несчастных людей за их тупое отрицание Истины так же, как Истина нашла
оправдание твоему отрицанию и послала нас, гонцов своих, возвестить тебе о нем.
Василион поцеловал руку старца, голос которого был добр и кроток, как тогда в
трапезной, когда он говорил трем фигурам в незабываемую ночь: Я заметил, как
слеза Василиона упала на темную руку старца и как тот нежно погладил по седой
голове приникшего к нему человека.
- Уверен будь, - еще ласковее шепнул ему Раданда и жестом пригласил нас
следовать за ним.
Мы прошли через три пустых, роскошно и безвкусно обставленных комнаты, миновали
огромную столовую, где на столе неэстетично оставались разбросанными остатки
пищи, и вошли в заполненный азартно спорящими людьми большой зал. Никто вначале
не заметил нашего присутствия. Мы тихо и молча стояли у дверей. Я видел глубоко
сосредоточенное лицо Раданды. Он точно молился. Внезапно от его блиставшего шара
побежали розовые и белые лучи во все стороны. В комнате стало даже светлее.
Голоса смолкли вдруг, точно все сразу заметили Раданду. Десяток людей оглянулись
на него и на нас, и из разных углов послышалось: "Ах!", "Отец!", "Боже мой!",
"Как же мы не слыхали!" и тому подобные возгласы растерянности и удивления.
- Так, так, дети мои дорогие. Недаром сказано, что не знаете ни дня, ни часа,
когда сын человеческий придет. Если вы знали точно день и час, когда придет к
вам Учитель И., и не смогли приготовиться к встрече с ним, что же будет с вами,
когда подойдет ваша смерть к вам? Часа ведь ее не знаете. Смерти нет для тех,
кто в себе жизнь вечную открыл и ее носит. Когда вы ехали сюда, вы давали обет:
до смерти все остающиеся дни трудиться. Вы обещали Учителю И. к его приезду в
Общину приготовить образцы своих трудов, показать результаты навой жизни.
Каждому из вас была предложена вся трудовая жизнь Общины - от самых низких форм
труда до наивысшей ступени художественной и научной работы. Вы все отвергли.
Тогда я предложил вам самим создать себе новые формы, трудиться каждому по
собственному вкусу и усмотрению. Не раз я приходил к вам, напоминал, торопил,
молил не терять времени попусту, а приниматься за труд. Только немногие из вас,
не больше сотни людей, вошли в трудовую жизнь Общины. Они слились с нею, своими
талантами и любовью двинули многое в Общине вперед и двинулись сами в во много
раз более расширенном сознании. Они - вами критикуемые и презираемые труженики,
труженики на общее благо - ныне освободились от необходимости жить в уединенной
Общине, им не нужны более рамки, помогающие дисциплине. Они уже обладают
устойчивой самодисциплиной, они могут выйти в широкий мир как новые, полезные
единицы вселенной, в которых Жизнь найдет верных слуг, содействующих выполнению
Ее плана Вечности. Что же имеете вы предъявить Учителю, мои бедные дети?
Результатов ваших споров и разговоров нет. А десять лет вашей жизни минуло.
Учитель здесь, и вы непременно должны дать ему ответ обо всем сделанном вами,
что из ваших обетов вы выполнили.
Пока Раданда говорил, люди старались отойти от него как можно дальше в глубь
комнаты, точно лучи, исходившие от него, их жгли, хотя я был уверен, что они их
не видели. Но с моими глазами творилось что-то странное. Я не видел теперь - как
раньше - человека в плотной форме. Я видел в каждом несколько пластов мутной или
светящейся материи, как бы облекавшей и проникавшей одна в другую, в самой
глубине которых сверкали движущиеся центры. У тех людей, где оболочки были
светлы и прозрачны, центры эти были больше, сияли и двигались с вихревой
быстротой. Там, где оболочки были похожи на пласты вязкой тины мутно-серых ли
зелено-черных тонов, центры эти еле виднелись и едва заметно двигались. Я
взглянул на Раданду и понял - то, что я принимал за его светящийся шар, было
сиянием его вращающихся центров, расположенных, как сверкающие цветы, среди
массы светящейся материи, которой было окружено его тело. Сливаясь в своем
движении, сверкая и переливаясь, эти центры и производили впечатление шара.
Люди, наполнявшие комнату, - как это и предполагал Раданда, - пытались выйти из
дома через крылечко, но возвращались обратно, не выпущенные Василионом. Из зала
еще одна дверь вела, очевидно, к террасам, но сейчас она была заставлена
каким-то громоздким шкафом, наподобие готического, тоже довольно безобразным по
форме. Мимо же Раданды никто не решался пройти, все сгрудились у окон,
растерянно, уныло, а некоторые, злобно поглядывая на нас.
Случайно взгляд мой упал на тоненькую женскую фигурку, одиноко стоявшую у окна.
Это была совсем юная девушка лет четырнадцати, смотревшая на Раданду сияющими
глазами, и, когда лучи Раданды добежали до нее и совсем ее окутали, она быстро
пробежала через весь зал, упала на колени перед старцем, схватила обеими руками
его руку и быстро заговорила:
- Отец, дорогой, спаси меня, помоги мне. Я так хочу учиться, я так люблю людей.
Дедушка Рассул велел мне ходить в школу, но ни мама, ни брат об этом слышать не
хотят и не позволяют мне даже выходить из дома. Я много раз пыталась добраться
до тебя, каждый раз меня ловили и запирали дома. Помоги мне, научи меня
разобраться, где правда. Я ничего не слышу вокруг себя, кроме злой критики
Общины, и понятия не имею, что такое ты и Община на самом деле и зачем мы живем
здесь, если моим родителям и всем их друзьям так не нравится Община.
Не успел Раданда поднять девушку с колен и поставить рядом с собой, как из толпы
вышла величественная женщина, очень красивая, и с чрезвычайной надменностью
обратилась к Раданде:
- Пожалуйста, отец, не обращай внимания на истерические выходки нашей дурно
воспитанной дочери. Все это плод ее фантазий, которым с самого детства потакал
дедушка Дартан. Прости, пожалуйста, я так растерялась, что даже забыла первый
долг вежливости и не предложила тебе сесть. Но выпад моей ненормальной дочери
меня потряс.
- Так, так, Анитра, друг. Тебе танцевать фантастические танцы, которые ты
считаешь верхом искусства, ничто не мешало. И ты никогда не терялась и не
смущалась, нарушая ими чей-либо покой. Как много раз я к тебе приходил, и ты,
занятая каким-либо замысловатым па, не имела ни времени, ни возможности
предложить мне сесть. И все, чем ты провожала меня, была небрежно кинутая
какому-нибудь свидетелю твоих балетных упражнений фраза: "Слава Богу, отделалась
от назойливого старикашки". Бедная Анитра. Ты не подумай, что я упрекаю тебя.
Нет, нет. Видишь ли, друг, ничьи глаза нельзя раскрыть насильно. На земле очи
каждого раскрываются только тогда, когда он долго и много трудится: На земле
нельзя жить без труда, в праздности. Это место среди всех мест вселенной - путь
труда. Если бы ты училась танцам, чтобы достичь в них искусства и передавать его
другим, вдохновлять им твоих ближних, пробуждать в них стремление к благородству
и красоте, твой путь плясуньи был бы священен и благословен. Но ты думала не о
людях, а о самой себе, о своих собственных прелестях, пленять которыми - без
белил и румян - становилось уже трудно. И потому ты потратила время даром. Ты
забыла самый первый закон тружеников земли: оставь себе заместителя. Ты не
только никого не привлекла к делу красоты, но каждого, кто подходил к тебе,
желая учиться, отталкивала, опасаясь соперничества. Попробуй сейчас, хоть один
раз за всю жизнь, радостно подумать о другом человеке, а не о себе одной.
Предоставь дочери своей свободу жить, как она хочет и понимает, учиться чему
хочет:
- Да что ты такое говоришь, отец! - резко перебила Анитра Раданду. Она краснела
и бледнела во время его слов и теперь едва сдерживалась, чтобы не сказать
грубости. - Ведь ты в своей, - она чуть запнулась, - житейской неопытности не
можешь понять желаний моей дочери. Если завтра ей дать разрешение жить по ее
воле и вкусу, то она завтра же и поступит сиделкой в твою больницу, оправдываясь
тем, что ничего иного, как ходить за больными, делать не умеет. Она своенравный
и злой ребенок.
Анитра резко повернулась к окружавшим ее людям и резко выкрикнула:
- Адам, Рамза, мужчины! Что же и на этот раз вы, муж и сын, оставите меня,
женщину, сражаться одну? Вы слышите, что меня оскорбляют, говорят, что я никогда
не была доброй, и вы молчите? Что ты подразумеваешь под словом "труд", это я;
отец, хорошо знаю. Довольно посмотреть на Роланду и Рунку, которые всем своим
видом доказывают, что они забыли, что они женщины. Довольно посмотреть на
Грегора, вечно испачканного глиной. Уж не говорю об остальных, поддавшихся твоим
проповедям о труде на благо людей. Я уверена, что Учителю И. и в голову не
приходило понимать труд так, как ты его понимаешь. Сделай одолжение, верни мне
дочь, по своей глупости прячущуюся за твоей спиной.
Видя неподвижность и молчание Раданды, Анитра вытащила из толпы пожилого
человека, у которого был очень растерянный и несчастный вид. Он кротко смотрел
на свою мучительницу, которая тащила и подталкивала его по направлению к
Раданде.
- Проси, Адам, требуй обратно дочь. Хоть раз докажи, что ты мужчина. Не смей
отказываться, иди.
- Анитра, милая, приди в себя. Ведь ты же добрая женщина, не выказывай себя
хуже, чем ты есть.
Адам моляще, ласково глядел на свою мучительницу, которая нисколько не внимала
его мольбам. Тогда неожиданно ловким и сильным движением, что совсем не
соответствовало его слабому сложению, Адам вырвал свою руку из руки жены, сделал
несколько быстрых шагов к Раданде и упал перед ним на колени.
- Дорогой, святой отец, я так долго мечтал встретиться с тобою. Но каждый раз,
когда ты приходил сюда, меня не бывало дома. А тебя искать, идти к тебе сам я
боялся. Прости нас. Я осознал уже давно, что мы живем не так, как обещали
Учителю И. Я уже начал работать. Грегор - втайне от жены моей - взял меня к себе
на завод, и, кажется, он не недоволен мною. Молю тебя, спаси дочь, спаси
прекрасную девочку Санну. Она добра и трудолюбива. И если в нашем доме есть хоть
какой-нибудь мир и порядок, то она их источник. Не сочти мою просьбу за жалобу,
но:
- Прекрасно, отец, мало того, что ты вечно портил девчонку своим баловством, ты
сейчас публично срамишься своей сценой коленопреклонения! Да еще признаешься,
что работаешь на заводе у Грегора. Что же ты там, глину месишь, что ли? -
выступая из-за спины матери, произнес тонким и неприятного тембра голосом
молодой человек высокого роста. Он был так толст, что казался весь налитым
жиром. Верхняя губа его обнажала крупные зубы большого рта, и что-то хищное
проскальзывало в его лице. Голова его была так мала по отношению к размеру его
широких плеч, что казалась булавочной головкой на ките.
- Рамза, Рамза, одумайся, вспомни последний разговор с дедушкой Дартаном, -
повернув к нему голову, ответил Адам. Он снова обратился к Раданде. - Отец, не
оставь нас твоим милосердием, помоги мне понять, как я должен служить своей жене
и сыну, чтобы любовь моя была им помощью и силой. Как мне раскрыть им глаза,
чтобы они увидели, как глубоко я им предан, как велико мое к ним уважение и
желание внести в их жизнь мир и счастье. Я готов день и ночь трудиться и взять
на себя всю тяжесть повседневного труда, лишь бы они были довольны, чтобы на их
лицах заиграла улыбка, а не постоянное уныние и раздражение.
- Встань, друг, подойди к дочери твоей, что в слезах молится о тебе. Утешьтесь
оба и мужественно старайтесь думать о ваших родных не как о близких вам телесных
формах, но как об отдельных частицах Единой Жизни, заключенной в формы близких
вам людей. Несите ваши мольбы и заботы не этим внешним формам, но тому Величию,
вечному и неугасимому, что они несут в себе.
Раданда обнял отца и дочь, погладил их по головам и поставил сзади себя. Мне и
Грегору он велел встать по обеим сторонам от себя. Из разных концов зала теперь
стали выходить одинокие фигуры и, приблизившись к Раданде, становились
полукольцом вокруг него. Плотно прижавшись друг к другу, они точно боялись
нападения остававшихся в дальних концах комнаты людей.
- Отец, мы все работаем тайно от наших семей в твоих мастерских и школах. У нас
