- Не связанное с убийствами волшебников, если это тебя волнует. Мое
дело сугубо личное и тебя никак не коснется.
- А если я найму тебя?
- С какой целью?
- Провести со мной ночь.
- Ты безумен, - отозвалась Ишад.
- Я могу сойти с ума - ты видишь, что годы надо мной не властны. От
этого мне только тяжелее.
- И ты не боишься? Неужели все дело в том, что ты ищешь смерти?
- Порой я боюсь ее, особенно в такие минуты, как сейчас, когда я
становлюсь молодым и красивым. Но это продлится недолго... в другие
времена приходят иные обличья, а я, Ишад, по-прежнему не старею. Я не могу
определить возраст, и это меня пугает.
Она еще раз взглянула на него... невольно отметив красоту мужчины.
Ишад пришла в голову мысль, что, возможно, именно его красота и навлекла
на него беду в те минувшие дни. Прекрасные глаза были полны боли. Ишад
почувствовала, как в ней вспыхивает сочувствие к нему.
- Сколько времени прошло, - спросил Йорл, нежно обнимая ее, - с тех
пор, как у тебя был по-настоящему достойный любовник? Как давно я перестал
надеяться. Мы можем стать ответом друг для друга, Ишад. Если мне суждено
умереть, да будет так, а если нет, то значит, что твое проклятье имеет
предел. Возможно, что некоторые мои обличья не придутся тебе по душе, но
другие... тебе не нужно страшиться.
- Для этого ты и охотишься за мной? А этот амулет всего лишь способ
привлечь мое внимание...
- Для тебя это ничего не стоит. Ишад, ведь это же так просто...
Какое искушение. В этот момент, в этот единственный миг в череде
долгих ночей и дней он был по-настоящему великолепен.
Но тут другая мысль пришла ей в голову, и Ишад, та, что годами не
знала страха, неожиданно содрогнулась.
- Нет, нет, может быть ты хочешь умереть, но я нет. Я не хочу.
Представь себе два таких проклятья вместе - половина города содрогнется,
не говоря уже о нас с тобой. Уже одна такая возможность... нет, я не хочу
умереть...
Йорл вздрогнул, и на его лице отразился страх:
- Ишад... - голос начал меняться, и черты лица поблекли, словно не в
силах больше выдерживать такое напряжение. Чешуйки возвращались, и маг, с
полным отчаяния криком, закрыл лицо руками, уже напоминавшими лапы.
Качнулись занавески, воздух задрожал, и возглас отчаяния растворился в
полумраке комнаты.
Ишад второй раз вздрогнула и посмотрела вокруг, но дом был уже пуст.
Ладно, подумала она. В конце концов, он получил ответ. Ишад довелось
побывать практически во всех частях Империи и Санктуарий ей нравился
больше всего. Хорошо, что Йорл получил ответ, и с этим покончено. Впереди
еще будут новые поручения, но сейчас мысли Ишад обратились к домику над
рекой. Это обиталище стало слишком приметным... а по дороге к реке она,
возможно, кого-нибудь и встретит.
Вино полилось в кубок, но Ганс сидел в таком смятении, что даже не
взглянул на виночерпия, а только поднес чашу к губам и сделал глоток.
- Неплохо, - сказал он вслух, и Каппен Варра, сидевший напротив него
за столиком в "Единороге", заметил, что Ганс отогнал прочь гнетущие мысли
и поднял в ответ свою чашу, грустно размышляя о позабытой песне, об
истории, которую лучше не рассказывать даже в безопасном закоулке таверны.
Завтра весь город наполнится слухами и вопросами, так что лучше ничего не
знать... уверен, что и Ганс думает так же.
- Сыграем, - предложил Каппен.
- Нет уж, обойдемся сегодня без костей. - Порывшись в кошельке, Ганс
вытащил серебряную монету и аккуратно положил ее на стол. - Это за второй
кувшин, когда допьем этот, и за сегодняшний ночлег.
Каппен наполнил чаши снова, удивляясь тому, что Ганс сам купил вино,
соря деньгами так, словно хотел от них избавиться.
- Сыграем завтра, - в надежде предложил певец.
- Завтра, - согласился Ганс и поднял чашу.
Наполнив чашу, слепой Дарус потрогал холодную жидкость пальцем,
помешал ее и передал сосуд хозяину. Дыхание Йорла к вечеру стало хриплым.
Маг осторожно принял чашу, не касаясь пальцами Даруса, чему слепой был
только рад.
Отдельно от других, у реки высился дом... совершенно непохожий на
высившиеся кругом хибары. Дом был огражден стеной и садом, но в нем
чувствовалось нечто непонятное и странное. Неподалеку от ворот мрачно
стоял Мрадхон Вис. Она была там, она нашла себе молодого человека,
похожего на Сджексо, ради которого ныне пылал внутри камин и горели свечи.
Он видел.
Постояв у дома, Мрадхон Вис, отягощенный знанием, превозмог себя и
зашагал прочь.
Роберт АСПРИН
ПОДАРОК НА ПРОЩАНЬЕ
Солнце уже поднялось над горизонтом на две ладони, когда Хорт
появился на пристани Санктуария; день только начинался, но по рыбацким
меркам было уже поздно. Глаза юноши болезненно щурились от непривычного
блеска утреннего солнца. Ему сейчас страстно хотелось оказаться дома в
постели... или в чьей-нибудь постели... где угодно, только не здесь. Но он
пообещал матери, что поможет Старику сегодня утром. И хотя воспитание не
позволяло ему нарушить данное слово, упрямый характер требовал
демонстративно опоздать в знак протеста.
Хотя он исходил пристань вдоль и поперек с раннего детства и знал,
что ее всегда тщательно чистят, Хорт все же шел осторожно, стараясь не
испачкаться. Последнее время он стал очень заботиться о своей внешности;
сегодня утром обнаружил, что у него совсем нет старой одежды, пригодной
для рыбалки. Умом он понимал тщетность попыток предохранить свой нарядный
костюм от грязи в течение целого дня работы в лодке, но недавно
приобретенные привычки требовали хотя бы постараться свести ущерб к
минимуму.
Старик поджидал его, сидя на опрокинутой лодке, как нахохлившаяся
морская птица, которая дремлет, наглотавшись рыбы. В руке он держал нож и
неторопливо, ритмично строгал какую-то ненужную деревяшку. С каждым
движением из-под лезвия падала длинная спиралевидная стружка. Кучка
стружек у ног Старика была зримым свидетельством того, как долго ему
пришлось ждать.
Странно, но Хорт всегда мысленно называл его Стариком и никогда -
отцом. Даже люди, с которыми он начинал рыбачить в этих водах, когда они
были еще мальчишками, и те называли его чаще Стариком, чем Панитом. На
самом деле он был не так уж стар, просто лицо его производило обманчивое
впечатление. Сморщенное и изрезанное глубокими складками, лицо Старика
напоминало красное глинистое русло пересохшей реки, которое можно было
увидеть в пустыне, раскинувшейся за Санктуарием: иссушенное ветром,
потрескавшееся, ожидающее дождя, которого никогда не будет.
Нет, неверно. Старик не был похож на пустыню. Старик не имел ничего
общего с этим огромным скоплением пыли. Он был рыбаком, детищем моря,
плоть от плоти его, подобно тем выветренным скалам, что сторожили вход в
гавань.
Старик поднял глаза на приближающегося сына и снова углубился в
строгание палки.
- Я здесь, - неуверенно объявил Хорт и прибавил: - Прости, что
опоздал.
Он готов был проклясть сам себя, когда эти слова сорвались с языка.
Хорт не собирался извиняться, что бы ни сказал Старик. Но Старик не сказал
ничего...
Отец не спеша встал, засунул нож в чехол точным выверенным движением,
выработанным годами тренировки.
- Помоги-ка мне с этим, - сказал он, наклоняясь к носу лодки.
Только и всего. Извинений не принял. Но и ругаться не стал. Как будто
ждал, что горе-помощник опоздает.
Кряхтя и тужась, Хорт помог перевернуть маленькую лодку и спустить ее
на воду, а сам при этом кипел от злости. Он был настолько раздражен всей
этой ситуацией, что сам не заметил, как оказался в лодке и взялся за
весла. Только тут он сообразил, что папаша годами спускал лодку безо
всякой помощи. Неопытные руки сына были лишь помехой.
Это еще больше разозлило Хорта, и он дал лодке отплыть от пристани,
когда отец приготовился сесть. Эта маленькая месть оказалась напрасной.
Старик шагнул в лодку, легко перепрыгнув полоску воды, автоматически, так,
как купец вставляет ключ в замок.
- Греби туда, - последовал приказ.
Сжав зубы в бессильной злости, Хорт склонился над веслами. Забытая
ритмичность движений пришла к нему через несколько взмахов. Когда-то он
был счастлив грести в отцовской лодке. Как здорово было чувствовать себя
большим и сильным, впервые сев за весла! Отныне он уже не маменькин сынок,
и может гордиться тем, что он - сын Старика. Приятели завидовали его
близости к единственному рыбаку, который постоянно выслеживал косяки
неуловимых ний - маленьких хитрых рыбок, за чье вкусное мясо давали самую
высокую цену.
Конечно, это было очень давно. Тогда Хорту хотелось знать о пнях все
- теперь он не помнил почти ничего. Память была занята другим.
Когда Хорт вырос, у него появился свой мир. Оказалось, что за
пределами доков о Старике никто не знает и знать не хочет. Для обычных
граждан Санктуария он был просто рыбаком, а рыбаки занимали невысокое
положение в социальной структуре города. Рыбаки не были богаты, не
пользовались расположением местных аристократов. Они одевались не так
нарядно, как С'данзо. Их не боялись, как солдат или купцов.
И от них воняло.
Это последнее обстоятельство частенько являлось предметом споров
Хорта с уличными мальчишками, жившими далеко от доков. В конце концов
синяки и ссадины убедили его в том, что рыбаки ко всему прочему были еще и
никудышными драчунами. И от них воняло.
Возвращаясь под крылышко рыбацкого сообщества, Хорт с горечью стал
замечать, что относится к взрастившей его среде с оттенком презрения.
Единственными людьми, которые уважали рыбаков, были сами рыбаки. Многие из
его друзей детства разлетелись кто куда в поисках новой жизни в
возбужденной сутолоке города. Те же, кто остались, были заурядными
парнями, они искали надежности и опоры в незыблемых традициях рыбацкого
братства и сами уже начинали походить на своих отцов.
По мере того, как росла его отчужденность, Хорт тратил все больше
денег на новую одежду, которую связывал в узелок и прятал подальше от
пропахшей рыбой хижины, которую семья называла домом. Он тщательно мылся с
песком, одевался и старался слиться с горожанами.
Когда Хорт избавился от знаков принадлежности к рыбацкому сообществу,
то сразу же почувствовал любезность горожан. С исключительной
заботливостью они обучали его тратить деньги. Вокруг него сложилась
компания друзей, и он все больше времени проводил вне дома до тех пор,
пока...
- Твоя мать сказала мне, что ты нас покидаешь...
Высказывание Старика испугало Хорта, грубо прервав блуждание мысли.
Он внезапно осознал, что попал в ловушку, о которой его предупреждали
друзья. В лодке вдвоем с отцом он будет вынужден выслушивать все до
окончания прилива. Сейчас начнется ругань, обвинения, а под конец -
уговоры.
Больше всего Хорт боялся уговоров. При всех разногласиях в прошлом,
он все еще сохранял какое-то уважение к отцу, но знал, что это уважение
умрет, как только Старик опустится до нытья или просьб.
- Ты сам сто раз говорил, Старик, - заметил Хорт, пожимая плечами, -
не всем же быть рыбаками.
Получилось резче, чем он намеревался, но Хорт не стал смягчать
ситуацию. Возможно, отец так разозлится, что беседа прервется прежде, чем
дело дойдет до увещеваний об обязательствах перед семьей и рыбацким
братством.
- Ты уверен, что сможешь заработать на жизнь в Санктуарии? - спросил
Старик, проигнорировав выпад сына.
