лапой на наши с ним тени. - А мы - лишь тени их - и ничего
более... Как тебе это нравится?
- Прелестно, - согласился я, предвкушая новую забаву. -
Допустим, я тени тень... Но как ты объяснишь тогда то, что
именно она повторяет мои движения, а не я - ее?
Кот презрительно дернул правым ухом:
- Подумай сам, - сказал он. - Если вы друг на друга похожи, то
как можно разобрать, где копия, а где оригинал? Может быть,
это именно ты повторяешь ее движения, а не она - твои? Можно,
конечно, все это и простым совпадением счесть, но ты сам
первый не согласишься. У вас с ней разная жизнь, но, тем не
менее, вы, очевидно, чем-то все-таки связаны.
- Хорошо. Но вот мы сейчас разговариваем с тобой, я открываю
рот - и открывает рот моя тень. А с какой стати ей самой по
себе рот открывать - неужели же она разговаривает с твоей
неразумной тенью?
Кот недовольно мяукнул и задумался. Правда, ненадолго.
- Твоя тень может разговаривать и как бы сама с собой, -
сказал он неуверенно. - Впрочем, это неважно...
- Допустим, - опять сказал я, - но должна же быть какая-то
польза от столь экстравагантной гипотезы! Она будет совершенно
бесполезной, если не объяснит чего-то такого, что иначе никак
нельзя объяснить. Вот ты говоришь, что я повторяю движения
своей тени, а не наоборот, а я полагаю обратное. Какой смысл
мне тебя слушать?
- Так вот тебе первая закономерность! - провозгласил Кот.
Помолчал, давая оценить значимость момента, и спросил:
- Тебя никогда не удивляло присутствие в твоем доме окна?
- Чего-чего?
- Окна. Зачем оно тебе?
- Я полагаю, - сказал я неуверенно, - для красоты, вероятно...
Дом без окон выглядел бы ужасно...
- А тебя никогда не удивляло, - спросил Кот, - то, что ты его
видишь почти исключительно снаружи, а тогда, когда ты у себя в
квартире, окно почти всегда заслоняет от тебя твоя тень?
- Действительно, - согласился я растерянно, - но я не понимаю,
каким образом все это связано с твоей гипотезой. В мире
происходит множество странных и необъяснимых вещей, но от
этого он не становится менее реальным.
Кот мурлыкал от удовольствия, разглядывая мою растерянную
физиономию.
- Да, а "в-третьих"? - спохватился я. - Ты сказал, что я не
прав "трижды".
Кот не отвечал.
- Ладно, - сказал я. - Хорошо, допустим. Вот сидит сейчас
рядом моя тень и думает: а может быть, это я - только тень
своей тени, которая на стене, так?
- Вполне возможно.
- Она может вообразить, что ей только КАЖЕТСЯ, что она
остается на земле, а не ползает по стенам, не взлетает к
верхушкам самых высоких деревьев, не цепляется за балконы...
- Так.
- Но она же не знает всего того, что вижу и чувствую в этот
момент я. Насколько шершав камень, как выглядит ночная земля с
высоты моего полета...
- Но она может все это себе вообразить...
- Я брожу, где хочу, а она покорно дожидается моего
возвращения. Что она обо мне может знать, о чем может
догадываться? Очевидно же, что она в чем-то ущербна,
неполноценна, - горячился я.
- Ты бродишь вовсе не там, где хочешь, - спокойно ответил мне
Кот, - а там, куда тебя ОТБРАСЫВАЕТ твоя тень.
- ОТБРАСЫВАЕТ?
- Да. Это и есть ее главная тайна, имея которую, смеет
называться она человеком, а тебя зовет своей собственной
тенью.
На мгновение я почувствовал это: я сижу там, на месте своей
тени, глажу по спине потрескивающего электричеством черного
кота и говорю ему сладко: "Хор-рошая киска!"
Я встряхнул головой - наваждение спало...
- Да, конечно, - сказал я. - Но ты так и не объяснил, почему
именно я должен считаться ее тенью, я не она - моей?.. И еще
ведь остается один вариант... Может, в конце концов, мы оба
повторяем движения кого-то Третьего, тенью кого мы являемся.
- Ну и кто же этот Третий? - прищурил глазки Кот. - Говори,
договаривай!
- Не знаю...
Я пошевелил пальцами. Тень тоже пошевелила пальцами. Они были
у нее желтоватые, мослатые, в редких шерстинках. Между большим
и указательным пальцами у нее был старый шрам.
Когда-то в детстве за мной не уследила моя няня, и я очень
сильно порезал руку ножом. Сам я ровным счетом ничего не
почувствовал, а вот тень моя долго извивалась в крике. И,
забыв обо всем, вместе с ней квасил губы и я - от ее боли.
Может быть, я надеялся так ее немного подразнить и развлечь,
но она не обращала на меня в тот момент никакого внимания,
занятая своею рукою, из которой вскоре стала сочиться
ярко-алая жидкость...
Кот пристально посмотрел на меня:
- Кто знает, от чего зависит твоя судьба... Может быть, ты и
прав, что так бережешь свою тень? Может быть, если с ней
что-нибудь всерьез случиться, то и тебе несдобровать?.. Что ты
сам знаешь о собственной тени кроме того, что она, якобы, твоя
тень? Неужели же ты воображаешь, что знаешь о ней все? Вот вы
живете рядом столько лет, а между тем, у нее есть своя
Тайна...
Я вздрогнул.
- Тайна? - вспомнил я. - Какая же у нее может быть тайна?!
Так, одно небольшое недоумение.
- Но ты не знаешь того, что открыто ей, значит, ты в чем-то
ущербен по сравнению с так называемой собственной тенью... А
эта тайна у них, в их книгах, между прочим, называется Светом,
- авторитетным тоном провозгласил Кот. - И не дай бог, на тебя
упадет хоть самый завалящийся лучик... Ты просто исчезнешь
тогда, мой друг, растворишься, как сахар в кипятке...
- Бред какой-то, какие-то суеверия, - нерешительно пробормотал
я. - Какой еще, к черту, Свет?
- Боюсь, мой друг, - сочувственно покачал своей башкой Кот, -
что существуют тени тех вещей, которых просто нет в нашем
мире.
А это значит, что их мир теней - настоящий, а наш - только его
тень.
Тень моя, между тем, почувствовав, что наступил вечер, встала
с дивана (и вместе с ней встал со своего теневого дивана я,
уже успевший расплыться к тому времени каким-то неясным
пятном), взяла с тени старого комода тень свечи и тень
спичек...
И тут я не выдержал. Боюсь, у меня началась самая банальная
истерика. Я набросился на свою тень, схватил ее за плечи,
тряс, стараясь взглянуть на то, что держала она в своих руках.
Она сперва не давала, рыча и дергая головой, съежилась,
крутилась в моих объятиях, пытаясь меня сбросить...
Но вот я, наконец, вытянув свою шею и залепив своими серыми
ладонями ее глаза, потянулся, выгнулся... и мгновенно ослеп от
яркого Света.
Да будет вам известно, милостивые государи, что Свет похож на
сияние миллионов и миллионов ночных звезд... Нет, вру, он ни
на что не похож, он - Свет...
Правда, Света я до той поры не видел, не знал, что это - Свет,
не называл его в тот момент так: Свет... Но сразу понял, что
случилось нечто необратимо ужасное... О, лучше бы я не видел
его и впредь!
Я услышал как бы эхо какого-то отдаленного выстрела и крики
"ура", исторгнутые нетрезвыми голосами.
Когда я очнулся, я застал себя самого за странным занятием: я,
как зачарованный, рассматривал горящую свечу в своих
собственных руках.
Но я уже был - не я, а кто-то другой...
Я с ужасом обнаружил, что стал своей собственной тенью. Я
оглянулся назад, на себя...
На стене я сам же, мое собственное прежнее тело исполняло
какой-то замысловатый издевательский танец, радуясь, что ему
удалось таким образом избавиться от меня, от моего сознания.
...И вместе с тем, я, в общем-то, понимал, что ничего на самом
деле не произошло, что то, что я теперь вижу, - это какая-то
роковая иллюзия, застившая мои глаза... что я все так же
остаюсь человеком, только в силу некоторых обстоятельств
воображаю, что мое сознание переместилось в мою же собственную
тень. Экая нелепая фантазия!
Тень Кота я, конечно же, задушил. И, представьте, вместе с ним
мне удалось избавиться и от самого этого паршивца,
забегавшего, что ни вечер, в мою квартиру. Пришлось только
выдержать нелегкий разговор с тенями соседей... Но зато он
больше не скачет по моим стенам. Выходит, и в этом он оказался
прав: жизнь нашей тени прочно связана с жизнью тела.
Самое забавное, что никто из окружавших меня людей и теней не
заметил произошедшей со мной катастрофической перемены. А мне
затруднительно было бы описать то, что со мной произошло. Я и
сам не могу всего понять, тем более, что я лишился Кота.
А может быть, иллюзией была вся моя прежняя жизнь в виде
собственной тени?
А может быть, я глупею - и действительно становлюсь своей
собственной тенью?
Я встаю утром с постели, поминая недобрым словом свои ночные
труды, проковыриваю пальцами отверстия для глаз в окружающей
меня тьме (края дырок так и остаются после этой операции чуть
красноватыми) - и смотрю на Свет.
Свет бывает разным: серым - в сумерках и утром,
красновато-красным - от заката, желтым - от фонарей и от
пожаров, тех, что раньше я почему-то никогда не замечал. Горят
усадьбы, горят книги - их, теневые, ложные книги, а вместе с
ними и наши, истинные...
Когда меня берет за горло тоска, я выхожу в яркий полдень из
дому, старательно обходя завалы из камней, развороченных
заборов, кроватей, шкафов, мешков с песком и всяческого хлама,
забредаю на какую-нибудь площадь и ложусь на нагретую солнцем
брусчатку. Не обращая внимания на насмешки, я старательно
воображаю, что я распростерт под своею собственной тенью на
камнях, что я - черен, что я - ну, совершенно бесплотен...
Надо мной проходят люди, колышутся красные знамена, играет
отвратительнейшая музыка и слышны какие-то хриплые возгласы.
Вот мне уже чудится, что я совершил невозможное, но когда я
открываю глаза, я вижу все тот же слепящий Свет.
Впрочем, здесь кроется какая-то ошибка. Ведь все на самом деле
не так. Я был и остаюсь собою, мне лишь КАЖЕТСЯ, что я - не
я... Я вовсе не тень, а только вообразил, что зажил жизнью
своей собственной тени. Надо совсем не так. Цель не в том,
чтобы куда-то там переселиться, а в том, чтобы не видеть
Света.
И ради Бога, умоляю, не наступайте же на меня!
Февраль - март 1997
...Тень, например, обожала усаживаться прямо на шкуру Кота,
подвернув под себя тень хвоста, и подолгу самым аккуратнейшим
образом вылизывала свои лапы...
21 февраля - 2 марта
---------------------------------------------------------------
ПОКА ОНИ ЕЩЕ ТЕПЛЫЕ...
Я люблю эти сентябрьские вечера. То время, когда воздух еще не
пропитался мрачной моросью и холод не стискивает ночами землю.
Пройдет неделя-другая - и осень погибнет безвозвратно, так,
что даже нахлынувшей вдруг невпопад жаре запоздавшего бабьего
лета не по силам будет ее воскресить. Она только ускорит
падение гиганта, что запутался в летящей по воздуху паутине,
спотыкается в мокрых гниющих дырах под корнями орешника, в
распавшихся грибницах и в остатках звонкой тишины, которая
долго еще стоит в ушах после того, как журавлиная стая
пронеслась над нашими головами...
Я люблю и этот спокойный воздух, все его протоки, мягкие
запахи и тонкие струи, которые не спутаны еще в клубок
холодными ветрами октября; не тронутое гниением золото и кровь
- ими расплачивается лето, с достоинством удаляясь вплоть до
следующего безумного кутежа.
В лесу, где никакому угрюмому дворнику еще не пришло в голову
орудовать своей куцей метлой, можно без страха улечься на
чешую из листьев, которые щекочут выбившийся из-под рубахи
живот, а в жарких провалах древесного ствола, источенного
короедами, конечно, можно, если поднапрячь фантазию и стать
терпеливым, отыскать кое-какие небогатые запасы, сделанные
белками на зиму.
В сумерках, когда ровный гул, треск и стершиеся в прохладе
запахи леса погружают тело в зыбкую, но ясную и трезвую
атмосферу первых пропаж и немой тяжкой растерянности, хорошо
думается обо всем, звезды сияют все ослепительнее, а Млечный
Путь проявляется сквозь черноту, придавая небесам должный
объем, и клубится так до той поры, пока не начнется восход
чуть зеленоватой (и вогнутой как бы внутрь себя от этой
ослепительной ясности) луны.
В такие вечера хорошо сидеть вокруг маленького бездымного
костра, разведенного на берегу озера. Озеро - темное, угасшее,
покрытое ряской и обмелевшее от недавней жары - лежит
