Сильным пинком ноги он отбросил ее в дальний угол. Мериэм плакала, а
шейх расхаживал взад и вперед и что-то шептал себе под нос. У входа сидела
Мабуну, бормоча и посмеиваясь.
В лагере чужестранцев один говорил другому:
-- В этом нет сомнения, Мальбин!
-- Ни малейшего, -- отвечал его товарищ. -- Но я одного не могу понять:
почему этот старый негодяй не потребовал выкупа?
-- Есть нечто более дорогое сердцу араба, чем деньги, Иенсен, -- сказал
первый. -- Это -- месть.
-- Возможно, -- ответил Иенсен. -- Но все-таки нужно начать с денег.
Мальбин покачал головой.
-- Шейха не подкупишь, -- сказал он. -- Можно подкупить кого-нибудь из
его людей, но сам шейх никогда не променяет мести на золото. Если мы сейчас
предложим ему денег, мы только подтвердим те подозрения, которые возбудили в
нем, когда разговаривали у палатки. А тогда -- наше счастье, если удастся
унести головы!
-- Что ж, попробуем подкупить другого, -- согласился Иенсен.
Но их замысел потерпел жестокое крушение. Много дней пришлось им стоять
лагерем вблизи поселка, прежде чем удалось подкупить низкорослого, старого
негра, вождя туземных войск шейха; тот соблазнился презренным металлом,
потому что жил на берегу и знал великое могущество денег. Он обещал поздно
ночью привести им ребенка.
Чуть только стемнело, двое белых отдали приказание собираться в дорогу.
К полуночи все было готово. Носильщики прилегли у своей клади, готовые в
любую минуту взвалить ее на плечи и двинуться в путь. Вооруженные аскари
прятались в кустах между лагерем и арабской деревней; они должны были
прикрывать караван, когда черный вождь принесет их господам то, чего они
ждут, и караван двинется.
На тропинке, ведущей от деревни к лагерю, раздались шаги. Дозорные
аскари подняли тревогу; белые насторожились. Они ожидали одного человека, а
к ним шли двое. Иенсен сделал несколько шагов вперед и спросил приглушенным
шепотом:
-- Кто идет?
-- Мбида! -- был ответ.
Так звали подкупленного негра. Иенсен успокоился, но затем его охватило
сомнение: зачем Мбида привел с собой еще другого? И вдруг он понял. То, что
принесли эти люди, лежало на длинных носилках. Иенсен разразился
проклятиями. Неужели этот осел доставил им мертвое тело? Ему было заплачено
за живого ребенка!
Носилки остановились перед белыми людьми.
-- Получайте свою покупку! -- сказал один из пришедших. Они спустили
носилки на землю, повернулись и быстро исчезли в темноте ночи.
Мальбин взглянул на Иенсена, и кривая улыбка исказила его губы. То, что
лежало на носилках, было покрыто лоскутом материи.
-- Ну, что же? -- насмехался Мальбин. -- Сними покрывало и полюбуйся на
свою покупочку. Хорошие деньги мы выручим за мертвое тело, особенно после
того, как потаскаем его шесть месяцев по пустыне под горячим солнцем!
-- Кто же мог знать, что этот болван доставит девчонку мертвой? --
проворчал Мальбин. Он отвернул уголок покрывала, а потом сорвал его совсем.
Взглянув на то, что было под покрывалом, они с проклятиями отскочили от
носилок: перед ними лежало мертвое тело неверного Мбиды.
Через пять минут верблюды Иенсена и Мальбина мчались во весь опор к
западу, а за ними неслись взволнованные аскари, готовясь защищать караван от
ожидаемого каждую минуту нападения арабов.
VI
В ДЖУНГЛЯХ
На всю жизнь запомнил сын Тарзана первую ночь, проведенную им в
джунглях. Лютые звери не грозили ему ужасной смертью; кровожадные дикари ни
разу не выглянули из-за деревьев. Впрочем, может быть, были и звери, и
дикари, но мальчик был так углублен в свое отчаяние и в свои тяжелые мысли,
что все равно не заметил бы их.
Он думал о своей несчастной маме; сознание огромной вины перед
родителями заставляло его невыносимо страдать. Американца ему не было жалко:
вор заслужил наказание. Но Джек с ужасом думал о том, что все его планы
расстроены теперь убийством Шендона. Теперь ему не вернуться домой! Ужас
перед жестоким судом дикарей, о котором он читал в захватывающих, но
фантастических рассказах, заставил его бежать без оглядки в джунгли. Но не
только за себя он боялся: он боялся доставить своим родителям новое горе и
опорочить их честное имя в позорном судебном процессе.
Когда наступило утро, мальчик немного приободрился. Проснулось солнце и
вместе с ним в груди у Джека проснулась новая надежда. Он может другим путем
вернуться в цивилизованный мир. Кто же сможет догадаться, что он имеет
какое-нибудь отношение к убийству незнакомца, в крошечной гостинице на
далеком диком берегу?
Мальчик сидел на суку, прижавшись к обезьяне; он не спал почти всю
ночь; он совсем продрог. Тонкое белье не защищало его от сырости джунглей.
Лохматый бок его друга был его единственной защитой. Как он обрадовался
рассвету, сулившему столько тепла, как благословлял он солнце, целителя всех
несчастий!
Он разбудил Акута.
-- Идем! -- сказал он. -- Я продрог, я хочу есть. Мы поищем еды там, на
солнышке, -- и он показал на открытое место, поросшее мелким кустарником и
усеянное обломками скал.
Мальчик сразу спрыгнул на землю. Обезьяна же принялась осторожно нюхать
утренний воздух. Наконец, убедившись в полной безопасности, она медленно
спустилась к мальчику.
-- Нума и его подруга Сабор едят тех, которые раньше спускаются, а
потом озираются. Те же, кто раньше озирается, а спускается после, сами едят
их.
Так обезьяна дала мальчику первый урок мудрости джунглей. Сначала они
посидели рядком на открытой поляне, так как сын Тарзана хотел обогреться.
Обезьяна учила его выкапывать червяков; но мальчика не прельстила подобная
пища. Он нашел несколько птичьих яиц и съел их сырыми. Потом Акут накопал
всяких съедобных кореньев. Наконец, они набрели на воду. Это была большая
лужа солоноватой, дурно пахнущей жидкости; края ее были утоптаны ногами
бесчисленных животных. Табун зебр ускакал при их появлении.
Мальчика мучила жажда, и он, не привередничая, начал пить. Акут тем
временем стоял, подняв голову, и прислушивался к каждому шороху. Затем он
велел мальчику встать на страже и сам наклонился к воде. Но время от времени
он поднимал голову и пристально вглядывался в кусты, которые росли на
противоположном берегу этого грязного пруда. Утолив свою жажду, он спросил
мальчика:
-- Все ли благополучно?
Акут, как всегда, говорил по-обезьяньи.
-- Да, -- отвечал мальчик, -- ни один листик не дрогнул, пока ты пил.
-- Здесь, если ты хочешь остаться живым, ты должен полагаться не только
на свои глаза, но и на свои уши и на свой нос. Главным образом -- на нос.
Когда я увидел зебр, убежавших от нас, я понял, что нет опасности на этом
берегу. Иначе они убежали бы задолго до нашего появления. Но на том берегу
может прятаться враг, и я не могу его учуять, потому что ветер дует туда и
уносит запах. Поэтому я направляю по ветру свои глаза и уши: куда нельзя
проникнуть носом, можно проникнуть глазами.
-- И кого же ты увидел там? Никого! -- сказал мальчик, смеясь.
-- Я увидел там Нуму, он прячется в кустах, вон там, где растет высокая
трава, -- сказал Акут.
-- Там лев? -- воскликнул мальчик. -- Откуда ты знаешь? Я ничего не
вижу.
-- Тем не менее, Нума -- там, -- ответил Акут. -- Сначала я услыхал его
вздох. Теперь ты еще не можешь отличить вздох Нумы от шелеста ветра, но ты
должен со временем научиться узнавать вздох Нумы. Потом я стал смотреть и
увидел, что трава движется в одном месте сильнее, чем может колыхать ее
ветер. Взгляни, она трепещет под его дыханьем, видишь ты? Видишь, она дрожит
у его боков -- слева и справа. Так не дрожит трава нигде вокруг.
Мальчик напрягал свое зрение. Его глаза были лучше обычных человеческих
глаз. Наконец, он легонько вскрикнул.
-- Да, -- сказал он шепотом, -- я вижу. Лев лежит вон там. Его голова
повернута к нам. Он смотрит на нас?
-- Нума смотрит на нас, -- ответил Акут, -- но мы в безопасности, если
не подойдем слишком близко. Он лежит на своей добыче. Брюхо его уже почти
полно, иначе мы слышали бы хруст костей. Он следит за нами из любопытства.
Он либо будет кончать свой обед, либо пойдет пить. Он не станет прятаться от
нас, потому что сейчас мы для него не враги и не добыча. Но это прекрасный
случай: ты научишься видеть Нуму. А ты должен уметь видеть Нуму, если хочешь
жить в джунглях. Нума не трогает обезьян, когда нас много. Клыки у нас
длинные и сильные, мы умеем сражаться; но когда нас немного, а он голоден,
мы должны быть осторожны. Обойдем его, и ты познакомишься с запахом Нумы.
Чем скорее ты выучишься узнавать этот запах, тем лучше. Но держись поближе к
деревьям, ибо иногда Нума совершает непредвиденные поступки. Держи уши,
глаза и нос открытыми! Помни всегда, что враг может скрываться за каждым
кустом, на каждом дереве, в каждой заросли. Спасаясь от Нумы, не попади в
зубы к Сабор, его подруге. Иди за мной!
И Акут стал обходить лужу.
Мальчик шел по его следам. Чувства его были напряжены, нервы натянуты.
Вот это жизнь! Он забыл о своем решении выйти на берег у какого-нибудь
другого порта и вернуться обратно в Лондон. Он думал теперь только о диких
радостях жизни, о борьбе с могуществом обитателей джунглей, царивших в лесах
и пустынях дикого материка. Он не знал страха. Но честь и совесть он знал, и
они причиняли ему немало тревог, когда начинали бороться с любовью к свободе
за обладание его душой.
Скоро мальчик почувствовал резкий запах хищника. Он улыбнулся. Что-то
подсказало ему, что он узнал бы этот запах среди миллионов других запахов,
даже если бы Акут не сказал ему, что лев близко. Было что-то странно
знакомое в этом запахе, что-то сверхчувственно-знакомое, от чего короткие
волосы встали у него на затылке и верхняя губа непроизвольно обнажила
оскаленные клыки; он почувствовал, что все его мышцы напряглись, как бы
готовясь к страшной битве; он испытывал удивительно приятное ощущение,
какого никогда раньше не знал. Он стал другим существом -- осторожным,
проворным, ко всему готовым. Запах Нумы превратил мальчика в зверя.
Он никогда не видел льва, ведь мать запрещала ему ходить в зверинец. Он
знал его только по картинкам и жаждал увидеть царя зверей во плоти. Он
непрестанно смотрел через плечо Акута, надеясь, что вот-вот Нума встанет с
добычи и обнаружит свое присутствие. Потом он замедлил шаги и немного отстал
от обезьяны. Вдруг он услышал пронзительный крик своего косматого друга.
Мальчик мгновенно повернул голову, и его охватил трепет восторга:
полузакрытая кустами стояла перед ним красавица-львица; спина у нее
изогнулась; сверкающие зеленоватые глаза глядели прямо в глаза мальчику. Их
разделяло не более десяти шагов. Сзади, за спиной у львицы, стоял Акут и
старался диким ревом отвлечь ее внимание от мальчика. Он надеялся, что
мальчику удастся вскочить на дерево.
Но отвлечь Сабор было невозможно. Она глядела на мальчика. Он стоял
между нею и ее мужем, между нею и ее добычей.
Это было подозрительно. Может быть, он таит какие-нибудь замыслы против
ее повелителя, или, может быть, он хочет отнять их добычу. Львица была
раздражена. Рев Акута злил ее. Она завыла и сделала шаг по направлению к
мальчику.
-- На дерево! -- крикнул Акут.
Мальчик повернулся и кинулся бежать. Дерево было в нескольких шагах от
него. Нижняя ветка была высоко над землей. Мальчик и львица прыгнули
одновременно: мальчик -- к ветке, львица -- к мальчику. Как мартышка,
вскочил он на дерево. Огромная лапа чуть-чуть задела его. Когти львицы
сорвали тесемки, поддерживавшие его панталоны, и панталоны остались в лапах
