- Что-то вроде.
- Молодец. И как, получается?
- Еще бы!
- И теперь, если жена даст тебе от ворот поворот, ты сломя голову
побежишь к Таре?
- Наверное, - я задумался.
- Знаешь, это как в американском фильме: герой прыгает из одной машины в
другую на полном ходу. Нет времени подумать, оценить ситуацию. Но там хоть
понятно - стреляют. А вообще каскадерам за трюки хорошо платят.
- К чему ты клонишь?
- Да ни к чему. У тебя нет пространства для маневра. Или - или. Одна
постель ничем не лучше другой, если разобраться, но где здесь твое место?
- Не понимаю.
- Прекрасно. Возьми поединок на ножах - ты как раз его наблюдал. У
каждого из соперников было пространство для маневра, и оно было равным. В
схватке идет борьба за пространство: если твое больше - побеждаешь ты, и
наоборот. У Халида и Джамшеда пространство было равным - на то они и
мастера. Никто не мог бы победить. Теперь вспомни ваш поединок с Тарой.
Извини, но я издали наблюдал его.
Ты был занят атакой, а Тара - своим пространством. Она управляла
ситуацией, ты
- нет.
- Почему?
- Потому что был озабочен процессом. Так и сейчас - ты думаешь, с кем
тебе жить, с кем - спать, а своего пространства у тебя нет. Ты не создал
пространства, твои партнеры не чувствуют его, а потому управляют ситуацией
за тебя. Ну что ты можешь сказать жене, если она выставит тебя за дверь, и
правильно сделает? "Извини, милая?" Рам был прав. И жена, и Тара были
сильными женщинами; они, каждая по-своему, увлекали меня, и я становился
частью их жизни, их интересов.
- Тара - не просто твоя любовница. Когда-то я сделал ее своим "юм" -
знаешь, что это такое?
- Не знаю, - мне не понравились слова Рама.
- Женская ипостась Мастера в тибетской традиции. Она - это я в женском
облике.
А я - это она. Юм Падмасамбхавы - ... - написала его биографию -
"намтхар", и унаследовала все мастерство. Я веду к тому, что Тара - воин,
Мастер. Ей наплевать на твое пространство: если ты не сопротивляешься, она
покоряет тебя, прокатывается, как бульдозер. И идет дальше.
- Но это же бесчеловечно!
- Ничуть не бывало! Ветер не заботится о том, что на каком-нибудь деревце
оторвет слабый листок. Раз оторвался - значит, не нужен. Прекрасный урок для
тебя.
- Но что же мне делать? - воскликнул я, не в силах переварить сказанное.
- Не жди от меня конкретных советов, - холодно сказал Рам. - На пути
Искусства не учат жить. Как побеждает в схватке истинный мастер ножа? Бой -
это состязание двух ритмов: твоего и соперника. Ритм мастера совпадает с
ритмом Вселенной, ритм профана - его собственный. К ритму Вселенной
невозможно подстроиться - профан теряется и гибнет. Ты же стремишься
подстроиться под ритм соперника и потому жив, но это ЕГО ритм, и он
управляет ситуацией.
- Как же мне найти свой ритм? Или ритм Вселенной?
- Ну-у, - улыбнулся Рам, - до ритма Вселенной тебе далеко. Что же до
твоего ритма - разреши себе почувствовать его, найди его в своем сердце.
- Change your mind? - проговорил я и почувствовал надежду.
- Вот именно, - Рам захохотал и снова скроил жабью физиономию. - Смени
свой ум!
ГЛАВА 8. ПОЕДИНОК Я поселился у друга, ничего не сказав жене; ничего не
сказал я и Таре. Позвонив Свами, я сообщил, что ухожу из "Дома Чая" и
извинился. Рам благословил меня:
- Оставайся господином своих решений. На пути Искусства это - главное.
Друг не задавал лишних вопросов. Он был молчаливым флегматичным
программистом, и компьютер занимал его больше, чем все остальное в этом
мире. Несколько раз я рассказывал ему об Искусстве, о пути Ножа и о том, как
я отказался от этого пути.
- Кстати, о ножах, - однажды заметил он. - У меня тут валяется отличная
"выкидуха". Зэковская работа. Если хочешь - возьми.
Его предложение не было лишено оснований. Я по-прежнему допоздна работал
в газете, и возвращаться домой приходилось темными, опасными переулками.
- Покажи, - поразмыслив, попросил я.
Что это был за нож! Не думаю, что над ним трудилось доброе существо, но
существо это было исполнено мастерства и вдохновения - мрачного вдохновения.
Нож был тяжелым, с массивной, отделанной рельефной гравировкой, рукояткой.
Она словно сама просилась в руку, и большой палец ложился в аккурат на
кнопку. Сверкающее хищное лезвие было чуть изогнуто в конце; сверху донизу
проходил желобок - "для стока крови", пояснил друг. Я держал в руке орудие
убийства, "пронзания живой плоти", как сказал однажды Халид.
- Ты сам его почему не носишь? - спросил я, удивляясь подарку.
- Не нравится он мне, - поморщился друг. - Да и зачем - я целый день дома
сижу.
- А мне почему предложил?
Друг пожал плечами.
- Не знаю. Пригодится, - и больше я не смог вытянуть из него ни слова.
Поначалу я опасался брать нож с собой, но затем, едва увернувшись от
одной разбитной компании, уверенно положил в карман куртки. "Пусть будет, -
решил я.
- Так оно надежнее".
Этот нож пугал меня. Я чувствовал в нем живую, злобную силу, которая
предательски согревала ладонь. Одна мысль о том, что нож имеет свою миссию и
исподволь подталкивает меня к ее исполнению, наполняла сердце холодом. Я
слишком явно слышал ЗОВ, сродни тому, который почувствовал когда-то в
цветущей долине бардо. Через некоторое время зов утих, вернее, я перестал
ощущать его, занявшись другими делами.
Я раздумывал, что делать со своей жизнью. Тара привлекала и отталкивала
одновременно, как бездна, в которую хочется прыгнуть без оглядки; жену я
просто любил - тепло, по-домашнему, как любят плюшевого мишку или старые,
навевающие воспоминания тапочки. Как быть? Я спрашивал совета у друга, но
тот пожимал плечами. Пространство... Как сформировать это пространство? Я
вспоминал, до чего хорошо и покойно было с Халидом, как уверенно вел он меня
своими тропами - теперь, столкнувшись с реальной проблемой, я любил его
трепетно и нежно.
Я остался один - один на всем белом свете со своими неразрешимыми
вопросами. Я остался один - и вдруг вспомнил... Мы тогда практиковали
"врастание".
- Ты приходишь в этот мир один и уходишь один, - говорил Халид. - Никто
не составит тебе компанию в могилу. Почему ты так боишься одиночества?
Посмотри вокруг: люди пользуются другими, как инвалиды - костылями и думают,
что это и есть любовь, забота. Отбрось костыли - и человек упадет, потому
что никто не научил его стоять на своих двоих! И эти несчастные требуют от
своих костылей исправной службы, а отказ считают подлостью, предательством.
Вот ты, например,
- ты ушел из дому, и твоя мама почувствовала, что ее жизнь кончена, не
так ли?
Она убеждена, что отдала тебе все: любовь, нежность, заботу, а ты
наплевал на нее. Да, она отдала все лучшее - тебе, а теперь хочет, чтобы ты
был ею - той, которой она когда-то не стала. Нет тебя - нет ее! Вот в чем
весь фокус.
Этот фрагмент всплыл в памяти совершенно неожиданно. Боже, сколько же я
забыл! И снова вспомнился Халид - неизвестный Халид:
- Все, что я говорю, я говорю не тебе, а твоим клеткам. Ухо улавливает
любой звук, но ум отсеивает все то, что ему не по зубам. Информация уходит
вглубь. В свое время она вернется, Карлитос. Надеюсь, ты не будешь
стенографировать вслед за мной?
Я понял, я понял, я понял!! Все о пространстве, все о ритме, все о своих
чувствах. Я бросился к телефону и позвонил жене:
- Нам надо поговорить!
- О чем? - безразлично спросила она.
- Обо всем, - и мы договорились о встрече. Поздно вечером - раньше она не
могла. В нашем любимом пустынном парке.
В ожидании я бродил по аллеям - сейчас, когда я пишу эти строки,
подмывает накропать какую-нибудь пошлую сцену, но не поднимается рука. Она
появилась внезапно - легкая, бесшумная и удивительно похожая на Тару. От
неожиданности я икнул. Мы сидели, затем долго в молчании шелестели опавшей
листвой. Фонари подсвечивали осень рыжеватым, спокойным светом, и на душе
становилось легко и прозрачно. Я не находил слов, чтобы начать разговор, а
она не торопилась с вопросами.
Внезапно в конце аалеи появились двое и направились прямо к нам. Сердце
неприятно екнуло, я весь сжался, предчувствуя беду. Один, низкорослый
крепыш, попыхивал сигареткой, другой, повыше и пошире в плечах, шел
вразвалку и размахивал руками. Дойдя до нашей скамейки, они остановились.
- Сидим? - развязно спросил низкорослый. - А час-то поздний.
Мы промолчали.
- Хорошенькая, - бросил низкорослый приятелю. - Скажи?
- Ха, - ответил тот, - еще бы. Пойдемте, барышня, прогуляемся, - и он
бесцеремонно ухватил жену за локоть. Она дернулась, но хватка у парня была
что надо.
- А ты, писюн, сиди! - бросил низкорослый мне и ласково положил руку на
плечо.
Я оцепенел, как будто снова вернулся "страх опоссума". Жена в ужасе
переводила взгляд с них на меня. Нужно было действовать, но я замер в
страхе.
Высокий резко дернул мою спутницу за руку, вынудив встать.
- Пошли-пошли, девочка. Поздно уже, - ухмыляясь, произнес он. - Того и
гляди, хулиганы пристанут. А мы ж порядочные парни, да Серый? - он подмигнул
низкорослому и бросил мне: - Сиди, чмошник. Рыпнешься - пеняй на себя.
Они начали удаляться, и с каждым шагом тело цепенело все больше. Я
чувствовал, как рушится моя жизнь, но сделать ничего не мог. Парочка
двигалась по направлению к кустарнику. Я попытался встать, но низкорослый,
оскалившись, достал из кармана отточенный скальпель и легонько полоснул мне
по курке.
- Сидеть! Ты не понял? - и с оттяжкой ударил меня по лицу. Слезы брызнули
из глаз.
И в этот момент я почувствовал зов. Он шел из правого кармана куртки -
оттуда, где лежал злобный, безжалостный, жаждущий крови нож. Какая-то волна
заставила меня вскочить. Низкорослый тупо уставился на меня:
- Ох...л пацан! Пеняй на себя.
Но он не успел договорить. Нож вылетел из кармана куртки и исчез в животе
низкорослого. С ужасом наблюдал он, как кровавое пятно расплывается по
футболке, а затем грузно, по-неживому осел на землю. Я смотрел на свою руку,
залитую кровью человека. Бурое пятно расползалось по асфальту. Из кустов
выскользнул Серега и остолбенел, переводя взгляд то на меня, то на
хрипевшего приятеля.
- Пац-цан... - губы его тряслись. - Ты че, ты че, пацан?
Я молча развернулся к нему; в свете фонаря кровь на лезвии выглядела
призрачной, как в фильме про вампиров. Попробовав крови, нож уже не мог
остановиться.
- Стоять, - беспомощно пролепетал человек, который еще минуту назад
собирался изнасиловать мою жену. - Не надо, ты че?
Я знал, что убью его, убью, как бешеную собаку. Похоже, теперь им овладел
"страх опоссума": он не шевелился, а только повторял: "Ты че, ты че..." Нож
знал свое дело: изощренно, хитро, до тонкостей. Он наметил место, где
пульсировала сонная артерия. Этот звук, трепет крови в человеческом теле,
теле жертвы, чуяла каждая моя клетка, и шептала: "убей!"
- Не смей!! - раздался немыслимый по силе и громкости женский голос, -
это был голос Тары, Рама, Халида, это кричал Джамшед, мастер Ножа,
странствующий воин. Это кричала Вселенная - это был голос моей жены...
Нож мгновенно утратил свою силу и выскольнул из пальцев. Она стояла,
растрепанная, страшная, с округлившимися глазами и кричала, выла: "Не смей!"
Я не посмел...
- Он... Он успел?.. - прошептал я, понимая, что от ее ответа зависит все.
- Нет, - выдавила она и бросилась мне на шею. Она... Мир разрушался на
моих глазах. Я стоял один перед разверстым ужасом его, перед жуткой его
красотой.
