ценности и святыни, он не выносит страданий, не хочет жертв. Но он же ничего
не сделает реально, чтобы слез было меньше, он увеличивает количество
пролитых слез, он делает революцию, которая вся основана на неисчислимых
слезах и страданиях. В нигилистическом морализме русского человека нет
нравственного закала характера, нет нравственной суровости перед лицом
ужасов жизни, нет жертвоспособности и отречения от произвола. Русский
нигилист-моралист думает, что он любит человека и сострадает человеку более,
чем Бог, что он исправит замысел Божий о человеке и мире. Невероятная
притязательность характерна для этого душевного типа. Из истории, которую
русские мальчики делали Богу по поводу слезинки ребенка и слез народа, из их
возвышенных разговоров по трактирам родилась идеология русской революции. В
ее основе лежит атеизм и неверие в бессмертие. Неверие в бессмертие
порождает ложную чувствительность и сострадательность. Бесконечные
декламации о страданиях народа, о зле государства и культуры, основанных на
этих страданиях, вытекали из этого богоборческого источника. Само желание
облегчить страдание народа было праведно, и в нем мог обнаружиться дух
христианской любви. Это и ввело многих в заблуждение. Не заметили смешения и
подмены, положенных в основу русской революционной морали, антихристовых
соблазнов этой революционной морали русской интеллигенции. Заметил это
Достоевский, он вскрыл духовную подпочву нигилизма, заботящегося о благе
людей, и предсказал, к чему приведет торжество этого духа. Достоевский
понял, что великий вопрос об индивидуальной судьбе каждого человека
совершенно иначе решается в свете сознания религиозного, чем в тьме сознания
революционного, претендующего быть лжерелигией.
Достоевский раскрыл, что природа русского человека является
благоприятной почвой для антихристовых соблазнов. И это было настоящим
открытием, которое и сделало Достоевского провидцем и пророком русской
революции. Ему дано было внутреннее видение и видение духовной сущности
русской революции и русских революционеров. Русские революционеры,
апокалиптики и нигилисты по своей природе, пошли за соблазнами антихриста,
который хочет осчастливить людей, и должны были привести соблазненный ими
народ к той революции, которая нанесла страшную рану России и превратила
русскую жизнь в ад. Русские революционеры хотели всемирного переворота, в
котором сгорит весь старый мир с его злом и тьмой и с его святынями и
ценностями и на пепелище подымется новая, благодатная для всего народа и для
всех народов жизнь. На меньшем, чем всемирное счастье, русский революционер
помириться не хочет. Сознание его апокалиптично, он хочет конца, хочет
завершения истории и начала процесса сверхисторического, в котором
осуществится царство равенства, свободы и блаженства на земле. Ничего
переходного и относительного, никаких ступеней развития, сознания это не
допускает. Русский революционный максимализм и есть своеобразная,
извращенная апокалиптика. Обратной стороной ее всегда является нигилизм.
Нигилистическое истребление всего множественного и относительного
исторического мира неизбежно распространяется и на абсолютные духовные
основы истории. Русский нигилизм не принимает самого источника исторического
процесса, который заложен в божественной действительности, он бунтует против
божественного миропорядка, в котором задана история со своими ступенями, со
своей неотвратимой иерархичностью. У самого Достоевского были соблазны
русского максимализма и русского религиозного народничества. Но была в нем и
положительная религиозная сила, сила пророческая, помогавшая ему раскрыть
русские соблазны и изобличить их. Рассказанная русским атеистом Иваном
Карамазовым "Легенда о Великом Инквизиторе", по силе и глубине своей
сравнимая лишь со священными письменами, раскрывает внутреннюю диалектику
антихристовых соблазнов. То, что Достоевский давал антихристовым соблазнам
католическое обличье, не существенно и должно быть отнесено к его
недостаткам и слабостям. Дух Великого Инквизитора может являться и
действовать в разных обличиях и формах, он в высшей степени способен к
перевоплощению. И Достоевский отлично понимал, что в революционном
социализме действует дух Великого Инквизитора. Революционный социализм не
есть экономическое и политическое учение, не есть система социальных
реформ,-- он претендует быть религией, он есть вера, противоположная вере
христианской.
Религия социализма вслед за Великим Инквизитором принимает все три
искушения, отвергнутые Христом в пустыне во имя свободы человеческого духа.
Религия социализма принимает соблазн превращения камней в хлеб, соблазн
социального чуда, соблазн царства этого мира. Религия социализма не есть
религия свободных сынов Божьих, она отрекается от первородства человека, она
есть религия рабов необходимости, детей праха. Религия социализма говорит
словами Великого Инквизитора: "Все будут счастливы, все миллионы людей". "Мы
заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим их жизнь, как
детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. Мы разрешим
им и грех, они слабы и бессильны". "Мы дадим им счастье слабосильных
существ, какими они и созданы". Религия социализма говорит религии Христа:
"Ты гордишься твоими избранниками, но у Тебя лишь избранники, а мы успокоим
всех... У нас все будут счастливы... Мы убедим их, что они тогда только и
станут свободными, когда откажутся от свободы своей". Религия социализма,
подобно Великому Инквизитору, упрекает религию Христа в недостаточной любви
к людям. Во имя любви к людям и сострадания к людям, во имя счастья и
блаженства людей на земле эта религия отвергает свободную, богоподобную
природу человека. Религия хлеба небесного -- аристократическая религия, это
-- религия избранных, религия "десятка тысяч великих и сильных". Религия же
"остальных миллионов, многочисленных, как песок морской, слабых" -- есть
религия хлеба земного. Эта религия написала на знамени своем: "накорми,
тогда и спрашивай с них добродетели". Достоевский гениально прозревал
духовные основы социалистического муравейника. Он религиозно познал, что
социалистический коллективизм есть лжесоборность, лжецерковь, которая несет
с собой смерть человеческой личности, образу и подобию Божьему в человеке,
конец свободе человеческого духа. Самые сильные и огненные слова были
сказаны против религии социализма Достоевским. И он же почувствовал, что для
русских социализм есть религия, а не политика, не социальное реформирование
и строительство. Что диалектика Великого Инквизитора может быть применена к
религии социализма и применялась самим Достоевским, видно из того, что
многие революционеры у него повторяют ход мыслей Великого Инквизитора. То же
самое говорит и Петр Верховенский и на том же базисе построена шигалевщина.
Эти мысли были еще у героя "Записок из подполья", когда он говорил "о
джентльмене с насмешливой и ретроградной физиономией", который ниспровергнет
все грядущее социальное благополучие, весь благоустроенный муравейник
будущего. И герой "Записок из подполья" противополагает этому
социалистическому муравейнику свободу человеческого духа. Достоевский --
религиозный враг социализма, он изобличитель религиозной лжи и религиозной
опасности социализма. Он один из первых почувствовал в социализме дух
антихриста. Он понял, что в социализме антихристов дух прельщает человека
обличьем добра и человеколюбия. И он же понял, что русский человек легче,
чем человек западный, идет за этим соблазнов, прельщается двоящимся образом
антихриста по апокалиптичности своей природы. Вражда Достоевского к
социализму менее всего означает, что он был сторонником и защитником
какого-либо "буржуазного" строя. Он даже исповедовал своеобразный
православный социализм. Но дух этого православного социализма ничего общего
не имеет с духом революционного социализма, он во всем ему противоположен.
Как почвенник и своеобразный славянофил, Достоевский видел в русском народе
противоядие против соблазнов революционного, атеистического социализма. Он
исповедовал религиозное народничество. Я думаю, что вся эта
религиозно-народническая, почвенно-славянофильская идеология Достоевского
была его слабой, а не сильной стороной и находилась в противоречии с его
гениальными прозрениями, как художника и метафизика. Сейчас можно даже прямо
сказать, что Достоевский ошибся, что в русском народе не оказалось
противоядия против антихристовых соблазнов той религии социализма, которую
понесла ему интеллигенция. Русская революция окончательно сокрушила все
иллюзии религиозного народничества, как и всякого народничества. Но иллюзии
самого Достоевского не помешали ему раскрыть духовную природу русской
религии социализма и предсказать последствия, к которым она приведет. В
"Братьях Карамазовых" дана внутренняя диалектика, метафизика русской
революции. В "Бесах" дан образ осуществления этой диалектики.
Достоевский открыл одержимость, бесноватость в русских революционерах.
Он почуял, что в революционной стихии активен не сам человек, что им владеют
не человеческие духи. Когда в дни осуществляющейся революции перечитываешь
"Бесы", то охватывает жуткое чувство. Почти невероятно, как можно было все
так предвидеть и предсказать. В маленьком городе, во внешне маленьких
масштабах давно уже разыгралась русская революция и вскрылись еще духовные
первоосновы, даны были ее духовные первообразы. Поводом к фабуле "Бесов"
послужило нечаевское дело. Левые круги наши увидели тогда в "Бесах"
карикатуру, почти пасквиль на революционное движение и революционных
деятелей. "Бесы" были внесены в index книг, осужденных "прогрессивным"
сознанием. Понять всю глубину и правду "Бесов" можно лишь в свете иного
сознания, сознания религиозного; эта глубина и эта правда ускользает от
сознания позитивистического. Если рассматривать этот роман, как
реалистический, то многое в нем неправдоподобно и не соответствует
действительности того времени. Но все романы Достоевского неправдоподобны,
все они написаны о глубине, которую нельзя увидать на поверхности
действительности, все они были пророчеством. Пророчество приняли за
пасквиль. Сейчас, после опыта русской революции, даже враги Достоевского
должны признать, что "Бесы" -- книга пророческая. Достоевский видел духовным
зрением, что русская революция будет именно такой и иной быть не может. Он
предвидел неизбежность беснования в революции. Русский нигилизм, действующий
в хлыстовской русской стихии, не может не быть беснованием, исступленным и
вихревым кружением. Это исступленное вихревое кружение и описано в "Бесах".
Там происходит оно в небольшом городке. Ныне происходит оно по всей
необъятной земле русской. И начало это исступленное вихревое кружение от
того же духа, от тех же начал, от которых пошло оно и в том же маленьком
городке. Ныне водители русской революции поведали миру русский революционный
мессианизм, они несут народам Запада, пребывающим в "буржуазной" тьме, свет
с Востока. Этот русский революционный мессианизм был раскрыт Достоевским и
понят им как негатив какого-то позитива, как извращенный апокалипсис, как
вывернутый наизнанку положительный русский мессианизм, не революционный, а
религиозный. Все герои "Бесов" в той или иной форме проповедуют русский
революционный мессианизм, все они одержимы этой идеей. У колеблющегося и
