сочился свет. Этого, скорее чахоточного, чем солнечного света вкупе с
мутной лампой над дверью едва хватало для освещения крохотного карцера.
Встать распрямившись было невозможно - давил низкий потолок, приходилось
гнуть шею. Сидеть же на чугунной холодной лавке, прикованной к стене
цепью, было невозможно, да и не положено. В углу смердело тошнотворное
ведро. Холод и сырость быстро остужали страсти, тело ныло от побоев,
голова гудела, как морская раковина. Чтобы не сойти с ума, разговаривал
сам с собою вслух.
Неделя тянулась мучительно долго. Часто в глазок заглядывал санитар,
наблюдая этапы превращения человека в животное. Голод действовал как
наркотик, голова работала только в одном направлении. Желудок, раз в день
наполняемый остывшей, почти пустой похлебкой, буквально вопил.
Из соседних камер доносились визги и брань сумасшедших, иной раз
нечеловеческий крик прорезал междуэтажные перекрытия. Зажимая уши, Кронов
падал ничком, содрогаясь в истерике на мокром бетонном полу. Когда
успокаивался, не оставалось сил подняться на ноги. Цеплялся сбитыми
пальцами с обломанными ногтями за шероховатый бетон стены, чтобы вернуть
разбитое тело в вертикальное положение. Затем вжимался в угол, удерживая
равновесие. Изредка днем, чаще ночью уже на нарах, забывался чутким сном,
вздрагивая и всхлипывая, как обиженный ребенок.
Как и его ближайший друг Гудин, Федор Ксенофонтович Ветлугин был
сторонником активной жизненной позиции. Спецслужба во все времена, будь
они даже глубоко застойными, даром хлеб не ела, хотя и старалась
деятельность свою не афишировать.
Минувшие десятилетия, на которые пришелся пик карьеры генерала,
выработали основной принцип отношений службы безопасности с прессой и
общественностью. Формулировался он кратко: "Таковы интересы государства".
Нет, Ветлугин вовсе не был этаким тоталитарным монстром, однако он считал,
что секреты службы безопасности - залог ее эффективности. Когда же
разоблачения хлынули потоком, генерал почувствовал, что его мутные воды
подступают уже буквально к самым ногам, грозя захлестнуть и увлечь. Мысль,
что его судьбой вслепую играют не самые чистоплотные политики, приводила
Ветлугина в бешенство. Кому, если не специалистам разведки, знать,
насколько вкривь и вкось все идет в нашем королевстве.
Смелые разоблачения деятельности бывших коллег генерала всколыхнули
общественное мнение. Однако буря возмущения выкипела на митингах, оставив
тошнотворный осадок, и сил для решительных действий не хватило. Методы
спецслужб одинаковы повсюду, и обыватель, прослышав об очередных темных
делишках госбезопасности и будучи начитан в отношении злодеяний ЦРУ,
поражался разве что сходству приемов.
Со свойственной ему воинской прямотой и решительностью, Ветлугин
встал на позиции сторонников радикальных перемен, тем самым связав свою
судьбу с демократическим движением. За этим последовала отставка. С ним
люди связывали надежду на обретение путей к лучшей жизни. И не было,
казалось, силы, способной затормозить демократические преобразования и
вернуть страну к старому.
Несмотря на расхождение во взглядах, отношения между старыми друзьями
остались теплыми, и за откровенность каждый платил откровенностью. С
появлением фракций внутри партии, Гудин и сам склонялся влево, но считал
преждевременным предпринимать какие-либо шаги.
Военная выправка Ветлугина удивительно шла к его манере мыслить и
изъясняться точно, кратко, афористично. Лицо поражало спокойным
благородством черт, в нем не было ни капли позерства, лишь чувство
собственного достоинства, присущего человеку, который при всех
обстоятельствах честно исполнял свой долг.
Немногочисленная охрана у офиса новой демократической партии
пропустила Гудина без всяких расспросов. Кого следовало, здесь знали в
лицо. Кабинет генерала отличался почти казарменной скупостью интерьера.
Михаил Степанович вспомнил заметку в местной газете, где говорилось о том,
что бывший генерал продал с аукциона доставшуюся от предшественников
дорогую мебель, а деньги передал в Фонд помощи беженцам - жертвам
межнациональных конфликтов.
- Приветствую, Федор Ксенофонтович! Небогатые у тебя апартаменты,
прямо скажем.
Приятели тепло пожали руки.
Уже разуверившийся в коммунистической доктрине, Гудин, однако, не
спешил покидать партию, подобно многочисленным перебежчикам,
почувствовавшим, куда ветер дует. Однако подчас не мог обойтись без помощи
Ветлугина и кое-кого из его команды. Вот и теперь привела его сюда нужда.
- Да, Миша, история, конечно, - не приведи Господь. Наследнички! Иной
раз и задумаешься - а стоило ли вообще огород городить? Я в отставке уже
года три, но пока еще есть с кем потолковать. Госбезопасность одним хороша
- консерватизмом, что, иначе говоря, означает верность принципам.
Насколько они справедливы - это другой вопрос, по крайней мере, я публично
заявил об их демократичности. Конечно, многие вчерашние коллеги
отвернулись от меня, но далеко не все... Так как бишь его фамилия?
- Шутишь, Федор?
- Шучу. Кронов Александр Юрьевич. Год рождения и статья обвинения
тоже помню. С этим ничего не поделаешь - профессия. Хорошо, постараюсь как
можно быстрее выяснить по своим каналам, что там с Кроновым, а потом, если
парня действительно гробят, воспользуемся гласностью. Хуже не бывает,
когда старательному следователю до зарезу требуется раскрыть что-нибудь.
При излишке рвения случается, что совесть помалкивает. А дочку успокой.
Если парень невиновен...
- Да какой он ей парень? Кого ты в зятья мне прочишь - алиментщика
занюханного?
- Насчет зятьев сам разбирайся, но если Кронова к стенке гнут
впустую, надо спасать. Будь он трижды алиментщик. А с Олей я сам
переговорю. Пришли-ка ты ее, наверное, ко мне, возможно, какие-то детали
всплывут.
- Думаешь, я не договариваю? Или она тебе выложит то, в чем отцу не
открылась?
- Мишуня, ты так и останешься навеки записным оратором. А я привык
действовать. Оброненная твоей Олей крупица информации должна быть
подобрана профессионалом. Выбирай: либо ты меня слушаешь, либо занимайся
всем этим делом сам.
- Что я в этом понимаю, Федор! У меня нет опыта общения с убийцами.
- Что еще совершенно не доказано.
- Меня лично устраивает любой результат. Только бы с этим наконец
покончить.
- А меня интересует только правда. За "любым" результатом тебе
следовало к Мохначу обращаться. Глядишь - через полгодика и расшлепали бы
непрестижного зятька.
- И давно, Федор, ты таким гуманистом стал?
- А я им и был. Нет на мне душ, невинно загубленных. И если кто и
отбывает срок из-за моей ошибки, то не по моей злой воле, а вследствие
нашей дерьмовой политики. Я не палач, Миша, я солдат, и профессиональных
навыков еще не растерял.
- Да, хватка у тебя бульдожья. Поглядел я на предвыборную кампанию.
- Что ж, проиграл, но честно. Словом, присылай завтра с утра Ольгу ко
мне. Только не вези ее на своей служебной. Пусть своим ходом девочка
добирается. Незачем нам шум вокруг этого дела поднимать.
Впервые со дня трагических событий в Доме офицеров Оля Гудина спала
спокойно. В разговоре с отцом блеснула надежда, она испытала опустошающее
облегчение и забылась.
Проснулась рано. Ждала приближения условленного часа в постели, затем
поднялась, привела себя в порядок. Не могла заставить себя проглотить ни
крошки. Отец спозаранку, как всегда, уехал на работу. Молча проскользнула
мимо Марии Петровны, хлопнула дверью. Пронеслась мимо вахтера в парадном,
толкнула вращающуюся дверь, едва не сбив с ног импозантного мужчину в
светло-сером плаще.
Этого соседа Оля знала только в лицо, ей и не приходило в голову
поинтересоваться, как его зовут, чем он занимается. Ну что особенного -
человек каждый год меняет машину, у каждого свои странности. Это не повод
для любопытства.
- Куда спешит очаровательная соседка? Если в сторону Молчановки -
могу подбросить.
К удивлению Оли, действительно, оказалось по пути. В дороге она
молчала, погруженная в свои мысли, не навязывался с разговорами и
водитель. Солидный "форд" вел легко, лишь изредка отпуская короткие
замечания, из которых можно было заключить, что Евгений Павлович связан по
работе со сферой "Интуриста". Подробностями Оля не интересовалась, а
комплимент, отпущенный на прощание водителем, и вовсе пропустила мимо
ушей.
Высадив девушку возле особняка Демократической партии, Евгений
Павлович двинулся дальше, очевидно, по своим интуристовским делам.
- А, Оленька! Давно не виделись. Мы стареем, красота цветет. Позабыли
вы меня с Михаилом Степановичем. Что мама? Надобно ей привет и приглашение
через тебя передать. Знаю я Михаила: в своей суете все перезабудет. Ну,
рад, рад тебя видеть. Однако пора и к делу.
- Отец вам говорил, Федор Ксенофонтович...
- Именно. Вот поэтому я и хочу, чтобы ты сама все рассказала.
- Не он это. Я Саше верю. А с женитьбой его - это совсем другая
история...
- Ну, я и сам, положим, по второму кругу. В свое время из-за этого
чуть в капитанах не застрял. Ведомство у нас строгое. Как говорится - не
судите... А в нашем случае до суда еще путь очень-очень долгий. Я со
вчерашнего дня кое-что разузнал. Дело ведет неплохой следователь, честный,
в принципе, парень. Но в милиции на нас смотрят косо, поэтому тех
сведений, что мне необходимы, у них не получить. Многое должна прояснить
именно ты. И - никаких умолчаний, ответ может крыться даже в каком-то
оттенке ваших отношений. Если я правильно понимаю, тебя сейчас волнует
скорее не то, чтобы убийцу нашли, а чтобы твоего парня выпустили?
- Федор Ксенофонтович! Я же не защищаю убийцу. Но это не мог быть
Саша. Мне неприятно это говорить, но мне показалось, что свою Нину он и не
переставал любить. Я всегда чувствовала в наших отношениях какую-то
раздвоенность.
- Вот с этого и начнем.
Яркий луч фонаря бил в глаза. Сквозь прорехи изодранной пижамы
просвечивало исхудалое тело. Лихорадило, Кронов конвульсивно вздрагивал,
мелкая дрожь не унималась. Медленно ступая, приблизился надзиратель.
- Живой? - тяжелый сапог воткнулся в спину. - Встать!
Напрягая остатки сил, слегка приподнялся. Тем же сапогом санитар
направил узника к выходу.
- Хорош дрыхнуть. Пошел. Подфартило тебе, оклемаешься...
И действительно: тренированный организм взял свое. К организаторам
бунта следствие Кронова не причислило, так что его на время оставили в
покое, и, невзирая на транквилизаторы, он пошел на поправку.
Палата, куда он попал, оказалась куда круче прежней. Ее обитатели
вызывали скорее жалость, чем симпатию. Но общаться с ними так или иначе
приходилось, хотя реакцию соседей трудно было бы признать адекватной.
Большинство из них были бесповоротно сломлены, психика дала такие трещины,
которые невозможно ни залечить, ни загладить.
Вцепившись в спинку койки, морщинистый доходяга пытался освободиться
от невидимого врага. Двое следопытов под нарами были увлечены загадочной
охотой. Притаившись в засаде, один из них с воплем бросался на свою
жертву. Настигнув призрачную дичь, он с победным кличем уползал в свое
логово.
Многие из них были людьми совсем недавно. Еще неделю (казалось -
вечность) назад, встречая во время вывода на прогулку этого кудрявого
юношу, Кронов видел огоньки юмора и здравого рассудка в его глазах. Теперь
же он был занят истреблением одному ему видимых жучков. Невыразимо страдал
