друг за друга. Они - ежели князья захотят так порешить - могли потерять
все: и власть, и земли, а иные, как Феофан с Онтоном, даже и жизнь.
После молитвы первым заговорил Андрей. Втайне он надеялся, что тут, в
соборе, и перед лицом ордынского посла ему, великому князю, побоятся
перечить. Но он ошибся. Хрипло и трубно, нарушая и чин, и ряд, и все на
свете, из толпы переяславских бояр возгласил Терентий Мишинич:
- Мы без господина своего отчину его княжескую предати никому не
мочны! А с°л Окинфу на нашей земле нетути, отъехал есть господина своего.
- Отчину свою князь Иван поручил мне! - звонко и страшно прогремел
голос Михайлы Тверского. Двое-трое стариков переглянулись: ну и глас,
такой и на рати слышен!
- Пущай Иван воротитце из Орды! - подтвердил, кивая, Данил
Московский, отводя рукой вылезшего без пути боярина.
- И князю Константину села Ивановы не надобе.
- Ростов - старейший град Суздальской земли! - вскипел Константин
Ростовский. - При дедах-прадедах села те были ростовских князей! Еще преже
Великого Всеволода!
- В той поры и град Володимер был пригород Ростову! - ответил Данил,
смерив князя Константина сердитым взглядом с головы до ног.
- И ты, Федор Ростиславич, - продолжал он, намеренно назвав
ярославского князя по отечеству. - Не тебе держать отень град наш,
Переяславль, и не путем всел ты тамо, и не путем правил!
Одобрительный гул покрыл его последние слова.
- То была моя воля! - срываясь, заорал Андрей. - Я старший в роде, и
град отцов мне надлежит... - У него прыгали усы и лицо пошло пятнами.
Данил перебил брата, возвысив голос, и, тоже срываясь и наливаясь кровью,
возопил в ответ:
- Воля, а не право! А мы здесь сошлись говорить о правах! Это и мой
дом, и я бы не поднял руки сжечь терем отца нашего, к лику святых
причтенного князя Александра! Господь узрит наши дела и рассудит ны в сем
свети и в оном!
Он оглянулся, задохнувшись, вздел руки и сказал с проблеснувшей
нежданной слезой:
- Зришь ли, Господи! В соборе сем слышали мы слово епископа
Серапиона! Что ж мы раздираем отчину свою? Каждый да держит без спора свой
удел! А Иван - в отца место, и ты, Андрей, устыдись!
Михаил Тверской поднял руку, пытаясь урядить тишину, и громко
воззвал:
- Братья! Я молодший средь вас, но и мой отец сидел на столе
великокняжеском, и мне подобает место в совете с°м. Достоит нам урядить о
ратях, по слову посла царева, а о землях, о язвах наших говорить здесь,
перед ханом безлепо. Да не вопросят нас: можем ли в которах и спорах наших
володеть Русью?
Многие оглянулись тут на Олексу Неврюя, что, сузив глаза, смотрел, не
то одобряя, не то запоминая, на тверского князя. В лице посла резче
проступило чужое, степное, мунгальское, и показалось на миг, что не зной
летнего дня, а жаркое дыхание бесчисленной конницы струится из-за его
спины в отверстые окна и двери собора. Но тут взорвался Федор Черный.
Трясясь и брызгая слюной, он закричал о своих правах, стал грубо грозить
Ордой:
- Я зять царев!
И стихшее было собрание князей и вельмож взорвалось.
- Двоеженец и сыноубийца! - выкрикнули из толпы. Восстал вопль и
створилось неподобное. Бояре лезли друг на друга:
- Предатель, раб, покинувший князя своего! - кричал Феофан Окинфу
Великому.
- Убийца! - гремел Окинф в ответ, наступая на Феофана. - Не тебя ли
Митрий князь послал зарезать Семена на Кострому?! Кровь его еще взыщется
на главе твоей!
Кто-то кого-то уже хватал за отвороты ферязи, трещало дорогое сукно.
На Федора Ярославского наступали с трех сторон. Андрей орал, срывая голос,
и его уже не слышали. Вдруг лязгнула сталь, и жутким просверком смерти
обнажился чей-то клинок. И разом руки схватились за рукояти, и уже на
взмахе затрепетало множицею жаждующее крови оружие, и уже, отбитая мощным
ударом Михайлы Тверского, чья-то кривая сабля взвилась, прочертив
молнийный след под сводом собора, и со звоном покатилась по плитам... И в
этот миг епископ Симеон, со вздетым крестом в руке, ринулся с амвона в
толпу, прямь под клинки, и за ним, мгновение лишь умедля, сарский владыка
Измаил, с разверстыми дланями старческих трепепущих рук, с криком:
- Братья, не оскверните храма! Здесь, пред лицом Бориса и Глеба,
князей убиенных!
Измаил сухими руками указывал, простирая их, на икону древнего
киевского письма.
- Достоит святительское наставление в делах мирских, аще не имут мира
сами у ся! - строго говорил меж тем Симеон, подымая и оборачивая ко всем
поочередно крест. - Именем того, кто погиб за ны при Понтийстем Пилате,
велю: да снидете в мир и любовь!
Помедлив, с тупым коротким лязгом, клинки начали падать обратно в
ножны.
Данил вдруг рукавом отер мокрое чело и крупно перекрестился. Глядя на
него, начали креститься и другие. И долго, и медленно гас, остывая,
протянувшийся наискось, пронзивши воздух собора, длинный, словно натянутый
харалуг или светящийся след стрелы, взгляд. Это Андрей с Михайлой Тверским
молча смотрели в глаза друг другу, но наконец и они враз опустили очи.
Так ни о чем и не столковались князья на соборе. Каждый остался при
своем. Данил пытался поправить дело, поговорив с братом Андреем в особину,
но тот лишь язвительно отмолвил:
- Преже мне Дмитрий проповеди читал, а теперь ты? Я как-никак старше
тебя и знаю сам, что мне творить!
Данил молча сжевал обиду.
Разъезжаясь, князья береглись друг друга. Дружины от Владимира ехали
в бронях, на ночлегах, пока не добрались до своих княжеств, выставляли
сторожу. Не только то помнилось из киевской великой старины, как были
увенчаны святостью князья-страстотерпцы, Борис и Глеб, но и то, как после
братнего съезда в Долобске, созванного самим Владимиром Мономахом, князья,
схватив, ослепили брата своего, Василька Теребовльского. И то было, не
сотрешь! И был рязанский князь-братоубийца, Глеб, что зарезал братью свою
во своем шатре во время пира... Кровь, дедами пролитая, да не пади на
главы правнуков наших!
ГЛАВА 108
Андрей, воротясь, в гневе стал собирать полки. Что бы там ни баяли, а
пока Тохта, задерживает Ивана у себя, и Андрей решил своею волей забрать
Переяславль. От хана можно будет потом и откупиться! В конце концов, он
сейчас слишком нужен Тохте! Федор Черный и князь Константин тоже дали
рати. Окинф собирал владимирское ополчение.
Данил не успел доехать до дому, как к нему прискакали гонцы от князя
Михайлы. Данил умел торопиться, когда нужно. Вечером он собрал воевод.
Покусывая бороду, мерил глазами боярские лица. Все говорили единогласно
<едиными усты>. Дать князю Андрею занять Переяславль нельзя было. Михайло
Тверской предлагал встретить рать Андрея под Юрьевом, на древнем полчище,
где не раз встречались рати враждующих князей. Встретить там и не дать
вступить в Переяславскую землю. От Москвы до Юрьева было втрое-вчетверо, а
от Твери и впятеро дальше, чем от Юрьева до Владимира, где уже стоял
наготове Окинф Великий с владимирским полком.
- Послать весть переяславцам! Пущай седлают коней!
- Выступать не стряпая. Обозы пущай догоняют, не ждать!
Протасий поднялся, высокий, костистый, торжественный, как перед
причастием. Наконец-то пришел час доказать, что и московляне чего-то стоят
в ратном деле!
- Прикажи, батюшка, Данил Лексаныч, свету не ждать!
Данил поднялся, сказал:
- Храни тебя Бог, Протасий!
Оба, ни тот ни другой, уже не уснули до утра.
Тихую летнюю ночь, полную разговорами звезд и шелестом бегущей воды,
прорезало конское ржанье, топот, смутное шевеление бегущих куда-то людей и
скачущих гонцов. Земля вновь насильственно отделилась от неба,
закопошилась своею беспокойною жизнью, и звезды отдалились, стали строже,
и примолкла, и тоже как бы отдалилась вода, а небо стало светлеть,
холодеть, синеть, и вот уже четко обозначились ломаная линия крыш,
остроконечья шатровых кровель... Вот уже озолотилось небо, и уснувшее на
краю окоема облачко зажглось светлым лучистым огнем. Вот уже столб света,
как поднятый меч, поднялся над щетиною дальних лесов, и первые солнечные
брызги, мгновенно пронзив влажный утренний парок, легли на бревенчатые
стены, ворота, кровли, зажгли розовым лица и багряным - гнедые бока коней.
Звонили колокола, орали птицы, потревоженно кружась над городом, и вот
восходящее солнце залило наконец землю и удивилось, повиснув в вышине,
необычному сосредоточенному кипению маленького бревенчатого городка. К
нему и от него тянулись конные рати, бойко катились возы, из раскрытых
настежь ворот крепости выезжали и выезжали, и вскачь уходили вперед по
Дмитровской дороге все новые и новые, ощетиненные копьями дружины, и уже
прерывистая череда конных полков, протянувшись полями и лугами
Подмосковья, головой утонула в лесах, а вершники, перескакивая с коня на
конь, летели вперед по дороге на Переяславль, только брызгами пыли из-под
копыт с пристывшей за ночь дороги да замирающим вдали цокотом тревожа
покой еще сонных лесных деревень.
Протасий отсылал полки, не ожидаючи отсталых, и скоро сам ускакал
вперед, оставя молодших воевод доправливать рати. Данил выехал на второй
день, захватив сына, Юрия. В третий день за ушедшего ратью уходили обозы,
и Федор Бяконт принимал, проверял и выслушивал остатних воевод, и,
поглядев в глаза черниговскому боярину, те уже не шли - бежали рысью.
Михаила Тверской, забрав все купеческие суда, насады, учаны, паузки,
челны и лодьи, посадил рать на корабли и спустил по Волге до Кснятина.
Оттуда, берегом Нерли, полки шли к Переяславлю на рысях через Хмельники,
Купань, берегом Клещина-озера, и, не задерживаясь у города, на ходу хватая
с седел протянутые крынки с молоком, квасом или водой, ловя караваи хлеба,
что кидали и протягивали им выстроившиеся вдоль всей дороги радостные
переяславцы, мимо Красного Села, по Трубежу, на Берендеево, и дальше, и
туда, туда, выливаясь в поля, - так что даже обогнали москвичей, и уже на
Колокше, под Юрьевом, встречали переяславскую, двумя днями ранее
подступившую к Юрьеву дружину. Михайла Тверской, прискакавший в пыли, в
разводьях пота, с ошметьями грязи на щеках, не сходя с седла выслал
сторожу и начал уряжать полки. Рати подходили и подходили. Данил, в два
дня доскакавший от Москвы до Юрьева, безо спору уступил воеводство Михаилу
и подчинил тому Протасия с ратью.
Юрий, зеленый и едва живой после бешеной скачки, с завистью смотрел
на отца, которому, хоть зипун и потемнел от пота, было словно бы ничего.
Он еще не понимал, что с возрастом у человека появляется умение владеть
собой, какого нет у мальчишки, и старик, а уж зрелый муж и подавно, легко
вынесет то, чего не сумеет желторотый шестнадцатилетний юнец. Впрочем,
умывшись холодянкой и пригладив свои пропыленные до седины рыжие кудри,
Юрий стал с восторгом осматриваться и уже скакал по полям от полка к
полку, спрашивая: кто и откуда? И чуть не прискакал к подошедшим
ростовчанам. Добро, ему вовремя закричали с холма, а отец, спустя полчаса
встретивший сына, которого счел уже попавшим в полон, закатил ему такую
оплеуху, что Юрий едва удержался в седле и больше уже не совался никуда
один, без приставленных к нему старших дружинников.
Андрей Городецкий пошел было к Юрьеву, но Михаил так разоставил
полки, что передовой полк Андреев чуть весь не попал в полон и отошел на
рысях, едва выбравшись из окружения. Окинф, поведший своих в обход, лоб в
