бывают в первую очередь самому себе и к себе самому в первую очередь следует
питать дружескую приязнь.
Конечно, трудно решить, за кем нужно последовать, коль скоро оба
[мнения] внушают известное доверие.
Так что надо, наверное, разобрать такие суждения и определить,
насколько и в каком смысле те или другие [мнения] истинны.
Если же мы поймем, какой смысл и те и другие вкладывают в [понятие]
"себялюбия", то [все], вероятно, станет ясно.
Итак, кто, вводит [это понятие] для порицания, те называют себялюбами
уделяющих себе большую долю в имуществе, почестях и телесных удовольствиях,
а именно к этому стремится большинство людей и в этом они усердны, словно
это высшие блага, недаром оии даже дерутся [друг с другом] из-за таких
вещей? Кто в таких вещах своекорыстен, тот угождает влечениям и вообще
страстям, т. е. чуждой рассуждения, [неразумной] части души; однако таково
большинство. Так что происхождение этого названия -- "себялюб" --
обусловлено тем, что большинство дурно и, стало быть, "себялюбу" в указанном
смысле слова по праву выносится порицание. Так что вполне понятно, почему
большинство обыкновенно называет себялюбами тех, кто уделяет самим себе то,
что мы назвали выше: действительно, если кто всегда усерден в том, чтобы
прежде всего самому совершать поступки правосудные, благоразумные или
какие-то из тех, что так или иначе подобают добродетели, и вообще всегда
оставляет за собою нравственную красоту, то -никто не скажет, что этот
человек "себялюбив", и не осудит его.
А ведь именно такого можно посчитать в большей мере "себялюбом", ибо он
уделяет себе самые прекрасные и первейшие блага и угождает самому главному в
себе, во всем ему повинуясь; и как государство и всякое другое образование
-- это прежде всего его главнейшая часть, так и человек[38]; выходит, что
себялюбом [в высшем смысле] является в первую очередь человек, дорожащий
этой частью себя и угождающий ей. Кроме того, воздержным и невоздержным
называют в зависимости от того, удерживает ли ум [главенство] или не
удерживает, как если бы каждый и был [сам] этим [умом]; и как кажется,
поступки совершают сами, т. е. произвольно, когда совершают их при участии
суждения (meta logoy). Совершенно ясно, таким образом, что каждый
представляет собою эту евою часть или прежде всего ее, а также что добрый
человек особенно ею дорожит. Вот почему он будет себялюбом по преимуществу,
но иного рода, нежели порицаемый себялюб, причем настолько от него
отличающимся, насколько отличается жизнь по рассуждению (kata logon) от
жизни по страсти, а стремление к нравственно прекрасному -- от стремления к
кажущемуся полезным. Поэтому все признают и хвалят тех, кто выдается
усердием в прекрасных поступках. Если бы все соревновались в прекрасном и
напрягали свои силы, чтобы совершать самые прекрасные поступки, тогда в
обществе было бы все, что должно, а у каждого частного лица были бы
величайшие из благ, коль скоро добродетель именно такое благо.
Следовательно, добродетельному надлежит быть себялюбом (ведь, совершая
прекрасные поступки, он и сам получит пользу и окажет услуги другим), а
испорченному не [должно быть себялюбом], ибо, следуя дурным страстям, он
принесет вред и себе, и окружающим. Действительно, у испорченного [человека]
не согласуется то, что он должен делать, с тем, что делает, а добрый, что
должно, то и делает; ведь всякий ум избирает для себя самое лучшее, а добрый
подчиняется уму.
Правда о добропорядочном заключается в том еще, что он многое делает
ради друзей и отечества и даже умирает за них, если надо: он расточит
имущество ix почести и вообще блага, за которые держатся другие, оставляя за
собою лишь нравственную красоту; он скорей предпочтет испытать сильное
удовольствие за краткий срок, а не слабое за долгий, и год прожить прекрасно
[предпочтительнее для него], чем много лет -- как придется, и один
прекрасный и великий поступок он предпочтет многим, но незначительным. Это,
вероятно, и происходит с теми, кто умирает за других: они в этом случае
избирают то, что для них самих есть величие [и] красота. И они, пожалуй,
расточат [свое достояние] на то, от чего больше получат их друзья; тогда
друзьям достанутся деньги, а им самим -- нравственная красота, так что самим
себе уделяется большее благо. Точно таким образом [обстоят дела] с почестями
и должностями начальников, ибо все это предоставят другу, потому что
[отдавать другу] -- это прекрасно и похвально. Естественно, добропорядочным
считается тот, кто всему предпочитает нравственную красоту. А можно
предоставить другу и [прекрасные] поступки, и даже прекрасней оказаться
причиною [прекрасного поступка] для друга, нежели совершить его самому.
Итак, во всех делах, достойных похвалы, добропорядочный, как мы видим,
уделяет себе большую долю нравственной красоты. Вот, стало быть, в каком
смысле должно, как сказано, быть себялюбом, а так, как большинство, не
нужно.
9 (IX).
Спорят и о счастливом[39], будет ли он нуждаться в друзьях или нет.
[Некоторые] утверждают, что у блаженных и самодостаточных нет никакой
надобности в друзьях, потому что как таковые блага (tagatha) у них имеются.
А значит, как самодостаточные, они ни в чем дополнительно не нуждаются;
между тем друг, будучи вторым "я", дает как раз только то, что человек не
способен получить благодаря самому себе; отсюда [изречение]: "Когда добром
дарит демон, что нужды в друзьях!"[40] Но ведь это, похоже, нелепость:
приписывая счастливому все блага, не дать ему друзей -- того, что считается
самым важным из внешних благ!
И вот если другу свойственнее делать добро, а не принимать, и оказывать
благодеяния -- свойство добродетельного и добродетели, и, наконец, если
делать добро друзьям прекраснее, чем посторонним, то добропорядочный
[человек] будет нуждаться в тех, кто примет его благодеяния. Поэтому
следующий вопрос о том, при удачах или при неудачах больше надобность в
друзьях, если иметь в виду, что и неудачник нуждается в тех, кто будут ему
благодетелями, и удачливые -- в тех, кому они будут делать добро.
Вероятно, нелепо также делать блаженного одиночкой, ибо никто не избрал
бы обладание благом для себя одного; действительно, человек -- общественное
[существо] [41], и жизнь сообща прирождена ему. Значит, эти [черты] есть и у
счастливого, ведь он от природы имеет блага, между тем ясно, что с друзьями
и добрыми людьми лучше проводить дни, нежели с посторонними и случайными.
Следовательно, у счастливого есть нужда в друзьях.
Что же в таком случае имеют в виду те, первые, и в каком отношении они
говорят правду? [42] Не в том ли дело, что большинство считают друзьями
полезных людей? Но в таких блаженный, конечно, ничуть не будет нуждаться,
поскольку блага у него имеются, а тогда не будет нужды и в друзьях ради
удовольствия, разве только в ничтожной степени (ибо раз жизнь [сама по себе]
доставляет удовольствие, не нужно никакого удовольствия, привлекаемого
извне). И вот, поскольку блаженный не нуждается в друзьях такого рода,
кажется, что он не нуждается в друзьях [вообще].
Но это, видимо, неправда. В начале уже было сказано [43], что счастье
-- это своего рода деятельность; ясно между тем, что деятельность возникает,
а не наличествует, наподобие своего рода приобретения.
Если же быть счастливым -- значит жить и действовать и деятельность
добродетельного сама по себе добропорядочна и доставляет, как было сказано в
начале, удовольствие; и если родственное (to oikeion) -- это тоже одна из
вещей, доставляющих удовольствие, причем окружающих мы скорее способны
созерцать, нежели самих себя, и их поступки -- скорее, нежели
собственные[44]; и если, [наконец], поступки добропорядочных людей -- и
друзей при этом -- доставляют добродетельным удовольствие (ибо в них
содержатся оба естественных удовольствия, [ -- от естественного и от
добропорядочного -- ] то, стало быть, блаженный будет нуждаться в таких
друзьях, если только он действительно предпочитает созерцание добрых и
родственных ему поступков, поступки же добродетельного человека, являющегося
другом, именно таковы.
Предполагается далее, что счастливый человек должен жить с
удовольствием. Однако для одиночки жизнь тягостна, потому что трудно
непрерывно быть самому по себе деятельным, зато с другими и по отношению к
другим это легко. Деятельность, сама по себе доставляющая удовольствие,
будет тогда непрерывнее, как и должно быть у блаженного. В самом деле,
добропорядочный в меру своей добропорядочности наслаждается поступками
сообразными добродетели и отвергает то, что от порочности, подобно тому как
музыкант находит удовольствие в красивых напевах и страдает от дурных. От
жизни сообща с добродетельными, как утверждает и Феогнид, получается даже
что-то вроде упражнения в добродетели[45].
При внимательном рассмотрении вопроса, скорее с точки зрения природы,
кажется, что добропорядочный друг по природе заслуживает избрания для
добропорядочного. Сказано ведь, что благо по природе для добропорядочного
само по себе является благом и доставляет ему удовольствие[46].
[Понятие] "жить" (to dzen) для животных определяется по способности
чувствовать, а для людей -- по способности чувствовать и понимать (aisthesis
e поеsis). Способность we возводится к деятельности, ибо главное
заключено в деятельности[47]. Таким образом, видимо, "жить" -- значит
собственно "чувствовать" или "понимать". "Жить" между тем относится к благам
и удовольствиям самим по себе, потому что жизнь определенна, а
определенность принадлежит природе собственно блага; но что благо по
природе, является благом и для доброго человека, так что, видимо, всем жизнь
доставляет удовольствие[48]. Но ни плохую жизнь, ни растленную, ни жизнь в
страданиях не следует принимать во внимание, потому что такая жизнь лишена
определенности, так же как и ее содержание (ta hyparkhonta aytei).
О страдании в дальнейшем изложении будет сказано яснее[49].
Если же сама "жизнь" (to dzen) -- благо и удовольствие (это видно из
того, что все стремятся к ней, и особенно добрые люди и блаженные, ибо для
них в первую очередь жизнь (bios) достойна избрания и существование (dzoe)
их наиблаженнейшее); и если видящий чувствует, что он видит, и слышащий, что
он слышит, а идущий, что идет, и соответственно и в других случаях есть
нечто чувствующее (to aisthanomenon), что мы действуем, так что мы, пожалуй,
чувствуем, что чувствуем, и понимаем, что понимаем, а чувствовать, что мы
чувствуем или понимаем, -- [значит чувствовать], что мы существуем (esmen)
(ибо "быть" (to einai) определено как чувствовать или понимать); и если
чувство жизни относится к вещам, которые сами по себе доставляют
удовольствие (потому что жизнь (dzoe) -- благо по природе, а чувствовать
благо, имеющееся в самом себе, доставляет удовольствие); и если жизнь есть
предмет избрания, причем в первую очередь для добродетельных, потому что
бытие для них благо и удовольствие (ведь, чувствуя в себе благо само по
себе, они получают удовольствие); и если добро порядочный относится к другу,
как к самому себе (ибо друг -- это второй он сам), -- [если все это так], то
для каждого человека как собственное бытие -- предмет избрания, так же или
почти так и бытие друга[50]. Между тем бытие, как мы знаем, есть предмет
избрания благодаря чувству, что сам человек добродетелен, а такое чувство
