владельцу, а ту, что он назначал, прежде чем стал владельцем.
2(11).
Трудности заключаются и в следующих вопросах: предоставлять ли все на
усмотрение отца и во всем слушаться его, или же при недуге надо верить
врачу, а военачальником назначать способного вести войну? А также: кому
больше оказывать услуги -- другу или добропорядочному человеку и что важнее
-- воздать благодарность благодетелю или расточать [благодеяния] товарищу,
если и для того, и для другого [одновременно] нет возможности? Не правда ли,
нелегко точно определить все такие случаи? В самом деле, часто они бывают
отличны по самым разным признакам: по величине и ничтожности, по
нравственной красоте и необходимости.
Совершенно ясно, что не следует предоставлять все на усмотрение одного
и того же лица и что в большинстве случаев следует, скорее, воздавать за
благодеяния, нежели угождать товарищам, точно так же, как прежде, чем давать
товарищу, следует возвратить долг тому, кому должен.
Но может быть, так следует поступать не всегда. Например, следует ли
выкупленному у разбойников в свою очередь выкупить освободителя, кем бы тот
ему ни был, или отплатить ему, даже не попавшему в плен, но требующему
воздаяния, [когда] выкупить нужно отца? Не правда ли, принято считать, что
отца надо выкупить скорее, чем даже самого себя[9].
Стало быть, в общем, как уже сказано, долг следует вернуть, по, если
это даяние перевешивают нравственно прекрасное или необходимое, следует
отклониться в их сторону. Ведь иногда и вознаграждение за первоначально
полученное не дает справедливого равенства, а именно когда один делает
добро, зная, что другой человек добропорядочный, а этому другому приходится
воздавать тому, кого он считает испорченным. Иногда ведь не следует давать в
свой черед взаймы даже заимодавцу, потому что он дал взаймы доброму
человеку, уверенный, что получит [обратно], а добрый не надеется получить от
подлого [что-нибудь назад]. Так что если все действительно обстоит так,
притязания [первого] несправедливы; если же дела обстоят иначе, но думают,
[что так], то и тогда, пожалуй, не покажется, что делать это нелепо. Таким
образом, как уже не раз было сказано, суждения о страстях и поступках
обладают такой же [и не большей] определенностью, как и то, к чему относятся
эти [суждения][10].
Совершенно ясно, таким образом, что не всем следует воздавать одинаково
и даже отцу не все [причитается], подобно тому как не все жертвы приносят
Зевсу. А поскольку разное [причитается] родителям, братьям, товарищам и
благодетелям, то и уделять каждому следует свойственное ему и подобающее.
Так, видимо, и делают. Ведь на свадьбу зовут родственников, ибо у них общий
род, а совершаемые действия имеют отношение [к роду] [11]; по той же причине
и на похороны, как принято считать, прежде всего надо приглашать
родственников. Если же говорить о пропитании, то тут в первую очередь,
видимо, следует оказывать поддержку родителям, поскольку мы их должники, а
кроме того, оказывать ее виновникам [самого нашего] существования
прекраснее, чем самим себе; и почет родителям [положен], словно богам, но не
всякий; действительно, отцу [положен] не такой же почет, как матери, и
равным образом не такой, [что положен] мудрецу или военачальнику, но отцу
оказывают отцовы почести и соответственно матери, и любому, кто старше,
соответственно его возрасту оказывают почет, вставая ему навстречу,
укладывая его [12] и так далее; в отношении же товарищей, а равным образом и
братьев, напротив, свобода речи (parrhesia) и равенство (koinotes) во всем.
Нужно всегда стараться уделять и родственникам, и членам своей филы, и
согражданам, и всем остальным, что им подходит, и сопоставлять принадлежащее
каждому из них с родством, добродетелью или полезностью. Если речь идет о
людях сходного происхождения, сопоставить это сравнительно просто; более
трудоемкое дело, когда они разны. Отступать из-за этого тем не менее не
следует, но надо так провести разграничение, как это окажется возможным.
3(111).
Труден и вопрос о том, расторгать или нет дружеские связи с теми, кто
не остаются прежними. Может быть, нет ничего странного в расторжении дружбы
с теми, кто нам друзья из соображений пользы или удовольствия, когда ни
того, ни другого в них уже не [находят]? Друзьями-то были тем [выгодам и
удовольствиям], а когда они исчерпались, вполне разумно не питать дружбы.
Однако будет подан повод к жалобе, если, любя за пользу или удовольствие,
делали вид, что за нрав. Именно это мы уже сказали в .начале[13]:
большинство разногласий возникает между друзьями тогда, когда они являются
друзьями не в том смысле, в каком думают. Поэтому всякий раз, как человек
обманулся и предположил, что к нему питают дружбу за его нрав, в то время
как другой ничего подобного не делает, пусть он винит самого себя; но всякий
раз, когда он введен в заблуждение притворством другого, он вправе
жаловаться на введшего в заблуждение, причем.даже больше, чем на
фальшивомонетчика, настолько, насколько пеннее [предмет], на который
обращено коварство.
А когда человека принимают, считая его добродетельным, а он оказывается
испорченным и обнаруживает [это], то разве надо все еще питать к нему
дружбу? Это же невозможно, коль скоро не все, [что угодно], предмет приязни,
а только собственно благо. Подлое же и не является предметом дружеской
приязни, и не должно им быть, ибо не следует ни быть другом подлости
(philoponeros), ни уподобляться дурному; сказано ведь, что подобное -- в
дружбе с подобным[14]. Надо ли в таком случае расторгать дружбу немедленно,
или, может быть, не со всеми, но с неисцелимыми в своей испорченности?
Однако помощь тем, у кого есть возможность исправиться, должна иметь в виду
скорее нрав, а не состояние, в той мере, в какой нрав выше [имущества] и
теснее связан (oikeiоteron) с дружбой. Расторгая [дружбу с неисцелимо
порочным, человек] не делает, видимо, ничего странного, ведь другом он был
не такому, [а прежнему], и вот, будучи не в состоянии спасти изменившегося
друга, он от него, отступается.
Если же один остается прежним, а другой становится более добрым
человеком и начинает намного отличаться от первого добродетелью, надо ли
обращаться с первым как с другом? или это невозможно? При большом
расхождении становится особенно ясно, [что это невозможно], например, в
дружбах с детства; действительно, если один по образу мыслей (tеn dianoian)
остается ребенком, а другой становится мужем в лучшем смысле слова (hoios
kratistos), то как им быть друзьями, когда им нравится не одно и то же и
радуются и страдают [они по разным поводам]? Ведь даже отношение друг к
другу у них будет не совпадать, а без этого, как мы видели, нельзя быть
друзьями, ибо без этого невозможно иметь общий образ жизни (symbioyn). Об
этом уже было сказано[15].
Должно ли в таком случае отношение к [другу детства] не иметь никаких
отличий, как если бы он никогда не был другом? Нет, пожалуй, следует хранить
память о былой близости, и, подобно тому как друзьям, по нашему мнению,
следует угождать больше, чем посторонним, так и бывшим друзьям ради прежней
дружбы нужно уделять какое-то [внимание] в тех случаях, когда дружба была
расторгнута не из-за чрезмерной испорченности.
4 (IV).
Проявления, [или признаки], дружбы (ta philika) к окружающим, по
которым и определяются дружбы, похоже, происходят из отношения к самому
себе[16]. В самом деле, другом полагают того, кто желает блага и делает
благо, [истинное] (tagatha) или кажущееся, ради другого, или того, кто
желает во имя самого друга, чтобы тот существовал и жил; именно это дано
испытывать матерям к детям и тем из друзей, кто рассорился. А другие
признают другом того, кто проводит с другим время и вместе с ним на одном и
том же останавливает выбор иди же делит с ним горе и радости. И это все тоже
в первую очередь бывает у матерей [в их отношении к детям]. По одному из
этих признаков и определяют дружбу. Каждый из данных признаков присутствует
в отношении доброго человека к самому себе (а у остальных -- в той мере, в
какой они такими себе представляются, ведь, как уже было сказано [17],
добродетели и добропорядочному человеку в каждом частном случае положено
быть мерой): он ведь находится в согласии с самим собой и вся душа [его во
всех ее частях] стремится к одним и тем же вещам [18]. Далее, он желает для
себя самого того, что является и кажется благами (tagatha kai phainomena), и
осуществляет это в поступках (ибо добродетельному свойственно усердие в
благе), причем [и желает, и осуществляет он это] ради самого себя, а именно
ради мыслящей части души (to dianoetikon), которая, как считается, и
составляет [самость] каждого (hoper hekastos) [19]. Кроме того, он желает,
чтобы он сам был жив, цел и невредим, и прежде всего та его часть, благодаря
которой он разумен (phronei) [20]. В самом деле, "быть" -- благо для
добропорядочного человека, и каждый желает собственно благ себе, так что
никто не выберет для себя владеть хоть всем [благом] при условии, что он
станет другим [существом] [21] (а ведь бог-то как раз и обладает [всем
благом]); напротив, [только] при условии, что 6п останется тем, кто есть, --
кем бы он ни был -- [человек желает себе блага]. Между тем каждый -- это,
пожалуй, его понимающая часть (to nooyn), или прежде всего она. И
[добропорядочный] человек желает проводить время сам с собою, ибо находит в
этом удовольствие, ведь и воспоминания о совершенных поступках у него
приятные, и надежды на будущее добрые (agathai), а такие вещи доставляют
удовольствие. И для его мысли в изобилии имеются предметы умозрения (theoreЅ
mata). И горе, и удовольствие он лучше всего разделит с самим собою, потому
что страдание ему причиняют и удовольствие доставляют во всех случаях одни и
те же вещи, а не один раз одно, другой -- другое, он ведь чужд запоздалому
раскаянию.
Итак, поскольку каждый из этих признаков присутствует в отношении
доброго человека к самому себе, а к другу относятся, как к самому себе
(потому что друг -- это иной [я сам]), постольку считается, что и дружба
есть, если есть тот или иной признак, а друзья -- те, в чьих отношениях
имеются эти [признаки]. Оставим пока вопрос о том, возможна или нет дружба с
самим собою. По всей видимости эта дружба возможна, поскольку [душа] состоит
из двух или более ,[частей], и еще потому, что чрезмерность в дружбе
сравнивается с [дружбой] к самому себе[22].
На первый взгляд названные [признаки], кажется, имеются в отношении к
себе у большинства людей, хотя бы эти люди были дурными. А в таком случае
причастны ли они к данным [признакам] в той мере, в какой они сами себе
нравятся и представляются себе добрыми? Ведь ни у одного из окончательно
дурных и нечестивых их все-таки нет, да и не кажется, [будто есть]. Навряд
ли имеются эти [черты] у [просто] дурных, ибо они находятся в разладе с
самими собою и влечения их обращены к одному, а желания -- к другому;
таковы, например, невоздержные: тому, что им самим кажется благом, они
предпочитают удовольствия, хотя бы и вредоносные. Так и другие из трусости
ли или из праздности перестают делать то, что, по их же мнению, самое для
них лучшее. А те, кто много совершили ужасных поступков и ненавистны за
порочность (mokhteria), бегут из жизни и убивают себя[23]. И порочные ищут,
с кем вместе провести время, избегая при этом самих себя. Дело в том, что
