- Можно ли благословить преступление?
Епископ Варсонофий и сама княгиня Анна уже встречались с Петром, но
Алексий не знал этого, и Петр, коему не стоило бы труда просто отослать от
себя отрока, даже и не стал о том говорить. В вопрошании молодого инока
чуялись боль и смятение высокого духа, и оставить их безответными стало бы
грешно пред Господом. Петр помолчал, давая Бяконтову сыну успокоиться,
подумать и прийти в себя. Вздохнул и, по юношескому трепету Алексия поняв,
что до того начинает доходить не высказанное Петром, но молчаливо
переданное участие, выговорил:
- Не благословлять и не проклинать дела света сего пришли мы в мир, а
учить добру и приуготовлять к жизни вечной. Власть церкви - горняя, и
царство Христово - не от мира сего! Сказано бо есть: кесарю - кесарево и
Богу - богово. Воспитывай в духе божьем, а о делах земных оставь заботу
князьям! - Помолчав и пригорбясь, он добавил с легким вздохом: - Зло как
волны на море, что идут чередою: за подъемом - провал. Да не устанем в
бореньи! Да не смешаем вечное с временным и скоропреходящим в сердце
своем. Что наши земные жизни и века лет для Господа!
Слова, сами по себе, занесенные в харатьи, мало о чем говорят. Больше
глаголет сердцу звучание слов, дух и печаль и сердечное тепло глаголющего.
Алексей понурил голову. Было тихо. Так тихо! Молчал бор за узким окошком
покоя. Шум Москвы совсем-совсем не доносился сюда. И дыхание иного, веяние
вечности легко коснулось разгоряченного чела.
- Помолим вместе Господа, сыне мой! - тихо попросил Петр, и Алексий,
очнувшись, встал на колени рядом с митрополитом. Слова молитвы, древние и
бессчетно повторяемые слова, как тихий весенний дождь спадали на его
израненную смятенную душу и приносили тишину и покой - то необходимое, что
нужно для неустанных трудов духовных.
По весенней подступившей распуте стало не добраться ни от Москвы до
Владимира, ни от Владимира на Москву. Великая княгиня Анна с трудом
воротилась домой, в Тверь. Пережидали паводок, потом снаряжали посольство.
Ехать во Владимир к Юрию должен был Александр. Самого Дмитрия,
заступившего ныне место отца, Анна не отпустила, справедливо опасаясь, что
Юрий может забрать его в полон и не выпустить, как сделал он это когда-то
с рязанским князем.
В пересылках и переговорах прошли май, июнь и июль. Юрий то принимал,
то не принимал Александра, чванился, суетился, выставлял всякие
неисполнимые требования, сетовал, что боится нарушить покой праха, уже
захороненного в Спасском монастыре. Между тем держал у себя и Константина
и бояр Михайловых, привезенных им из Орды, то требуя выкупа за них, то не
соглашаясь и на выкуп...
Константина он сводил со своей дочерью, Софьей, что была старше
тверского княжича, держалась независимо; и Константин, с тайным страхом
глядя в завораживающие голубые глаза московского родича, начинал чуять,
что ему не уйти и что здесь означено разрешение его судьбы. Твердый носик
московской княжны, вся ее гордая, чуть заносчивая стать, упрямый - в отца
- норов начинали действовать на его смятенную, потерявшую основу и
жизненную опору душу. И уже тайная жажда спасения и покоя сама начинала
толкать его в объятия дочери Юрия Данилыча. <Своего зятя уже не тронет!> -
так можно было изъяснить (хоть сам Константин и не понимал так, и не
признавался себе в том) его робкое чувство и робкое тяготение к московской
княжне.
Все, что говорил Юрий тверским послам, все его увертки и недомолвки
прикрывали сложное и ему самому не совсем понятное даже ощущение. Убив
Михаила, добившись вышней власти, став наконец великим князем
владимирским, Юрий, вместо ослепительной радости, почувствовал вдруг
странное умаление себя самого. Все эти годы отчаянной борьбы, ненависти,
призрачных побед и тяжких поражений Михаил, словно исполинская тень,
застил для него все. Заслонял, как может заслонять солнце величавая
колокольня или собор. Но вот собор рухнул, и вдруг оказалось, что не
только застил он свет, а и сотворял высоту. Свету не стало больше, но
слабее тени и ниже, более плоской оказалась земля. Так и после убийства
Михайлы Юрий на первых порах не совсем понимал, что ему нужно делать, и
потому еще держал тело Михаила (странно нетленное!) у себя на Москве как
некий талисман, придающий ему силы. И не одни только дела и события
увлекли его потом в Новгород. Отдав наконец прах Михайлы, Юрий как-то
сразу потерял интерес к Москве. И еще одно заставляло его юлить и
отказывать тверичам: он попросту боялся расстаться с трупом. Казалось, что
даже и мертвому Михайле стоит только уйти от него, и опять и вновь подымет
великий тверской князь победоносную рать на него, Юрия...
Уговорил московского князя отдать тверичам тело Михаила митрополит
Петр.
- И ты смертен, и тебе предстоит могила, - твердо сказал он старшему
Даниловичу. - Не оскорбляй праха! Оставь ненависть и вражду здесь, по сю
сторону жизни. Там ее нет все равно. Там покой, и радость, и свет...
И Юрий, сломленный мнением всей земли и суровою наступчивостью
митрополита, сдался. Согласился выдать тело, и вот, уже в августе,
посольство тверичей с попами и игуменами прибыло в Москву. Юрий наконец
отпускал захваченных тверских бояр, отпускал Константина, предварительно
обручив его со своею дочерью, и возвращал гроб с телом Михайлы Ярославича.
С пением молитв гроб был поднят, освящен, и, сменяясь, на плечах
понесли его к лодьям тверские бояре и именитые торговые гости. Чтобы не
растрясти и не обеспокоить инако княжеского праха, его везли по рекам,
медленно, и к Твери подвозили тоже на лодьях, по воде.
Крутые волжские берега чернели и пестрели народом. В траурных, белых
и темных, одеждах вышли встречать своего князя тверичи. Княжеская семья -
Дмитрий, Александр и Анна с Василием - встречали тело в насадах, на Волге;
епископ Варсонофий с причтом, крестами и хоругвями и весь народ из града,
ближних и дальних сел и весей - на брезе.
Было уже шестое сентября, и первое золото осени проглядывало в листве
дерев над кровлями посада и окологородья. Так же, как и всегда, привычно,
реяли, ширяясь в струях свежего волжского ветра, птицы над крестами и
маковицами собора, и князь отдыхал, смеживши очи, и уже не было колоды на
вые его. Пролежавшее чуть не целый год тело было цело и не обезображено
тлением, только почернела и ссохлась кожа лица и рук, заметно опали,
прилипли к костям усохшие мускулы, и весь он стал успокоеннее, костистей и
тоньше.
Синяя вода дробилась мелкой волной. Насады стукнулись, смыкаясь
боками. Княгиня Анна, подобрав долгий подол саяна, первая ступила в
погребальную лодью, подошла к открытому гробу и долго-долго, не чуя
подступивших одесную и ошую старших сыновей, глядела на родимое, чудесно
не поддавшееся тлению лицо. Потом тихо поцеловала мужа в лоб, и горячие
крупные слезы упали ему на лицо. И она стала причитать шепотом, почти
беззвучно выговаривая древние слова, от века известные на Руси каждой
женке, теряющей своего ладу.
Когда лодьи приблизились к причалу, от вопля и плача народного не
слышно стало церковного пения на берегу. Вопили и причитали все женки и у
воды, и выше, на круче, и там, у самых заборол городовой стены. Плакали,
роняя тяжелые слезы, мужики, и теснилась толпа, мешая сдвинуться гробу. И
долго-долго, едва пробиваясь сквозь плачущих, падающих на колени горожан,
несли раку с телом Михаила до церкви, и тут, у церковных врат, на многие
часы гроб был остановлен ради тьмы жаждущих проститься с прахом князя
своего. И шли, и падали, и касались гроба, и плач и стенания не смолкали
много часов. Князь лежал, смежив очи, совсем тихий, скорбный и прямой, с
потемневшим и высохшим ликом, и принимал посмертную дань памяти и любви
сограждан своих.
Уже поздно вечером тело было занесено в Спасский собор, некогда
строенный самим Михаилом, и здесь отпето и положено одесную (на правой
стороне), посторонь гробницы преподобного епископа Симеона. Так достиг он
наконец родины и успокоился в родимой земле*.
_______________
* Спасский собор, хотя и сильно перестроенный в XVI - XVII
столетиях, достоял, однако, в бурях и катастрофах веков до наших дней
и был срыт вместе с могилою князя Михаила в 1937 году.
ГЛАВА 52
Борьба за власть почти всегда кровава и преступна. Важно не то, как
взята власть, а - кем взята. И - для какой цели. Как поведут себя
захватившие власть победители? Станут ли они рачительными хозяевами
завоеванной ими страны или, словно незваные ночные гости, будут торопливо
и жадно обирать и разорять землю, не мысля о грядущем, не заботясь даже о
завтрашнем дне? И воздаяние приходит по делам и заслугам властителя, а не
по тому, что было совершено им в споре за власть. Хозяину - простится.
Незваному гостю - никогда.
Юрий, добившись великокняжеской власти, не знал, что ему делать с
ней. Весь его талан был в том, как подрывать эту власть, как разваливать
страну, стравливая князей друг с другом, как ссорить владетелей
суздальских, ярославских, ростовских с великим князем владимирским, как
строить козни в Орде, как обещать Новгороду блага и вольности в ущерб
единству Руси Великой, как напускать пронских князей на рязанского, а на
всех них после - ордынского хана... И помощники у него за эти годы
собрались соответственные, с талантами только лгать, наветничать, убивать
или грабить.
Добившись власти милостью Узбека, он не мог, даже ежели бы захотел,
ни в чем ему перечить. На Русь являлись жадные <послы>, пользующиеся
кратким благоволением хана, дабы урвать как можно более, и Юрий не
окорачивал никого из них. Татары притеснениями возмутили весь Ростов, и
население вечем изгоняло насильников; во Владимире в тот же год
свирепствовал посол Байдера, и Юрий не защитил стольного града своей
земли. В Кашин приходил татарин Таянчар, <с жидовином должником>, разорил
поборами весь город, а Юрий только радовался унижению Твери. Понять, что
его бывший враг теперь стал его вассалом, или подручником, как говорили на
Руси, и проявить милость и рачительную заботливость - на это не хватало у
Юрия ни прозорливости, ни ума, ни сердца. Более того: и в вере начались
шатания. Из Орды шли и шли на Русь проповедники, пытавшиеся свести в одно
учения Христа и Магомета, и Юрий не давал им отвады, оставляя все на
добрую волю иереев да на совесть верующих. Даже взять и жениться вновь
Юрий не смел, боялся этим оттолкнуть от себя Узбека. А что такое престол
без наследников? И стоило ли проливать кровь за такой престол?
Брата Афанасия Юрий в первый же год посадил князем в Новгороде
Великом. Кроткий хворый мальчик, младший Данилович, только и годился на
то, чтобы предстательствовать взамен своего старшего брата. Через год
после того, как Юрий утвердился на великокняжеском столе, умер Борис
Данилович и был положен в церкви Богородицы во Владимире. Умер молодым и
еще вроде бы полным сил, непонятно от какой причины. Через два года, и
тоже по неизвестным обстоятельствам, умер в Новгороде Афанасий Данилыч,
перед смертью постригшийся в монахи, и был положен у Спаса в Нередичах - в
родовом княжеском городке. Верно, были какие-то поводы умереть тому и
другому, были, быть может, некие болезни - в ту пору часто умирали
молодыми. Простая, суровая, даже в высшем сословии забиравшая много
телесных и духовных сил жизнь не баловала своих питомцев и уводила их в
небытие с тою же стремительной легкостью, с которой порождала на свет. Но
