далеких жарких странах - в Индии, в Индо-Китае и еще
дальше.
Улетел с ними и наш плавунчик.
Но весной он опять прилетит.
И, пожалуйста, ребята, если где встретите его или других плавунчиков,
- не трогайте их, не пугайте! Они ведь совсем беззащитные и, главное,
очень уж верят людям.
А ведь так приятно, так хорошо на душе становитя, когда в тебя крепко
верят и ждут от тебя только хорошего.
Особенно, когда так в тебя верит беззащитное маленькое существо.
Пусть хоть птичка.
ЛУПЛЕНЫЙ БОЧОК
Думаете, все зайцы одинаковые, все трусы? Нет, зайцы тоже разные
бывают. Спросите вот моего сынишку, какого мы раз поймали скандалиста.
Мы были на охоте в лесу. Втроем: сынишка, я и Джим. Джим - это
собачка наша. Коротконожка, уши до земли, хвостик куцый. Замечательная
охотничья собачка, хоть и старенькая: всякую дичь разыщет, на крыло
поднимет, а подстреленную поймает, схватит и осторожно, не помяв ни
перышка, подаст прямо в руки. Необыкновенно умный и добрый у нас Джим. С
другими собаками не дерется, никого никогда не кусает, всем знакомым людям
при встрече хвостиком часто-часто машет и, знаете, так - по-собачьи -
приветливо губами улыбается.
На охоте мы были сухой осенью, - уже лист в деревьев падал, а дождей
больших еще не было. В это время охотиться в лесу всего трудней: высохший
лист гремит под ногами, дичь тебя далеко слышит и видит сквозь поредевший
кустарник и, не подпустив, улетает.
Вдруг слышу: Джим залаял, залаял в кустах, - и вдруг замолк.
"На кого это он?! - думаю. И приготовился стрелять.
Но оттуда, из кустов, никто не вылетел.
А сынишка уже там и кричит мне из кустов:
- Папа, папа, беги скорей! Кого Джим-то в плен взял!
- Я - к ним и вижу: Джим лет\жит врастяжку на земле, а передними
лапами зайчонка прижал к листьям, держит его. Зайчонок верещит отчаянно,
Джим хвостиком часто-часто виляет, а сынишка мой стоит над ними - и не
знает, что ему делать.
Я подошел, взял зайчонка у Джима. Держу зайчонка двумя пальцами за
шиворот, - он еще пуще верещзит, лапками от меня отбивается.
Сынишка говорит:
- Это он на тебя сердится. Кричит: "Как ты смеешь меня - такого
маленького - обижать!"
И вправду похоже было, что зайчонок что-то такое кричал.
А джим на задние лапы встал, передними мне в колени уперся и лижет
зайчонка: успокаивает его - что, значит, не бойся, не таковские мы, ничего
плохого тебе не сделаем.
тут вдруг сынишка говорит:
- Смотри, папа, у него левый бок лупленый.
Смотрю: на левом боку у зайчонка плешинка. Шерсть содрана, голая кожа
- в пятак кружок.
- Эге! - говорю. - Да ведь это мне знакомый зайчишка! Он от дяди
Сережи сбежал. Полезай-ка, дружок, в карман.
Осторожно его под пузечко перехватил и сунул в свою охотничью куртку,
в спинной карман. Такой у меня карман есть в куртке; во всю спину, а по
бокам - пуговицы. Очень удобно в нем стреляную дичь носить и всякую
всячину, что, бывает, на охоте попадается.
Зайчонку там темно, тепло - он притих.
И сразу мы домой пошли.
По дороге мне пришлось, конечно, все подробно рассказать сынишке,
откуда я этого зайчонка знаю и отчего у него бочок лупленый.
Дядя Сережа - приятель мой, тоже охотник, - живет на краю деревни, у
самого леса. Зайчонка он поймал недели три назад - совсем еще крошкой - у
себя в саду под кустом смородины. Этот зайчонок - из листопадничков. У
зайчих первые зайчата родятся весной, когда еще снег корочкой - наст. И
называются они - н а с т о в и ч к а м . А последние в году родятся
осенью, когда уж лист с деревьев начинает падать. Их охотники так и зовут
- л и с т о п а д н и ч к а м и.
Дядя Сережа очень этому зайчонку обрадовался. И вот почему: у него, у
дяди Сережи, не так давно ощенилась дворовая собака по кличке Клеопарда.
Щенят всех он еще раньше знакомым своим обещал. А как их у матери
отнимешь? И без того злющая, Клеопарда совсем с ума сойдет, на всех начнет
кидаться. Дядя Сережа и придумал зайчонка ей вместо щенят подложить, чтобы
не скучала, не лютовала.
Так и сделал.
Щенята в ямке сидели. Он ихоттуда взял, когда матери не было, а на их
место зайчонка положил.
Клеопарда пришла - щенят нет, а сидит в ящике малая зверюшка и ее,
собачьим, запахом пахнет: в ящике-то все с ее запахом.
Она и не тронула зайчонка: своим признала. Утешилась им. Кости ему
стала таскать, лучшие куски мяса. От такой пищи зайчонок живо бы ножки
протянул, да дядя Сережа кормил его молоком и капустой. Так и не научила
Клеопарда своего приемыша кости глодать и мясо есть - ее собачью пищу.
Зато научила своей собачьей храбрости.
Клеопарда была отличным сторожем и к хозяйскому дому никого не
подпускала - ни чужого человека, ни собак. С таким злобным видом вылетала
им навстречу, что редкая собака не подожмет хвоста и не пустится наутек,
не дожидаясь, пока эта серая злюка сшибет с ног. Ростом она была с
волчицу.
Зайчонок взрослел быстро. Зайчихи своих детей и двух недель не
кормят. По-заячьему, двухнедельный зайчонок уже "большим" считается и
должен сам себе разные вкусные травки разыскивать и прятаться от собак.
Этот зайчонок, хоть еще махонький, живо из ящика выскочил и бегал по
всему двору за своей названной матерью. И во всем ей, как обезьянка,
подражал. Клеопарда с места - и он за ней. Она на собаку - и от тоже. Она
куснет - и он старается куснуть собаку. А зубы у него передние - видели
зайцев? - длинные, острые, ветки перегрызают. Как кусзнет, - из собаки
шерсть летит! Собаке не до него: только бы от Клеопарды отбиться. Он,
зайчонок, и потерял всякий страх перед собаками. Как где увидит, так и
несется навстречу - кусаться. Храбрей волчонка стал. Соседские собаки все
его боялись.
Да вот раз забрел на двор к дяде Сереже какой-то дальний щенок,
который ни Клеопарды не знал, ни храбпрого ее сынишку.
Клеопарды тут не случилось поблизости, а зайчонок ее, напившись
молочка, спал на сене под ящиком.
щенок подбежал к ящику, - зайчишка! И кинулся на него.
Собака, конечно, не то что заяц. Если, по-заячьи, двухнедельный
зайчонок уже "большим" считается, то у трехнеедельной собачонки еще только
глаза прорезаются. Она и в три месяца считается щенком.
Этому щенку месяца четыре уже стукнуло от роду, а он был еще совсем
глупый. Очень хотелось ему зайца поймать. А как за дело взяться толком, он
не знал: не приходилось ему еще на охоте бывать.
Он прыгнул на зайчонка и хвать его зубами за бочок! Надо бы за
шиворот или еще как, а он - за бок.
Ну, конечно, шерсти клок выдрал порядочный, плешинку на боку сделал,
- а удержать не мог. Зайчонок как вскочит, как махнет с перепугу через
ящик, - только его щенок и видел! А тут еще Клеопарда прибежала, -
пришлось щенку поскорей убираться со двора подобру-поздорову.
Клеопарда своему зайчонку рану зализала. Известно ведь: собачий язык
- лучше всякого лекарства и раны залечивает превосходно. Но зайчонок после
этого случая жить на дворе у дяди Сережи больше не захотел. Ночью пролез
