подняться, Иргашев перелетел через меня и метнулся вглубь дома, к лестнице,
ведущей на крышу. Я переполз в дом, ожидая атаки снайпера. Но дверь в углу
двора оставалась закрытой. Заменив магазин автомата, я держал ее на мушке.
Повернув голову назад, я увидел убитого мной человека. Он лежал возле
противоположной стены, неестественно подогнув под себя правую ногу. Из
развороченного его живота с вывернутыми внутренностями шел дым и противное
шипение -- это остывали трассера в уже мертвом теле.
Используя молчание снайпера, во двор через дувал один за другим
посыпались ребята, прикрываемые с противоположной крыши "Марадоной". Они
заучено кинулись в разные стороны двора, ища укрытие, выбивая двери.
Брошенная с опозданием с крыши духовская граната не могла уже никому
повредить. В ответ на крыше одна за другой разорвались брошенные снизу
гранаты. Я все еще стоял над убитым духом, когда из-за моей спины, не
скрывая своего раздражения, вызванного моей заминкой, вынырнул Паша Морозов.
Он по-деловому перевернул труп, сорвал порванный "лифчик" с магазинами и тут
же разочарованно отшвырнул его в угол дома. Я поднял с пола автомат убитого.
Это был китайский АК, крышка его коробки была отшлифована почти до белизны.
Приклад был разбит в щепки моими пулями. Я автоматически передернул затвор.
На пол к моим ногам упал патрон.Я поднял его и положил в карман. Подумать
только, в этом кусочке металла была заключена вся моя жизнь, все 18 лет,
наполненные радостью и разочарованием. Точно такая же пуля, пущенная моей
рукой, освободила сердце этого афганца от ненависти.
Уже все кончилось. Пулеметчик спрыгнул с крыши в сад, расположенный за
домом. Но, видимо, из двух мусульман, имеющих одинаковые шансы умереть в
этот день, Аллах наказал пулеметчика -- он подвернул ногу при приземлении на
мягкую землю сада. Наш хлопкороб спокойно, словно гвоздями, пришил короткими
очередями бедолагу к его родной земле.
Помещение, из которого снайпер заставлял нас с Иргашевым лежа глотать
пыль, оказалось вульгарным туалетом. Пол здесь был усыпан гильзами от
автоматической винтовки, найти которую мы не смогли. В стенах туалета были
проделаны аккуратные бойницы. Выглянув в одну из них, я увидел проулок, в
котором лежал несколько минут назад. В этот миг я понял, что только чудом не
стал точно таким же мешком с костями, как тот убитый в доме дух. Снайпера
ребята так и не нашли. Добросовестно закидав сортир гранатами, группа
покинула этот дом. Уже сразу же за углом мы столкнулись с группой замполита.
Пара ласковых слов в ответ на наши сбивчивые объяснения -- вот и весь
протокол нашей встречи. Мы задерживали роту, задача которой была выйти на
рубеж и замкнуть кольцо оцепления. Всего лишь. Вспоминая позже этот день, я
думал, остался ли жив тот снайпер из туалета?
...Я прислонился к стене туалета, рассматривая проулок в бойницу.
Внизу, в глубине ямы с дерьмом, раздался непонятный то ли всплеск, то ли
шлепок. Я осторожно подошел к краю уж слишком узкой дыры и ничего не увидел,
но, невольно отклонившись назад, вдруг заметил его, вернее его тело. Он
висел, зацепившись за что-то. Видимо понимая, что его могут заметить,
стрелок судорожными движениями переместился вправо. По тому, как дрожало
тело, я понял, что провисит он недолго. И я оставил ему шанс, точно так же,
как и он мне, там, в проулке...
Когда я узнал, как легко можно умереть, я могу сказать, что жить тоже
можно легко. Но тяжелая смерть не подразумевает легкой жизни и тяжелая жизнь
-- тоже не пропуск к легкой смерти. Хотя, кто может сказать, кому из нас
было легко в тот день. Может быть, шанс, подаренный мной стрелку, был самым
тяжелым его испытанием. Может быть, моя доброта зародила зло и ненависть в
его сердце так же, как в моем сердце -- нерасторопность убитого мной духа.
Приписывая себе победу, мы забываем, что в основе ее лежит чья-то ошибка,
потерянное кем-то самообладание. С годами парад наших побед превращается в
больничный обход чужих жертв и поражений. В Азии всегда милость к
побежденному была признаком слабости, а усилие над собой -- верным признаком
присутствия воли.
Я тогда думал, если мы побеждаем себя, переставая быть рабами
собственного тела, то чья ошибка лежит в основе нашей победы, кто тот, что
упустил шанс, найденный нами? Видимо, платить приходится всем. Не здесь, так
там. Не сегодня, так завтра.
Потом война продолжилась и я потерял обе ноги. Пешком, при подрыве на
противопехотном итальянском фугасе (много позже жизнь сведет меня с
человеком, который гордо мне заявит, что является офицером шестого отдела,
но до этого он был сапером в Кундузе. И когда на его вопрос, как меня
угораздило, я ответил про противопехотный итальянский фугас, он мне с
пониманием прошамкал, что, мол, он такие видел (!?). Я еще поддакнул, мол, с
веревками вместо ручек. Я уже знал, кто сидит передо мной, и что ему до фени
моя история. Он такой же сапер, как я -- барабанщик, а нужна ему была
информация про тех, кто "проходит мимо" афганских дел).
А пока я приходил в себя на больничной койке после взрыва тридцати
грамм взрывчатого вещества, упакованного в пластмассовый жесткий корпус
диаметром около восьми и высотой около трех сантиметров. Я искал врага,
борьбе с которым должен был посвятить оставшиеся у меня силы, кому бы я мог
отомстить за свой подрыв: И я нашел его -- это был я сам, растолстевший на
больничных хлебах, купающийся в лучах боевой славы, одембелевший от тишины и
покоя мирной жизни.
Я выиграл эту войну. Тот парень, с ужасом взиравший на свои первые
протезы, на которых он должен был если не летать на самолете, то танцевать
уж точно (согласно принятым в стране традициям), к счастью, умер вместе с
его кожно-шинными протезами образца 1911 года. Он умер от моральных побоев,
наносимых ему сержантом Кандагарской бригады. Этот сержант забил его до
смерти. Он приходил в самые неудобные моменты, когда делался выбор между
тем, как надо и тем, что легче всего сделать. Что это были за драки!!!
Внутри меня шла настоящая война и сержант победил. Он был напорист и
прямолинеен в своих желаниях. Его аргументы были просты и очевидны: "Ты что
чмонеешь? Не позорь бригаду! А для чего ты, урод, выжил? И это все, на что
ты способен? А так ты можешь? Если нет, то твой номер 320 и становись в
очередь на раздачу, желудок!.." Самый сильный аргумент он мне выдвинул,
когда шел очередной боевик, где герой заявил: "...Ты думаешь, мне все это --
машина, вилла, деньги, бабы -- надо? Мне нужно немного: картонная коробка,
скамейка в парке и надувная подружка, а остальное -- это моя предъява
обществу!" "А что ты можешь им предъявить?" -- спросил меня мой сержант.
В тот день безногий выпускник института, муж жены, дождавшейся его с
войны, сын, не оправдавший надежд своих родителей, друг своих друзей и враг
своих врагов умер тихо и спокойно. Сержант похоронил его скромно со словами
: "Ты свою войну проиграл, сынок". Ему досталось все наследство: высшее
образование, остатки здоровья, налаженный быт, Отто Бокковские протезы,
машина, гараж, старые враги, старые друзья, старые проблемы и нерешенные
вопросы.
Он по-деловому подошел ко всему этому. Часть он выкинул сразу,
остальное отвалилось само. Когда в моей черной сумке уместилось все мое
имущество, оставшееся после развала семьи и краха семейного замка, он с
гордостью заявил мне: "Нужно иметь две вещи в жизни: смелость и страсть.
Смелость -- изменить жизнь, а страсть -- исполнить мечту. У тебя есть
возможность спрыгнуть с этой лодки, боец". Я решил остаться и не жалею об
участии в этой афере, которую принято называть жизнью. Но ответить на
вопрос, в кого промахнулся тогда тот снайпер-неудачник, я так и не смог.
Может я умер раньше, чем тот безногий студент, умер от страха при
столкновении с бородачом ?
Мне кажется, что всем видна надпись на моей майке, сделанная моим
сержантом: "Добро пожаловать в Кандагарскую бригаду, черепа !!!"
(с) Павел Андреев, 1998
Павел Андреев. Пуля
c Copyright Павел Андреев, 1998
Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
присылайте их по адресу vova@dux.ru
Оригиналы материалов этой страницы расположены
на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm
Я давно не видел его. Он сильно изменился с тех пор, как мы встречались
с ним последний раз, года три назад. Тогда я приехал к нему в канун
праздника Дня шахтера и убедился, что мой друг давно уже вырос из этого
маленького и опрятного городка. Он изменился. Изменился внешне, но внутри
его по-прежнему жил тот парень, которого я знал в Афгане. В его груди билось
большое доброе сердце, но душа его, опаленная чужим жарким солнцем,
окончательно сошла с ума. Я был уверен, что со временем все пройдет.
Я с волнением подошел к двери, нажал на звонок. За дверью послышался
громкий, раздражающий слух звонок. Я представил как откроется дверь, я увижу
его, мы обнимемся... Дверь распахнулась и я увидел его. В следующее
мгновение он обыденно пожал мне руку и недоуменно заглянув мне в глаза,
спросил: "Ты что, с "поля дураков"?" Я не смог справиться с охватившими меня
чувствами. Моя растерянность и обида одновременно выплеснулись наружу.
Скрыть это было трудно и он все увидел. Опережая мои эмоции, он запоздало
обнял меня и дружелюбно, похлопав по спине, сказал: "Ну что ты, словно
мальчик. Я рад тебя видеть, старик. Только соплями меня не измажь". Злость
на его скупую радость встречи, обида на его снисходительность, все куда-то
ушло, когда я, не разуваясь, в протезах, вошел в его однокомнатную квартиру.
На видном месте, на полке книжного шкафа стояла миниатюрная модель
БэТээРа-60 ПэБэ. На борту этой маленькой машинки стоял номер 345! Глаза
моего друга, хозяина этой квартиры, горели неподдельной гордостью за этот
маленький парад его побед: "Я тебе еще кое-что покажу. Я здесь куст
настоящей индийской конопли посадил!..."
Я его уже не слушал. Его душа точно сошла с ума и время его не лечит.
Он навсегда остался там, с ними. Я боялся этого.
...Солнце жгло лысый затылок. "Стекляшка" хрустела на спине, покрытая
солью от пота. Над землей, словно раскаленное стекло, двигался неощущаемый
поток воздуха, искажая контуры предметов до неузнаваемости.
Пуля лежал в собственноручно вырытом окопе для стрельбы "из положения
лежа" и смотрел на плывущее марево в оптический прицел своей эСВэДэшки.
"Поле Дураков" , на котором он изображал снайпера на боевой позиции, было
куском пустыни , начинающимся от батальонного сортира. Это было место, где
отбывали наказание все достойные этого. Наказание было простым и потому
очень неприятным. Наказанному , полагалось выкопать свой индивидуальный окоп
для стрельбы "из положения лежа" в соответствии со всеми требованиями
военного искусства. Находится на посту приписывалось каждому по разному. Но
наказанием считалось не сам факт подобного боевого дежурства. Считалось
позором, если проверят качество твоего творения и твою бдительность.
Ценилось доверие и самостоятельность. Но прийти могли в любой момент, а
филонить значило только одно -- потерять доверие и попасть в число "червей",
проявляющих "червячью" гибкость в жизни. За два года, в течении которых в
бригаду, из призыва в призыв, прибывали избалованные мальчиши великой
страны, наказание становилось ритуалом, обрастающим более жесткими
условностями. Соответственно более высоким становился статус "удостоенных"
