Константин Сергеевич БАДИГИН
КОЛЬЦО ВЕЛИКОГО МАГИСТРА
Роман
Глава первая
ЯНТАРНЫЙ БОГ ОТКРЫВАЕТ ИСТИНУ
Мастер Бутрим сидел у верстака, держа в руках наполовину сделанную
деревянную миску. На верстаке вперемешку со стружкой валялись малые и
большие долота, ножи, топорики, и пол был густо усыпан опилками и
кусочками дерева.
Напротив хозяина, сняв кожаный шлем и вытянув длинные ноги,
развалился на скамейке солдат. Небольшая рыжая бородка украшала его лицо,
изуродованное ударом палицы.
- Ты должен отдать за меня свою дочь, - упрямо стоял на своем солдат.
- У нее есть жених, - вздохнув, ответил литовец, - мореход из
Новгорода.
- Жени-их, вот как! Значит, я напрасно шатался в твой дом? Настоящему
саксонцу, верному католику, отказ, а какой-то там русский мореход...
- Они давно помолвлены. Вспомни, Людмила об этом сказала сразу. -
Литовец с трудом заставлял себя отвечать непрошеному гостю.
Его волновало совсем другое: вчера гонец из Вильни принес страшную
весть о смерти князя Кейстута. <Смерть князя повлечет за собой грозные
события, - думал Бутрим. - Недаром священный дуб у каменного урочища
сронил листву... А что с Кейстутовым сыном Витовтом, что с княгиней
Бирутой, живы ли?> И еще он старался понять, зачем его, Бутрима, великий
жрец призывал к себе... Все перепуталось у него в голове, а надоедливый
жених все пристает и пристает со своими разговорами.
- Мало ли что говорит девица! - продолжал солдат. - Настоящий мужчина
не обращает внимания на легкое женское слово... Если она и помолвлена, это
ничего не значит. Прицелиться еще мало, надо выстрелить. Я верный католик
и плюю на русскую веру.
- Это твое дело, - спокойно ответил литовец. Он поправил пряди серых,
как у волка, волос, прилипшие к потному лбу, и, нагнувшись над верстаком,
продолжал работу.
Мастер Бутрим чувствовал себя твердо. Он крестился в Вильне у
русского попа и был назван Степаном. А жена его, Анфиса, - русская, из
Великого Новгорода. В Альтштадте и Кнайпхофе он славился как отличный
мастер и честный человек.
Каждый год его приглашали в Кенигсбергский замок на пробу пива вместе
с остальными почетными гражданами. Сам главный эконом покупал у него
деревянную посуду и был о нем превосходного мнения.
Казалось, разговор был закончен, но солдат все сидел. Он разглядывал
пробор на голове литовца, седые волосы, покрывавшие его плечи, деревянный
крест на груди. <Ты не хочешь со мной породниться, сволочь, - думал он, -
а сам вырезаешь из янтаря поганских богов, торгуешь амулетами и знаешься с
нечистым>.
Солдат недавно разузнал, что литовец мастерит не только деревянные
миски и ложки, и хотел этим воспользоваться.
- Вот что, Стефан, - сказал он после раздумья, - я, Генрих Хаммер из
Саксонии, клянусь вывести тебя на чистую воду, если не отдашь Людмилу!
- Насильно отдавать девку не стану, - пробурчал литовец, - и чистой
воды не боюсь. Не пугай зря. - Однако он насторожился.
- Не боишься? - наступая солдат. - А если я, честный католик, донесу
на тебя в орденский замок? Думаешь, тебе там поверят? А потом... Ну-ка,
взгляни сюда.
Солдат вынул из сумки что-то завернутое в грязную тряпку.
- Это литовский бог Перкун. Узнаешь? - с торжеством сказал он. - Я
видел, как ты его вырезал. За это дерьмо в судилище с живого снимут шкуру.
И ты еще продолжаешь смеяться?! Теперь выбирай: или отдашь за меня
Людмилу, или я иду доносить.
- Подлец! - вскипел литовец. - Ты ходил в мой дом как гость, ел мой
хлеб и подглядывал за мной?!
- Подожди, - солдат поднял руку, - не торопись. Десять моих
товарищей, честных католиков, присягой подтвердят мои слова. Я посмотрю,
как ты будешь брыкаться в петле. Подумай, прежде чем говорить <нет>.
Он брызгал слюной, скривился, покраснел. Рыжая борода смешно поползла
в сторону.
Бутрим брезгливо вытер лицо, медленно поднялся со стула и шагнул к
солдату. С кожаного фартука на пол посыпались стружки. Огромные кулаки
литовца сжались, на лбу и на шее набухли синие жилы. Он взял солдата одной
рукой за воротник кафтана, другой - за пояс, приподнял, открыл ногой дверь
и выбросил на улицу. Громыхнув мечом, солдат растянулся в пыли.
- Литовская свинья, вероотступник! - заорал он, поднявшись на ноги. -
Твою девку и вонючий раб не возьмет в жены... Я рассчитаюсь с тобой? -
Солдат погрозил кулаком. - Клянусь святыми четками, ты раскаешься...
Бутрим схватил со стола острый топор с длинной ручкой и кинулся на
улицу. Он решил убить солдата: донос мог принести непоправимые беды. Но
Генрих Хаммер был далеко. Смешно размахивая руками, он убегал со всех ног.
Возвращаясь, Бутрим столкнулся в дверях с младшим подмастерьем.
Серсил с ножом в руках спешил на помощь.
<Что же делать? - думал Бутрим, стараясь успокоиться. - Проклятый
солдат побежал доносить. Хорошо, что он не знает самого главного>.
Литовец был не просто мастером, но и высоким языческим священником. В
Самбии и Натангии ему подчинялись все остальные жрецы. Двадцать лет сидел
он в городке Альтштадте, прислушивался и приглядывался ко всему, что
делалось в замке и в окрестных землях, и доносил в Ромове великому жрецу.
<Тайный суд крестоносцев может найти предателя, - думал он, - за
клочок земли, за призрачное равенство. Надо бежать, не теряя минуты.
Великий жрец будто знал об опасности, призывая меня>.
С топором в руках он вошел в дом и встретил испуганные взгляды жены и
дочери.
И мать, и Людмила были похожи друг на друга. Обе высокие, статные,
красивые. Русская обильная осень и нежная весна. Золотые волосы Людмилы
заплетены в тяжелую косу. От взгляда ее приветливых голубых глаз делалось
тепло на душе.
Женщины слышали разговор с орденским солдатом.
- Я люблю Андрейшу и никогда не пойду за другого. Пусть лучше смерть!
- твердо сказала Людмила.
- Надо бежать, Бутрим, - бросилась к мужу Анфиса, словно прочитав его
мысли. - Генрих Хаммер гадкий человек, он донесет на тебя.
Она посмотрела вокруг. Двадцать лет счастливо прожили они в этих
стенах. Здесь все было дорого, каждая вещь напоминала о чем-то хорошем,
незабываемом. Она думала, что и умрет спокойно на своей постели... Анфиса
знала, что муж потихоньку вырезает идолов, но не думала, что это так
опасно. Сегодня она ясно представила все, что может произойти, и ни минуты
не колебалась - надо бежать.
- Собирайтесь, - сказал Бутрим, бросив топор на верстак. - Берите
только самое необходимое... Пойдем со мной, Серсил, - обернулся он к
подмастерью. - Надо купить лошадей.
Вместе они вышли из дома.
- Как найдет нас Андрейша? - прошептала Людмила, посмотрев на мать. -
Он обещал быть в эти дни. - В голосе девушки слышались слезы.
- Не беспокойся, - ответила Анфиса, - он тебя любит, а если любит -
найдет... Давай собираться, время не ждет. Принеси дорожные мешки с
чердака.
И она заметалась по дому, хватая то одно, то другое.
Вскоре мужчины вернулись с четырьмя оседланными лошадьми.
Приторочив к седлам скудные пожитки, Бутрим и Серсил помогли сесть на
коней женщинам, вскочили сами и поскакали по узким улочкам города.
У рыночной площади Бутрим приказал спутникам ехать дальше, а сам
свернул налево, по Кошачьему ручью. Он подъехал к старой каменной мельнице
с высокой крышей из посеревшего тростника. Вода ревела и бурлила под
огромным деревянным колесом.
Вниз и вверх по шумливой речушке стояло еще несколько мельниц. Возле
них ютились домики сукновалов и портных. А дальше шел лес.
Не слезая с лошади, Бутрим три раза стукнул древком копья в маленькое
окошечко, прикрытое дубовым ставнем, и негромко позвал:
- Замегита! Эй, Замегита!
Окно открылось, в него выглянула морщинистая старуха. Увидев
всадника, она махнула рукой. Заскрипев, отворилась окованная железом
дубовая дверь, и старуха, закутанная во все черное, вышла на улицу.
- Подойти ко мне, - повелительно сказал Бутрим.
Замегита приблизилась. Ухватившись скрюченными пальцами за стремя,
она подняла мутные глаза. Пригнувшись, Бутрим прошептал ей несколько слов.
- Вот мой знак, передай его юноше, - закончил он, вынув из седельной
сумы небольшую деревяшку с двумя закорючками, выкрашенную в зеленую
краску.
- Сделаю, как ты велишь, - прошамкала старуха.
- Он должен быть скоро, может быть завтра, - повторил Бутрим. - Не
забудь, его зовут Андрейша... А еще скажи подмастерью Ромонсу - он пошел
на торг, - пусть бережется...
Кивнув старухе на прощание, литовец круто развернул коня и поскакал
вдогонку своим спутникам.
Погода портилась. Из облаков, закрывших все небо, накрапывал мелкий,
холодный дождь. Под ногами лошадей хлюпала грязь. Беглецы завернулись
поплотнее в плащи и накинули капюшоны.
Миновав харчевню и постоялый двор <Лошадиная голова>, они
остановились у небольшой закопченной кузницы. Из дверей вышел бородатый
кузнец в кожаном фартуке. Увидев перед собой жреца, тайный поклонник
грозного бога Перкуна низко поклонился.
- Посмотри подковы наших коней, Ручен, нам предстоит дальняя дорога,
- сказал литовец.
Осмотрев лошадей, кузнец перековал переднюю ногу Серого, конька
Людмилы.
- Если про нас спросят, говори - не видел, - прощаясь, сказал Бутрим.
- Скажу, как приказываешь, - ответил Ручен.
И снова помчались всадники. Разбрызгивая грязь, низкорослые литовские
лошадки быстро уносили беглецов на восток.
Дорога шла густым лесом. По сторонам высились огромные дубы и липы.
Между ними проглядывали сосны. Изредка радовала глаз белоствольная
березка. Кустарники по обочинам дороги обвивал буйно разросшийся хмель;
его зеленые ручейки доверчиво выползали на дорогу, их топтали конские
копыта и давили тележные колеса.
Дождь продолжал высеиваться из низкого, тяжелого неба. Тонкие
прохладные струйки смывали с деревьев густую дорожную пыль, и листва
зеленела еще ярче.
Твердо сидя в седле, Бутрим думал, что теперь должна измениться вся
его жизнь. Он думал еще, что на время оставит жену и дочь у двоюродного
брата, по имени Лаво, старейшины лесного селения.
* * *
А Генрих Хаммер подбежал к орденскому замку. У крепостных ворот
многоликая толпа преградила ему дорогу. Он стал расталкивать людей
кулаками, но продвинуться вперед ему не удалось.
<Нищие, - догадался солдат. - Сегодня четверг, мясной день, и они
надеются вкусно пообедать>.
Люди горланили во все голоса, плакали, ругались.
В толпе были горбатые, безногие и безрукие, иные продвигались
ползком, других поддерживали товарищи. Каждый держал в руках деревянную
или глиняную миску. Были женщины, старики и дети. Они напирали на солдата
и жарко дышали ему в лицо. Помня про оспу, недавно косившую в здешних
местах всех без разбора, Хаммер всякий раз с отвращением отворачивался.
Начался холодный дождь. Он мочил вшивые, растрепанные волосы, стекая
грязными струйками по хмурым лицам. Матери спешили укрыть от дождя
младенцев, прижимали их к высохшей груди, укутывали в грязные тряпки.
Наконец заскрежетали блоки подъемного моста, толпа загудела и
сплотилась еще больше. Заплакали дети.
В крепостном дворе ударил колокол. Послышалось нестройное пение.
Толпа раздвинулась. Генрих Хаммер увидел двух прислужников, несущих на
шесте, продетом в проушины, большой деревянный ушат. Прислужники нараспев
