Н.А.Бердяев.
Духи русской революции
1918 год
Сбились мы. Что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Пушкин
Введение
С Россией произошла страшная катастрофа. Она ниспала в темную бездну. И
многим начинает казаться, что единая и великая Россия была лишь призраком,
что не было в ней подлинной реальности. Нелегко улавливается связь нашего
настоящего с нашим прошлым. Слишком изменилось выражение лиц русских людей,
за несколько месяцев оно сделалось неузнаваемым. При поверхностном взгляде
кажется, что в России произошел небывалый по радикализму переворот. Но более
углубленное и проникновенное познание должно открыть в России революционный
образ старой России, духов, давно уже обнаруженных в творчестве наших
великих писателей, бесов, давно уже владеющих русскими людьми. Многое
старое, давно знакомое является лишь в новом обличье. Долгий исторический
путь ведет к революциям, и в них открываются национальные особенности даже
тогда, когда они наносят тяжелый удар национальной мощи и национальному
достоинству. Каждый народ имеет свой стиль революционный, как имеет и свой
стиль консервативный. Национальна была английская революция, и столь же
национальна революция французская. В них узнается прошлое Англии и Франции.
Каждый народ делает революцию с тем духовным багажом, который накопил в
своем прошлом, он вносит в революцию свои грехи и пороки, но также и свою
способность к жертве и к энтузиазму. Русская революция антинациональна по
своему характеру, она превратила Россию в бездыханный труп. Но и в этом
антинациональном ее характере отразились национальные особенности русского
народа и стиль нашей несчастливой и губительной революции -- русский стиль.
Наши старые национальные болезни и грехи привели к революции и определили ее
характер. Духи русской революции -- русские духи, хотя и использованы врагом
нашим на погибель нашу. Призрачность ее -- русская призрачность. Одержимость
ее -- характерно русская одержимость. Революции, происходящие на поверхности
жизни, ничего существенного никогда не меняют и не открывают, они лишь
обнаруживают болезни, таившиеся внутри народного организма, по-новому
переставляют все те же элементы и являют старые образы в новых одеяниях.
Революция всегда есть в значительной степени маскарад, и если сорвать маски,
то можно встретить старые, знакомые лица. Новые души рождаются позже, после
глубокого перерождения и осмысливания опыта революции. На поверхности все
кажется новым в русской революции -- новые выражения лиц, новые жесты, новые
костюмы, новые формулы господствуют над жизнью; те, которые были внизу,
возносятся на самую вершину, а те, которые были на вершине, упали вниз;
властвуют те, которые были гонимы, и гонимы те, которые властвовали; рабы
стали безгранично свободными, а свободные духом подвергаются насилию. Но
попробуйте проникнуть за поверхностные покровы революционной России в
глубину. Там узнаете вы старую Россию, встретите старые, знакомые лица.
Бессмертные образы Хлестакова, Петра Верховенского и Смердякова на каждом
шагу встречаются в революционной России и играют в ней немалую роль, они
подобрались к самым вершинам власти. Метафизическая диалектика Достоевского
и моральная рефлексия Толстого определяют внутренний ход революции. Если
пойти в глубь России, то за революционной борьбой и революционной
фразеологией нетрудно обнаружить хрюкающие гоголевские морды и рожи. Всякий
народ в любой момент своего существования живет в разные времена и разные
века. Но нет народа, в котором соединялись бы столь разные возрасты, которые
так совмещал бы XX век с XIV веком, как русский народ. И эта
разновозрастность есть источник нездоровья и помеха для цельности нашей
национальной жизни.
Великим писателям всегда открывались образы национальной жизни, имеющие
значение существенное и непреходящее. Россия, раскрывавшаяся ее великим
писателям, Россия Гоголя и Достоевского, может быть обнаружена и в русской
революции, и в ней столкнетесь вы с основными оценками, предопределенными Л.
Толстым. В образах Гоголя и Достоевского, в моральных оценках Толстого можно
искать разгадки тех бедствий и несчастий, которые революция принесла нашей
родине, познания духов, владеющих резолюцией. У Гоголя и Достоевского были
художественные прозрения о России и русских людях, превышающие их время.
По-разному раскрывалась им Россия, художественные методы их противоположны,
но у того и у другого было поистине что-то пророческое для России, что-то
проникающее в самое существо, в самые тайники природы русского человека.
Толстой как художник для нашей цели не интересен. Россия, раскрывавшаяся его
великому художеству, в русской революции разлагается и умирает. Он был
художником статики русского быта, дворянского и крестьянского, вечное же
открывалось ему как художнику лишь в элементарных природных стихиях. Толстой
более космичен, чем антропологичен. Но в русской революции раскрылся и
по-своему восторжествовал другой Толстой -- Толстой моральных оценок,
обнаружилось толстовство как характерное для русских миросозерцание и
мировоззрение. Много есть русских бесов, которые раскрывались русским
писателям или владели ими,-- бес лжи и подмены, бес равенства, бес
бесчестья, бес отрицания, бес непротивления и мн., мн. другие. Все это --
нигилистические бесы, давно уже терзающие Россию. В центре для меня стоят
прозрения Достоевского, который пророчески раскрыл все духовные основы и
движущие пружины русской революции. Начну же с Гоголя, значение которого в
этом отношении менее ясно.
I. Гоголь в русской революции
Гоголь принадлежит к самым загадочным русским писателям и еще мало
сделано для его познания. Он загадочнее Достоевского. Достоевский много
сделал сам для того, чтобы раскрыть все противоположности и все бездны
своего духа. Видно, как дьявол с Богом борется в его душе и в его
творчестве. Гоголь же скрывал себя и унес с собой в могилу какую-то
неразгаданную тайну. Поистине есть в нем что-то жуткое. Гоголь --
единственный русский писатель, в котором было чувство магизма,-- он
художественно передает действие темных, злых магических сил. Это, вероятно,
пришло к нему с Запада, от католической Польши. "Страшная месть" насыщена
таким магизмом. Но в более прикрытых формах есть этот магизм и в "Мертвых
душах" и в "Ревизоре". У Гоголя было совершенно исключительное по силе
чувство зла. И он не находил тех утешений, которые находил Достоевский в
образе Зосимы и в прикосновении к матери-земле. Нет у него всех этих клейких
листочков, нет нигде спасения от окружавших его демонических рож. Жуткости
гоголевского художества совершенно не чувствовала старая школа русских
критиков. Да и где им было почувствовать Гоголя! Их предохраняло от
восприятия и от понимания таких жутких явлений рационалистическое
просвещение. Наша критика была для этого слишком "прогрессивного" образа
мыслей, она не верила в нечисть. Она хотела использовать Гоголя лишь для
своих утилитарно-общественных целей. Она ведь всегда пользовалась
творчеством великих писателей для утилитарно-общественной проповеди. Впервые
почувствовал жуткость Гоголя писатель другой школы, других истоков и другого
духа -- В. В. Розанов. Он не любит Гоголя и пишет о нем со злым чувством, но
он понял, что Гоголь был художником зла. Вот что необходимо прежде всего
установить -- творчество Гоголя есть художественное откровение зла как
начала метафизического и внутреннего, а не зла общественного и внешнего,
связанного с политической отсталостью и непросвещенностью. Гоголю не дано
было увидеть образов добра и художественно передать их. В этом была его
трагедия. И он сам испугался своего исключительного видения образов зла и
уродства. Но то, что было его духовным калечеством, то породило и всю
остроту его художества зла.
Проблема Гоголя стала лишь перед тем религиозно-философским и
художественным течением, которое обозначилось у нас в начале XX века. Гоголя
принято было считать основателем реалистического направления в русской
литературе. Странности гоголевского творчества объясняли исключительно тем,
что он был сатириком и изображал неправду старой крепостнической России. Всю
необычайность гоголевских художественных приемов просмотрели. В гоголевском
творчестве не видели ничего проблематического, потому что вообще не видели
ничего проблематического. Все представлялось русским критикам ясным и легко
объяснимым, все было упрощено и сведено к элементарной задаче. Поистине
можно сказать, что критическая школа Белинского, Чернышевского, Добролюбова
и их эпигонов просмотрела внутренний смысл великой русской литературы и не в
силах была оценить ее художественные откровения. Должен был произойти
духовный кризис, должны были быть потрясены все основы традиционного
интеллигентского мировоззрения, чтобы по-новому раскрылось творчество
великих русских писателей. Тогда только сделался возможен и подход, к
Гоголю. Старый взгляд на Гоголя, как на реалиста и сатирика, требует
радикального пересмотра. Теперь уже, после всех усложнений нашей психики и
нашего мышления, слишком ясно, что взгляд литературных староверов на Гоголя
не стоит на высоте гоголевской проблемы. Нам представляется чудовищным, как
могли увидеть реализм в "Мертвых душах", произведении невероятном и
небывалом. Странное и загадочное творчество Гоголя не может быть отнесено к
разряду общественной сатиры, изобличающей временные и преходящие пороки и
грехи дореформенного русского общества. Мертвые души не имеют обязательной и
неразрывной связи с крепостным бытом и ревизор -- с дореформенным
чиновничеством. И сейчас после всех реформ и революций Россия полна мертвыми
душами и ревизорами, и гоголевские образы не умерли, не отошли в прошлое,
как образы Тургенева или Гончарова. Художественные приемы Гоголя, которые
менее всего могут быть названы реалистическими и представляют своеобразный
эксперимент, расчленяющий и распластовывающий органически-целостную
действительность, раскрывают что-то очень существенное для России и для
русского человека, какие-то духовные болезни, неизлечимые никакими внешними
общественными реформами и революциями. Гоголевская Россия не есть только
дореформенный наш быт, она принадлежит метафизическому характеру русского
народа и обнаруживается и в русской революции. То нечеловеческое хамство,
которое увидел Гоголь, не есть порождение старого строя, не обусловлено
причинами социальными и политическими, наоборот,-- оно породило все, что
было дурного в старом строе, оно отпечатлелось на политических и социальных
формах.
Гоголь как художник предвосхитил новейшие аналитические течения в
искусстве, обнаружившиеся в связи с кризисом искусства. Он предваряет
искусство А. Белого и Пикассо. В нем были уже те восприятия
действительности, которые привели к кубизму. В художестве его есть уже
кубистическое расчленение живого бытия. Гоголь видел уже тех чудовищ,
которые позже художественно увидел Пикассо. Но Гоголь ввел в обман, так как
прикрыл смехом свое демоническое созерцание. Из новых русских художников за
Гоголем идет даровитейший из них -- Андрей Белый, для которого окончательно
померк образ человека и погрузился в космические вихри. А. Белый также не
видит органической красоты в человеке, как не видит ее Гоголь. Он во многом
