без.
Он подпитывался замечательными стилистами постоянно, он
учился неустанно, учеба и свой писательский процесс,
собственный, как бы объединялись, сливались, взаимопроникали,
братались друг с другом. Совсем как у Фишера, старающегося во
многих и многих отношениях сблизить тренировочный и
соревновательный процессы. Напряженная игра "с самим собою"
заменяет и самих спарринг-партнеров, тренеров-советчиков, а то
и руководства по дебютам-миттельшпилю-эндшпилю. Далеко не
каждый способен часами, днями, неделями, месяцами, годами
смотреть на доску то с одной, то с другой стороны, меняя
стороны с каждым ходом. Играть против самого себя, теряя
представление (да и зачем оно?) о том, где же твоя истинная,
исконная, законная, выбранная тобою лично твоя сторона. Можно
ли таким, незамысловатым с виду, и "акробатическим" по
существу, образом развивать, культивировать объективность,
позиционное чутье, безошибочность рассчета?
Такого рода занятия, умело "отрежиссированные", такое
самовыпестование делают не строго обязательными и публикации
своих комментариев, примечаний, анализов.
Раз за пределами кабинета ничего не происходит, раз
шахматист "молчит", не выступает, он невольно подозревается в
безделье, в бездействии -- потому что такой процесс себе
представить трудно; он все-таки кажется бесцельным, каким-то
искусственным, по сути несерьезным и невозможным. Подозреваются
опять же болезни, болезненные состояния (как минимум),
психические отклонения и т.п. Загонять Фишера в психушку, хотя
бы мысленно, но не без смака -- одно из любимых занятий самых
нормальных и здравомыслящих людей, если только они удостаивают
вообще внимания подобного... ну, самое ласковое слово тут --
чудак, чудика, странного "уклоненца", отшельника и т.п.
Между тем поток новой, свежей шахматной информации, и не
всегда пустой, нарастает. Это -- лавина, река, водопад.
Приходится как-то в нем разбираться, за чем-то поспевать,
что-то пропускать, действовать
строго-выборочно-персонифицированно. Приглядываясь к "новым
именам", мысленно "ставя" то на одного, то на другого-третьего.
И -- непрестанно, вновь и вновь осваивая, переосваивая,
переосмысливая столпов, основоположников, классиков.
Что говорю? Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны)
Не бросил ли я все (!), что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?
Хотят они, молодые, очередные, наступающие на теперешний
трон (троны), хотят того или нет, но это действует. А вдруг да
Фишер интересуется, а то и изучает. Ведь тексты каких только
новых партий ни ложатся на его стол! Так что не мешает...
подтянуться, как-то в большей мере соответствовать.
В шахматном "искусстве безграничном" Фишер отбирает прежде
всего вещи, способствующие -- творческий? нет, скорее
спортивный всего лишь эгоизм -- его личному успеху. Он
представляет, как сам играл бы, учитывая те промахи,
неточности, за которые были наказаны авторы партий и, в
особенности, -- те, что прошли мимо внимания недостаточно
пристальных победителей.
Психологически прослеживается, по мере возможности,
происхождение каждой, сколько-то ощутимой ошибки. В необъятной
памяти Фишера откладываются, а затем шлифуются (ко многим он
возвращается спустя годы, месяцы, недели) еще не виданные, не
виденные приемы, маневры, которые для него становятся типовыми
== после тщательного освоения, впитывания.
Это -- поистине многосторонне действенная (и
неодносторонне действующая) подготовка. Позволяющая по-деловому
портретировать всех более или менее вероятных кандидатов в
претенденты. Обладание же "изображением", сперва силуэтным,
затем все более наполняющимся, потом уже блещущим красками,
необычайно повышает уважение к любому партнеру, уверенность в
общении с ним, пусть мысленном.
Играя с собою самим -- если посмотреть со стороны, процесс
вроде бы претендующий на бессмысленность: самого себя ведь не
переиграешь, мысли свои от самого себя не скроешь, перехитрить
себя невозможно... да и зачем?! -- Фишер играет не только с
Фишером, разве что -- с собою... воображаемым, помоложе, не
столь опытным... Его, умозрительно опять-таки составленные,
противники (хорошо продуманные, на основании сотен "усвоенных"
партий, фотороботы) пытаются действовать против Фишера-I в
собственном, пусть "составленном", определенном (им) стиле. Это
те "лица", быть может, не без манекенных черт, которые
подобраны, составлены в тренировочных, спарринговых целях.
Фишер окружен "призраками", порожденными его собственной
работой, обильно подкармливаемым == свежими материалами --
воображением.
Это -- те каркасы, на которые будет срочно наращиваться
"мясо", во-первых, по мере поступления очередных, пусть самых
незначительных, сведений (преобразованных в своего рода реалии,
показатели стиля, манер игровых), во-вторых, в начале, в первой
половине предполагаемого поединка, скажем, до первого или
второго из заранее согласованных (какие они там будут, могут
быть == месячные, двухмесячные?) перерывов. Матч-то длинный,
есть время сжиться, почувствовать партнера, увидеть,
откорректировать свои, даже и чисто портретные, промахи,
неточности, проколы...
Такого рода "разговор" с возможными будущими
"собеседниками" за доской, с одной стороны, смущает, конечно,
волнует, с другой стороны, как-то побуждает в целом более
ответственно относиться к тому, что делаешь (и делается) в
шахматах.
Играть, зная, что твое творчество, даже и искусство (если
случится), будет препарировано "самим" Фишером, конечно, в
определенной мере нелегко, для кого-то -- с момента осознания
этого -- и непривычно. Хотя можно попытаться убедить себя:
Р.Д.Фишер -- прошлое шахмат, далекое, он уже не воскреснет "для
жизни новой", а "эпизод" с Б.Спасским -- так, коммерческий
матч, пенсионерские взаимные забавы. (Между тем даже весьма и
весьма любительский анализ партий заставляет сделать вывод о
нешуточной, плотной, временами ожесточенной борьбе == во вполне
неувядаемо-"современном" стиле -- в том числе...).
Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху.
(А.С.Пушкин)
Процесс этот бесконечен -- потому что он
истинно-фишеровский. Поняв и признав == моцарто-сальериевские
коллизии тут имеют место как... во многом воображаемые, хотя
"моцартообразные" шахматисты, "убранные", "убитые" Фишером у
всех нас, любителей, до сих пор на памяти -- свою
негениальность в общепринятом смысле, Фишер тем усерднее, тем
дотошнее налегает на безупречность, чистоту технического
исполнения.
Мне непременно хотелось бы отметить внимание, уделяемое --
как ни удивительно, до сих пор -- изучению особенностей самых
разных, искаженных, "ненормальных" (сдвоенности во всех видах!)
пешечных структур. И -- подрывным мерам, подчеркивающим
легкомысленность обращения с пешечными схемами (системами!) со
стороны самых позиционно-строгих (вроде бы) коллег.
Сдержанность Фишера -- в обращении с собственным пешечным
материалом, "подсушивание" своих пешечных конфигураций -- да и
прямые упрощения -- по-видимому, нарастают...
Межпешечные взаимодействия требуют особо спокойного,
внимательного углубления в, с позволения сказать, душевный мир
рядовых бойцов, понимания их, казалось бы, незамысловатых
чаяний. Подавляющее большинство гроссмейстеров "новой волны"
-- типичные "фигуристы", нередко недооценивающие переживания и потенциальную
энергию (энергичность) мастеров штыкового удара, переоценивающие маневры,
направленные на резкое, взрывное повышение (придание) энергии легким, как я
заметил. особенно дальнобойным, фигурам. Каспаров здесь -- счастливое
исключение: он не делает обедняющих различий или делает их крайне редко, в
ситуациях уж совсем "конъюнктурных", вынуждающих...
Представляется, Фишер лишь в поздние годы своего
творчества разгадал (обратил внимание, вскрыл) "душевные
претензии", душевный разлад (можно в кавычках, можно -- без),
поражающие пешки недоиспользованные, "застоявшиеся", не
попавшие в самый водоворот (вихрь) центральных событий. Гордая,
"самолюбивая" природа вечно-вперед-стремящихся пехотинцев
(иногда удивительно-парадоксальным образом предпочитающих быть
угрожающими резервистами) продолжает им осваиваться на чужих и
новейших партиях. Отдельная тема -- "месть" со стороны
незаслуженно, незаконно обойденных вниманием, выключенных из
игры и потому становящихся, впрочем, как и фигуры (чаще всего
-- "угловые", то есть ладьи), добычей, как минимум, объектами
слишком легкого, но почти всегда весьма логичного нападения,
"месть" еще и в виде "исчезновений" из поля зрения собирателей
сил, чаще всего
-- совсем разбитых...
После второго матча со Спасским катализирующее воздействие
личности Фишера, его присутствия в мировом шахматном процессе
(ранее оно было, что ни говорите, во многом как бы гадательным,
иаловероятно-предполагаемым) возросло значительно.
Теперь многие вещи прямо-таки приходится рассматривать
учитывая будущие, матчевые, понятно, не турнирные же,
выступления американского гроссмейстера.
Каждая новая и сверх-новая молодая звезда, даже --
звездочка, бессознательно "прикидывается" специалистами,
примеривается на роль объекта особенного фишеровского внимания.
И, думаю, это в какой-то мере снижает "резвость" иных
дарований, скачущих с турнира на турнир, становящихся
завсегдатаями сборных опенов, швейцарок, массы мелко-эфемерных
мероприятий.
Да и все сколько-то значимые поступки главных действующих,
увы, пока не взаимодействующих непосредственно с Фишером, лиц
оцениваются более пристально и, решусь сказать, пристрастно (и
поделом!) с каждым годом...
Исподволь осознается, что время, в обыкновенном смысле
столь "невыгодное" для Фишера, начинает работать как бы и на
него. Потому что оно впряжено в его прямолинейно-неотразимую
схему "запоздалого" воздействия, потому что его, само время,
заставили так поступать, точнее -- таким обернуться.
Оно пройдет -- еще и еще. Остановятся часы Фишера, они и
он сам неизбежно окажутся в прошлом, останутся на горизонте
ви'дения, но вряд ли исчезнут, пока существуют шахматы.
Хотя бы потому, что Фишер прожил весьма свою жизнь, а его
время в ряде смыслов этого словосочетания, принадлежало
исключительно ему самому.
Для многих это -- пустые слова. В своей книге "О природе
таланта. О мальчике, который умел летать" В.Клименко и И.Акимов
замечают, как бы прося извинения у читателей, что все-таки 90
процентов людей -- рабы. Не согласен. Более 99%. Не зря
Г.Флобер в конце жизни писал: из всех живых существ, с которыми
общаюсь, звания (названия) человека заслуживает только одно.
Это -- вы. Написано (цитата
-- по памяти -- из письма) Ивану Тургеневу.
Ну, а если бы не получилось, если бы вдруг да был сломлен,
подмят, попал бы, допустим, в колею семейства (см. лучшее
сочинение Ж.-П.Сартра "Идиот в семье" == 3-х-томник о том же
Флобере)?
Вспоминается Камю. Открываем 334-ю страницу его недавно
изданной книги "Бунтующий человек" (Москва, издательство
