Павел Андреев. Шесть рассказов
Пыль
Дым
Шанс
Пуля
Старый анекдот
Самый легкий день был вчера!
Павел Андреев. Пыль
c Copyright Павел Андреев, 1998
Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
присылайте их по адресу vova@dux.ru
Оригиналы материалов этой страницы расположены
на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm
Солнце палило почти в макушку. Беготня за неуловимым противником по
виноградникам изматывала нещадно. Группы мальчиков с автоматами по 6-8
человек, выполняя приказы-корректировки групп управления, метались, пытаясь
выдержать дистанцию между друг другом и график выхода в контрольные точки.
Тех стратегов, что рисовали стрелки на картах, по понятным причинам не было
рядом с нами и они не смогли разделить нашего энтузиазма, вызванного
очередной вводной.
Пленный сидел в тени дувала на корточках. Неподалеку, уткнувшись своим
хоботом в мутный поток широкого арыка, стоял наш танк, подорванный этим
тщедушным худым человеком с мотыгой. Его взяли сразу после взрыва, он
прятался в винограднике, в который вели провода от мощного фугаса,
заложенного в тело маленького узкого мостика через широкий арык. Если бы не
война и серьезность случившегося, можно было подумать, что этот человек
хотел подобным образом избавить от ужасных мучений хлипкое, но каким-то
чудом выдерживающее жуткое давление многотонной стальной махины танка, тело
обычного мостика через арык.
Танкисты шустро сновали вокруг танка. Натужно гудели БэТэРы, пытаясь
помочь вытащить танк, оказавшийся в ловушке. Медленно, степенно, скрывая
силу своего течения, нес свои мутно-желтые воды арык. Эфир был наполнен
командами и обрывками фраз из рапортов и приказов. Батальон пытался не
расползтись по зеленке, сохранить порядок в кажущемся хаосе движения
разрозненных групп. Обычное состояние на проческе, когда кто-то попадает
между полупопий аллаха. Обычное "бежим-лежим."
Наша группа из восьми человек вылетела к мосту как раз к моменту
"раздачи слонов". Покрытые пылью, в хрустящих от пота ХэБэ,
обвешанные лифчиками, лентами от ПэКа и "мухами", выдрессированные
дембелем -- старшим сержантом Мишей Шикуновым -- мы, возглавляемые дагестанцем
Алибеком, выполняющим роль дозорного и минной собаки одновременно, видимо,
представляли колоритную картинку должников-интернационалистов.
Наше появление было явно заметно среди царившей деловой суеты
бронегруппы.
Держась в рамках неписанных законов, мы не стали изображать поход к
водопою в период засухи, а чинно продемонстрировали, как можно с толком
использовать себе на пользу подобные минуты отдыха. Быстро построились,
посчитались, "в затылочек" отбежали без лишнего шума в тень уже
подмеченного заранее дувала, соблюдая дистанцию прямого оклика, уважая
голосовые связки командира. Мгновенно легли, уже по заранее утвержденному
порядку определили очередность походов парами к арыку. Чтобы не придавать
праздности нашему присутствию, молодые остались стоять, изображая своими
тремя телами строй из шести человек, пока сержанты, я и Миша, бодро
засеменили с докладом в сторону комбата, стоящего в кружении других
офицеров.
Выслушав степенный, без подробностей и эмоций доклад старшего группы,
комбат, повернувшись спиной к нам обоим, сказал Мише просто и обыденно:
"Прочешешь, сынок, правый фланг до рубежа сушилки, что в 300 метрах от
нас дальше по арыку, там закрепишься и жди продолжения. Там и отдохнешь.
Ваша рота идет дальше. Вы остаетесь с бронегруппой. Все, вперед, сынок
!"
Второго "индейца" нашел Алибек. Когда мы его увидели, он уже
потерял интерес к происходящему и покорно взирал на остальных семерых
русских, что окружили его и с нескрываемым интересом мысленно примеряли его
шикарные кроссовки, веря заверениям Алибека, что денег у духа не оказалось.
Видимо, ссадина с левой стороны челюсти бедолаги была результатом его
разговора с Алибеком на тему "шкурных вопросов". Кроме каких-то
бумажек у него не оказалось ничего. Даже часов. Хотя, какие часы после
Алибека ?
Наш "толмач" Эргашев вынес приговор нашей находке -- дух,
причем не самый последний, судя по одежде и кроссовкам. Пленный лопотал
что-то про виноград, хозяина виноградника, сбежавшего в Пакистан и про
машину, что должна была приехать за урожаем винограда по сломанному нами
мосту... А вот про мост он пусть комбату расскажет, решили мы.
Комбат пришел в сопровождении связиста и пленного худого дехканина с
мотыгой, пойманного ранее ребятами из бронегруппы. Наш дух стоял с гордо
поднятой головой, на его ногах уже красовались солдатские ботинки без
шнурков, явно не соответствуя его расписной роскошной жилетке с оторванным
зачем-то карманом. Мы уже знали , что раненный при взрыве танкист скончался
в вертолете. Мы так же знали, что он был родом из Волгограда, а это было
одно из крупных землячеств в бригаде. Комбат тоже был родом из Волгограда,
что, очевидно, шансов духам не прибавляло.
Комбат постоял несколько секунд напротив нашего духа. Послушал его
лепет, затем, повернувшись в мою сторону, кивнул мне головой в сторону
сушилки. Я развернул бедолагу и подтолкнул для скорости. Я первым вошел в
сушилку, за мной зашел дух, за ним комбат. В сушилке было темно и сухо.
Темнота создавала иллюзию прохлады. Из стен сушилки торчали палки с
навешанными на них виноградными кистями, обильно присыпанными мелкой белой
пылью. Каждое мое движение поднимало целый рой этих мельчайших частиц и
создавало чудную картину их движения в воздухе в свете солнечных лучей,
пробивавшихся сквозь дырки в стенах сушилки. Комбат остановился и я хорошо
видел его. Дух был между нами и стоял лицом к комбату. "Душман?",
-- без обиняков спросил комбат афганца. "Нис, дуст",
-- афганец сделал удивленное лицо, голова его задергалась в ритм
выговариваемых им со скоростью пулемета слов. "Подойди-ка, сынок",
-- подозвал меня комбат и я , стараясь поднять как можно меньше пыли,
протиснувшись между жердями с виноградом и афганцем, пошел к нему.
"Посмотри за дверью, чтоб не мешали", -- сказал комбат. Я оказался
за его спиной. Афганец что-то лопотал, комбат слушал его рассеянно, зачем-то
глядя по сторонам. "Значит, много наших ребят положил,"- подвел он
итог разговору. Афганец видимо понял перемену, уловив настроение комбата по
интонации сказанного им. Он хотел что-то сказать в ответ, для убедительности
протянул руки к комбату и тут же получил от него жесткий удар
"шито" в живот. Несказанные слова застряли в его горле, задыхаясь,
он схватился за живот и согнулся пополам, продолжая хватать воздух
ртом."Сынок, дай-ка нож", -- комбат протянул руку, обернувшись
вполоборота ко мне. Тут я хочу объяснить, что нож я носил в эРДэ , в
специально пришитом кармане на клапане, что позволяло его доставать ,если
тянуть строго в верх из-за головы -- без ножен и, если тянуть вправо-вверх --
с ножнами. Вот и весь фокус.
Я, не успев понять,что происходит, достал по команде нож в ножнах. Это
было моей ошибкой. Комбат, приняв нож из моих рук, с поворота ударил им духа
по шее. Дух захрипел и опрокинулся от удара на спину, подняв тучу пыли.
Комбат, со словами: "Что ж ты меня позоришь, череп!", швырнул мне,
оголив нож, ножны . Ножны попали прямо мне в лицо, ослепив меня на миг.
Когда вспышка в глазах и искры от нее прошли, я увидел, как комбат, оседлав
тело духа, опрокинутое на спину, раз за разом вгоняет в него нож со словами:
"Где ж у него сердце-то ?". Пыль, что кружилась в этом бешенном
танце смерти в свете солнечных лучей, рожденном движением двух тел,
придавала картине какую-то нереальность. Когда комбат поднялся, я продолжал
стоять, завороженный этим солнечным потоком пыли...
Я так и запомнил этого духа. Косые лучи солнца сквозь дыры в стене
пронзают темноту сушилки. Гроздья винограда, собранные чьими-то заботливыми
руками, несмотря на войну и разруху. Подбитый танк. Взорванный мост. Арык с
сильным, но медленным течением. Погибший танкист. Наша группа, уставшая,
потная, вся в пыли. Комбат с воспаленными глазами. Кажущаяся прохлада
сушилки. Тело мертвого духа. Нож в моих руках со следами чужой, густеющей на
глазах крови. И пыль. Везде пыль. Мелкая, всепроникающая. Витающая над всем
происходящим. Медленно оседающая в черную лужу крови. И лишь в контрасте
солнечных лучей и темноты сушилки виден ее танец, наполненный глубоким, как
мне тогда показалось, смыслом. Мы все песчинки в шлейфе каких-то движений
судьбы. Кого-то она заставляет подняться и кружиться в этом танце света и
темноты, а кто-то остается неподвижным и безучастным, как тот дехканин с
мотыгой, не подозревающий о том, что ему тоже придется принять уже
уготованную ему судьбой участь:
Танк удалось вытащить и его утащили в бригаду прибывшие на помощь
танкисты. Батальон к вечеру все-таки вышел из зеленки , выполнил
поставленную задачу, прочесав район.
Мы спали в БэТэРах. Наспех умытые и накормленные. Утром нас ждал марш в
другой район боевых действий. Шел третий день бригадного рейда. Я спал в
родном БэТэРе. Мне ничего не снилось. И лишь спустя семь месяцев я стал
бояться снов, просыпаясь на госпитальной койке от войны, что приходила ко
мне по ночам. Война стерла грань между Победой и Поражением. И то и другое я
сейчас воспринимаю как очередное испытание жизнью. А тогда я был ей не
нужен, потому что принадлежал ей с потрохами, как и все спящие рядом со
мной. Со временем все покроется пылью...
Зеленка -- зона обильной растительности, виноградники и т.п.
ПК -- пулемет Калашникова, калибр 7.62 мм
"Муха" -- ручной гранатомет
"Нис(т), дуст..." -- "Нет, друг..." (яз. дари)
эРДэ -- рюкзак десантника
(с) Павел Андреев, 1998
Павел Андреев. Дым
c Copyright Павел Андреев, 1998
Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
присылайте их по адресу vova@dux.ru
Оригиналы материалов этой страницы расположены
на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm
Прапорщик-морпех, недавно прибывший на замену "Пиночету" (прапорщику
Шульге, милейшему человеку, волею судеб применившему свое двойное высшее
образование на горячем песке Регистана в засадном батальоне, и покинувшему
эту дикую страну с тоской от неисполненных до конца желаний -- столько добра
в караванах сгорает, а рынки на ридной хохлядчине пустуют), пытаясь
пошатнуть неколебимую веру бойцов 2-го засадного батальона в то, что без
"Пиночета" на караван лучше не ходить -- трое суток без воды "тянуть
пустышку" -- себя не уважать -- объявил войну наркоманам, подрывающим боевую
мощь подразделения, проводившего Шульгу и неизвестно что приобретшего в лице
целеустремленного морпеха, тоскующего без моря на бескрайних пляжах
Регистана. Топор войны был отрыт и немедленно раскрашен в боевые цвета.
Раннее утро. Солнышко только встало, но уже жарко. Палатки пустуют,
ветераны, дембеля -- все в тени или на арыке. Молодые, ошалев от жары,
небоевых задач и количества желающих ставить новые задачи, разбежались по
бригаде, делая вид, что работают. В общем, тоска -- пустыня, стоят
выгоревшие палатки, солнце в макушку, тишина, от людей только тени остались.
И в этой богом забытой дыре, широко расставив ноги, в черном берете, как в
пиратском флаге, морпех стоит в ожидании, что сейчас на него вылетит дружная
толпа наркоманов, изнуренных зельем, изнывающая и стонущая от желания
принять наказание во благо избавления от столь горьких мук дурманящей дряни.
Как всегда случается с теми, кто "только с самолета", на нашего героя
выползает Паша-Телеграмма. Нормальный малый, проторчал полтора года в штабе
бригады, от перенапряжения и стрессов от встреч с теми, кто ходит на
караваны и не ходит в штаб, пристрастился к чарсу и т.д. и т.п. В общем,
дослужил бы, если бы не проворонил важную телеграмму, за что был удостоен
двойной чести -- был избит ногами лично комбригом, а затем сослан искупать
свой проступок кровью во второй засадный батальон на оставшийся срок службы.
В дружном коллективе 6-й роты 2-го батальона Паша стал "Телеграммой", ибо
его "подвиг" не котировался даже среди сосланных в роту из Кабула, где
вульгарный обмен простыней на арыке, сопровождался ссылкой в Кандагар и
грозной записью в учетной комсомольской карточке, типа -- "продажа
государственного имущества иностранным гражданам"(?!). Паша не имел даже
этого, о чем говорить? Он начал службу за полгода до ее окончания! Но опыт,
даже если он заработан в штабе, остается опытом. Паша нашел свою нишу, он
стал наркоманом, которого противно даже не то, что бить, а просто видеть
перед собой. Так быстро в батальоне не "опускали" еще никого. Паша побил все
рекорды, придав роте статус беспредельной, а себе заслужив покой и уважение
-- чужие не трогали -- боялись 6-й роты, а свои не трогали потому, что
просто "западло". Он был постоянно обдолбан до неприличия, в любое время
суток. И они нашли друг друга!
Когда морпех увидел Пашу-Телеграмму, он поначалу не поверил той жуткой
реальности, которую не мог нарисовать даже его, распаленный солнцем,
покрытый черным беретом, мозг советского прапора. У Паши в руках был целый
пакет из-под ракетниц, заполненный незамальцованной пыльцой индийской
конопли. Расправа была быстра -- костер и почетный караул у погребального
костра, в котором сгорала дрянь. Паша, сердце которого грозило не выдержать
такого напряжения, в ответ на злобную речь прапора о поганых наркоманах,
предложил неуверенно: "А можно я друзей позову?" "Зови гадов!" -- гнев
морпеха не имел границ, как, собственно, и глупость.
Пришли почти все, двоих даже принесли! Успели к самому разгару событий,
в прямом смысле. Густой дым валил во все стороны, щедро наполняя легкие
шальной братии, которая, "зацепившись", уже простила Пашу-Телеграмму за
залет. Казнь превратилась в пиршество! Наркоманы падали в дыму один за
другим, морпех смутно понимал, что проигрывает, но где и в чем -- понять не
мог. Непонятные ощущения заполняли сначала его тело, затем маленький, но
пытливый ум. Его зацепило. И зацепило крепко. Когда на дым прибежали те,
кому положено на это реагировать, они застали тела наркоманов, валяющиеся
вповалку вокруг потухшего костра и прапорщика, сидящего на корточках и
счастливо, с глупой улыбкой на лице взиравшего на людей, пытавшихся его
поднять. Это была очередная жертва той войны.
Вскоре, под Сенджараем , в составе 6-й роты Паша-Телеграмма попал в
засаду. Остался чудом жив, получил сильный испуг и орден "Красной Звезды".
Морпех отличался храбростью и сноровкой. Однажды летом, на пешем переходе
при выдвижении в район засадных действий в составе группы мальчиков с
автоматами, будучи "под дурью", он "нашел" свою противопехотку. Его не стало
уже в вертолете, при транспортировке в госпиталь. В Созе осталась дочка 3-х
лет, старушка мама и стерва жена, от которой он сбежал в Кандагар, где
заслужил два ордена "Красной Звезды", погоняло "Дым" и общее уважение братвы
2-го засадного батальона. Шел 1983 год.
(с) Павел Андреев, 1998
Павел Андреев. Шанс
c Copyright Павел Андреев, 1998
Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
присылайте их по адресу vova@dux.ru
Оригиналы материалов этой страницы расположены
на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm
"...Когда мы узнали, что красивое
красиво, появилось безобразное
Когда узнали, что доброе хорошо, появилось зло
Поэтому бытие и небытие порождают друг друга
Трудное и легкое создают друг друга
Длинное и короткое сравниваются
Высокое и низкое соотносятся
Звуки образуют мелодию
Начало и конец чередуются..."
Лао Цзы. Дао дэ Цзин.
Лето 1982 года. Гиришк. Уличные бои.
Я прижался к дувалу. Его сухое шершавое тело было безучастно к моим
движениям. Дувал был сделан из земли на которой стоял уверенно и
непоколебимо. Пули, которые дух вбивал в дувал, никак не отражались на его
монолитности. Справа от меня был точно такой же дувал, тянувшийся на
несколько десятков метров в обе стороны от меня. Мы застряли на Т-образном
перекрестке, который простреливался добросовестным стрелком. Снайпер
расположился внутри небольшого глиняного помещения, выступающего из стены
дувала. Такая позиция под прикрытием глиняных стен позволяла эффективно
вести огонь на поражение. Трезво и спокойно оценить ситуацию мешал
пулеметчик, засевший на крыше дома, окруженного проклятым дувалом. Его
пулемет с завидным постоянством стриг верхушку дувала, не оставляя нам
возможности беспрепятственно преодолеть глиняную стену и оказаться внутри
двора. Эта парочка работала с достойным подражания мастерством. Я старался
прижаться к дувалу как можно плотней. Снайпер не выпускал меня из этого
глиняного пенала, а пулеметчик с высоты своей позиции на крыше легко
доставал противоположную сторону проулка. Я проклинал себя за спешку. Мы
умудрились проскочить почти целый квартал, не встречая сопротивления, пока
не уперлись в эту глиняную стену.
Неожиданно из-за угла, повторяя мою ошибку, вылетел Иргашев. Пытаясь
совместить свою скорость и невнимательность, он вертел головой и вовремя
увидеть меня все же не сумел. Он был уже на середине этого проулка, когда я
успел крикнуть ему команду: "Ноги!!!". Иргашев заученно рухнул на землю.
Пули, посланные опытной рукой пулеметчика, прочертили пыльную черту на
дувале, на уровне груди нерасторопного узбека. Какого хлопкороба могла бы
потерять страна, я не могу сказать, но то, что среди сынов солнечного
Узбекистана, добросовестно засорявших ряды Советской армии, этот парень
блистал -- могу подтвердить под пыткой сгущенкой. Прикрываемый облаком пыли,
поднятым пулеметной очередью и собственным падением, Иргашев стремительно
перекатился к противоположной стенке, чем, конечно, скрасил мою компанию, но
наше общее теперь положение не улучшил. Пулеметная очередь и мой крик
вовремя остановили ребят. Иргашев последним из нашей группы повторил мою
ошибку. Не скрывая раздражения мы перекликались с пацанами через разделяющий
нас угол. Пауза, вызванная нашей задержкой, явно затягивалась.
Решение было принято простое и прямое. Снайпер и пулеметчик были
разделены пространством двора. Позиция пулеметчика не позволяла
контролировать двор и помещения дома, если, конечно, они не заминировали их.
Оставалось главное -- перепрыгнуть через дувал и метнуться через двор. Можно
было вернуться и, оставив дом в своем тылу, обойти его. Можно было стянуть
сюда другие группы. Можно было просто в городском парке посасывать
"Жигулевское" и читать в газетах о новых парках дружбы, посаженных русскими
на Афганской земле.
Пацаны удачно кинули нам подсумок с гранатами. Мы договорились, что
после залпа из двух "мух" по выступу, откуда нас "поливал" стрелок, мы
взгромоздим наши худые тела на дувал, упадем во двор, перебежим его,
уничтожим пулеметчика, затем снайпера. И все, конечно, с их молчаливого
согласия. С соседней крыши "Марадона" ( в быту Марупов), худой узбек,
похожий на СВДэшку, которую он носил словно пастуший посох, уже начал
долбить пулеметчика. Но пока пулеметных пуль в воздухе было больше.
Мы сильнее прижались к дувалу. Гранаты были наготове. Мы лежали на
боку, животом ощущая монолит дувала. Повернув голову я видел подошвы ботинок
Иргашева. Неожиданно он повернул голову и посмотрел на меня. Взгляд его
узких прищуренных черных глаз, скуластое лицо, испачканное под носом пылью
-- все это на фоне подошв его стоптанных ботинок делало сцену комичной. Я не
удержался и улыбнулся. Иргашев радостно принял эстафету и улыбнулся в ответ.
Кожа на его скулах была так натянута, что я иногда задумывался, за счет
каких запасов кожного покрова он умудряется растягивать свой рот в белозубую
улыбку. Видимо когда рот закрывался, на его теле открывалось другое место и
наоборот. В нашей ситуации, когда наши полупопия были сжаты тисками страха,
он мог себе это позволить.
Парни сделали дело красиво. Одновременно, из-за угла в противоположные
стороны по проулку выпали сразу двое: Миша Шикунов и Паша Морозов. Первый,
почти лежа, с середины проулка (подальше от пристрелянного угла), а второй с
колена, упав в двух метрах за спиной у Миши, дали залп по выступу со
снайпером. Почти одновременно с ними мы кинули гранаты за дувал. Я,
оттолкнувшись от спины Иргашева, перелетел через глиняный забор. Иргашева
должны были вслед за мной перекинуть Миша и Паша.
Я упал не так, как планировал. Приземлившись на четыре точки, я больно
ушиб колено. Паузу между запоздалой очередью пулемета и ответной стрельбой
"Марадоны" я заполнил своим броском к дому.
Мою спину от снайпера должен был прикрыть Иргашев, зависший сейчас
где-то на пути ко мне. Сохраняя полученный при ударе о землю импульс, я
преодолел первую часть дистанции на четвереньках. Пытаясь принять
вертикальное положение и, наконец, вернув автомат в более достойное
положение, я вломился в двери дома. Чуть не разбив вдребезги хилые
двухстворчатые двери, я преодолел первые полтора метра и ударился обо что-то
мягкое и упругое. Сила столкновения была такой, что я отлетел назад,
открывая головой двери. Уже лежа, я с ужасом увидел стоящего в метре от меня
огромного бородатого афганца, одетого в шаровары, традиционную жилетку и
чалму. Пока я пытался привести свой автомат в боевое положение, гигант
рассеяно стоял и держа одной рукой свой автомат, другой зачем-то тер свой
лоб. Я уже слышал топот Иргашева. Видел как дух поднял автомат. Видел как он
оценивая ситуацию, посмотрел сначала на Иргашева, потом на меня,
развалившегося у его ног. Судя по тому, как он сделал шаг назад внутрь дома,
он не потерял самообладания, чего нельзя было сказать обо мне. Я, ничего не
соображая, умудрился дать, наконец-то, очередь из автомата. Продолжая лежать
на спине, я опустошал магазин своего автомата, посылая пули в грудь
бородатого гиганта. Я видел, как свинцовые пчелы вонзаются в его тело,
отбрасывая его к стене.
Будучи сержантом, срок службы которого давно уже не определялся фразой
-- "только что с самолета", я каждый третий патрон в этом магазине,
предназначенном для целеуказания и корректировки чужого огня, сделал
трассирующим. И теперь ярко желтая нить, словно тонкая, огненная игла,
пронзала тело духа, отбросив его к противоположной стене. Когда последний
патрон моего автомата освободился от своей смертельной начинки, огненная
нить оборвалась, прерывая смертельный поток. Тело, переполненное свинцом,
обмякло, колени бородача подогнулись. Из его груди исходил непонятный
фейерверк. Это догорали трассера, застрявшие в его теле. Словно искра,
последний трассер, с огненным шлейфом, вошел в падающее тело. Не дав мне
подняться, Иргашев перелетел через меня и метнулся вглубь дома, к лестнице,
ведущей на крышу. Я переполз в дом, ожидая атаки снайпера. Но дверь в углу
двора оставалась закрытой. Заменив магазин автомата, я держал ее на мушке.
Повернув голову назад, я увидел убитого мной человека. Он лежал возле
противоположной стены, неестественно подогнув под себя правую ногу. Из
развороченного его живота с вывернутыми внутренностями шел дым и противное
шипение -- это остывали трассера в уже мертвом теле.
Используя молчание снайпера, во двор через дувал один за другим
посыпались ребята, прикрываемые с противоположной крыши "Марадоной". Они
заучено кинулись в разные стороны двора, ища укрытие, выбивая двери.
Брошенная с опозданием с крыши духовская граната не могла уже никому
повредить. В ответ на крыше одна за другой разорвались брошенные снизу
гранаты. Я все еще стоял над убитым духом, когда из-за моей спины, не
скрывая своего раздражения, вызванного моей заминкой, вынырнул Паша Морозов.
Он по-деловому перевернул труп, сорвал порванный "лифчик" с магазинами и тут
же разочарованно отшвырнул его в угол дома. Я поднял с пола автомат убитого.
Это был китайский АК, крышка его коробки была отшлифована почти до белизны.
Приклад был разбит в щепки моими пулями. Я автоматически передернул затвор.
На пол к моим ногам упал патрон.Я поднял его и положил в карман. Подумать
только, в этом кусочке металла была заключена вся моя жизнь, все 18 лет,
наполненные радостью и разочарованием. Точно такая же пуля, пущенная моей
рукой, освободила сердце этого афганца от ненависти.
Уже все кончилось. Пулеметчик спрыгнул с крыши в сад, расположенный за
домом. Но, видимо, из двух мусульман, имеющих одинаковые шансы умереть в
этот день, Аллах наказал пулеметчика -- он подвернул ногу при приземлении на
мягкую землю сада. Наш хлопкороб спокойно, словно гвоздями, пришил короткими
очередями бедолагу к его родной земле.
Помещение, из которого снайпер заставлял нас с Иргашевым лежа глотать
пыль, оказалось вульгарным туалетом. Пол здесь был усыпан гильзами от
автоматической винтовки, найти которую мы не смогли. В стенах туалета были
проделаны аккуратные бойницы. Выглянув в одну из них, я увидел проулок, в
котором лежал несколько минут назад. В этот миг я понял, что только чудом не
стал точно таким же мешком с костями, как тот убитый в доме дух. Снайпера
ребята так и не нашли. Добросовестно закидав сортир гранатами, группа
покинула этот дом. Уже сразу же за углом мы столкнулись с группой замполита.
Пара ласковых слов в ответ на наши сбивчивые объяснения -- вот и весь
протокол нашей встречи. Мы задерживали роту, задача которой была выйти на
рубеж и замкнуть кольцо оцепления. Всего лишь. Вспоминая позже этот день, я
думал, остался ли жив тот снайпер из туалета?
...Я прислонился к стене туалета, рассматривая проулок в бойницу.
Внизу, в глубине ямы с дерьмом, раздался непонятный то ли всплеск, то ли
шлепок. Я осторожно подошел к краю уж слишком узкой дыры и ничего не увидел,
но, невольно отклонившись назад, вдруг заметил его, вернее его тело. Он
висел, зацепившись за что-то. Видимо понимая, что его могут заметить,
стрелок судорожными движениями переместился вправо. По тому, как дрожало
тело, я понял, что провисит он недолго. И я оставил ему шанс, точно так же,
как и он мне, там, в проулке...
Когда я узнал, как легко можно умереть, я могу сказать, что жить тоже
можно легко. Но тяжелая смерть не подразумевает легкой жизни и тяжелая жизнь
-- тоже не пропуск к легкой смерти. Хотя, кто может сказать, кому из нас
было легко в тот день. Может быть, шанс, подаренный мной стрелку, был самым
тяжелым его испытанием. Может быть, моя доброта зародила зло и ненависть в
его сердце так же, как в моем сердце -- нерасторопность убитого мной духа.
Приписывая себе победу, мы забываем, что в основе ее лежит чья-то ошибка,
потерянное кем-то самообладание. С годами парад наших побед превращается в
больничный обход чужих жертв и поражений. В Азии всегда милость к
побежденному была признаком слабости, а усилие над собой -- верным признаком
присутствия воли.
Я тогда думал, если мы побеждаем себя, переставая быть рабами
собственного тела, то чья ошибка лежит в основе нашей победы, кто тот, что
упустил шанс, найденный нами? Видимо, платить приходится всем. Не здесь, так
там. Не сегодня, так завтра.
Потом война продолжилась и я потерял обе ноги. Пешком, при подрыве на
противопехотном итальянском фугасе (много позже жизнь сведет меня с
человеком, который гордо мне заявит, что является офицером шестого отдела,
но до этого он был сапером в Кундузе. И когда на его вопрос, как меня
угораздило, я ответил про противопехотный итальянский фугас, он мне с
пониманием прошамкал, что, мол, он такие видел (!?). Я еще поддакнул, мол, с
веревками вместо ручек. Я уже знал, кто сидит передо мной, и что ему до фени
моя история. Он такой же сапер, как я -- барабанщик, а нужна ему была
информация про тех, кто "проходит мимо" афганских дел).
А пока я приходил в себя на больничной койке после взрыва тридцати
грамм взрывчатого вещества, упакованного в пластмассовый жесткий корпус
диаметром около восьми и высотой около трех сантиметров. Я искал врага,
борьбе с которым должен был посвятить оставшиеся у меня силы, кому бы я мог
отомстить за свой подрыв: И я нашел его -- это был я сам, растолстевший на
больничных хлебах, купающийся в лучах боевой славы, одембелевший от тишины и
покоя мирной жизни.
Я выиграл эту войну. Тот парень, с ужасом взиравший на свои первые
протезы, на которых он должен был если не летать на самолете, то танцевать
уж точно (согласно принятым в стране традициям), к счастью, умер вместе с
его кожно-шинными протезами образца 1911 года. Он умер от моральных побоев,
наносимых ему сержантом Кандагарской бригады. Этот сержант забил его до
смерти. Он приходил в самые неудобные моменты, когда делался выбор между
тем, как надо и тем, что легче всего сделать. Что это были за драки!!!
Внутри меня шла настоящая война и сержант победил. Он был напорист и
прямолинеен в своих желаниях. Его аргументы были просты и очевидны: "Ты что
чмонеешь? Не позорь бригаду! А для чего ты, урод, выжил? И это все, на что
ты способен? А так ты можешь? Если нет, то твой номер 320 и становись в
очередь на раздачу, желудок!.." Самый сильный аргумент он мне выдвинул,
когда шел очередной боевик, где герой заявил: "...Ты думаешь, мне все это --
машина, вилла, деньги, бабы -- надо? Мне нужно немного: картонная коробка,
скамейка в парке и надувная подружка, а остальное -- это моя предъява
обществу!" "А что ты можешь им предъявить?" -- спросил меня мой сержант.
В тот день безногий выпускник института, муж жены, дождавшейся его с
войны, сын, не оправдавший надежд своих родителей, друг своих друзей и враг
своих врагов умер тихо и спокойно. Сержант похоронил его скромно со словами
: "Ты свою войну проиграл, сынок". Ему досталось все наследство: высшее
образование, остатки здоровья, налаженный быт, Отто Бокковские протезы,
машина, гараж, старые враги, старые друзья, старые проблемы и нерешенные
вопросы.
Он по-деловому подошел ко всему этому. Часть он выкинул сразу,
остальное отвалилось само. Когда в моей черной сумке уместилось все мое
имущество, оставшееся после развала семьи и краха семейного замка, он с
гордостью заявил мне: "Нужно иметь две вещи в жизни: смелость и страсть.
Смелость -- изменить жизнь, а страсть -- исполнить мечту. У тебя есть
возможность спрыгнуть с этой лодки, боец". Я решил остаться и не жалею об
участии в этой афере, которую принято называть жизнью. Но ответить на
вопрос, в кого промахнулся тогда тот снайпер-неудачник, я так и не смог.
Может я умер раньше, чем тот безногий студент, умер от страха при
столкновении с бородачом ?
Мне кажется, что всем видна надпись на моей майке, сделанная моим
сержантом: "Добро пожаловать в Кандагарскую бригаду, черепа !!!"
(с) Павел Андреев, 1998
Павел Андреев. Пуля
c Copyright Павел Андреев, 1998
Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
присылайте их по адресу vova@dux.ru
Оригиналы материалов этой страницы расположены
на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm
Я давно не видел его. Он сильно изменился с тех пор, как мы встречались
с ним последний раз, года три назад. Тогда я приехал к нему в канун
праздника Дня шахтера и убедился, что мой друг давно уже вырос из этого
маленького и опрятного городка. Он изменился. Изменился внешне, но внутри
его по-прежнему жил тот парень, которого я знал в Афгане. В его груди билось
большое доброе сердце, но душа его, опаленная чужим жарким солнцем,
окончательно сошла с ума. Я был уверен, что со временем все пройдет.
Я с волнением подошел к двери, нажал на звонок. За дверью послышался
громкий, раздражающий слух звонок. Я представил как откроется дверь, я увижу
его, мы обнимемся... Дверь распахнулась и я увидел его. В следующее
мгновение он обыденно пожал мне руку и недоуменно заглянув мне в глаза,
спросил: "Ты что, с "поля дураков"?" Я не смог справиться с охватившими меня
чувствами. Моя растерянность и обида одновременно выплеснулись наружу.
Скрыть это было трудно и он все увидел. Опережая мои эмоции, он запоздало
обнял меня и дружелюбно, похлопав по спине, сказал: "Ну что ты, словно
мальчик. Я рад тебя видеть, старик. Только соплями меня не измажь". Злость
на его скупую радость встречи, обида на его снисходительность, все куда-то
ушло, когда я, не разуваясь, в протезах, вошел в его однокомнатную квартиру.
На видном месте, на полке книжного шкафа стояла миниатюрная модель
БэТээРа-60 ПэБэ. На борту этой маленькой машинки стоял номер 345! Глаза
моего друга, хозяина этой квартиры, горели неподдельной гордостью за этот
маленький парад его побед: "Я тебе еще кое-что покажу. Я здесь куст
настоящей индийской конопли посадил!..."
Я его уже не слушал. Его душа точно сошла с ума и время его не лечит.
Он навсегда остался там, с ними. Я боялся этого.
...Солнце жгло лысый затылок. "Стекляшка" хрустела на спине, покрытая
солью от пота. Над землей, словно раскаленное стекло, двигался неощущаемый
поток воздуха, искажая контуры предметов до неузнаваемости.
Пуля лежал в собственноручно вырытом окопе для стрельбы "из положения
лежа" и смотрел на плывущее марево в оптический прицел своей эСВэДэшки.
"Поле Дураков" , на котором он изображал снайпера на боевой позиции, было
куском пустыни , начинающимся от батальонного сортира. Это было место, где
отбывали наказание все достойные этого. Наказание было простым и потому
очень неприятным. Наказанному , полагалось выкопать свой индивидуальный окоп
для стрельбы "из положения лежа" в соответствии со всеми требованиями
военного искусства. Находится на посту приписывалось каждому по разному. Но
наказанием считалось не сам факт подобного боевого дежурства. Считалось
позором, если проверят качество твоего творения и твою бдительность.
Ценилось доверие и самостоятельность. Но прийти могли в любой момент, а
филонить значило только одно -- потерять доверие и попасть в число "червей",
проявляющих "червячью" гибкость в жизни. За два года, в течении которых в
бригаду, из призыва в призыв, прибывали избалованные мальчиши великой
страны, наказание становилось ритуалом, обрастающим более жесткими
условностями. Соответственно более высоким становился статус "удостоенных"
полного набора всех условностей ритуала. Как живая память о всех ,
побывавших в объятиях "Поля Дураков", кусок убитой солнцем земли был покрыт
множеством оспин-окопов. Пуля лежал на "Поле Дураков" и развернувшись,
спасаясь от скучного пейзажа пустыни , изучал бригаду в прицел снайперской
винтовки, пытаясь не думать о Гуне, лет хе, подарившем ему эти мгновения
радости общения с чужой совершенно землей.
Все люди на этой войне, после первых трех месяцев пребывания здесь,
делились на два типа: те, кто видит в войне только материальную выгоду, и
те, кого в основном привлекает игра в эту войну. Большинство попавших сюда,
в конце концов, составляли промежуточную группу. Лейтенант, по кличке Гун,
был ярким представителем той самой промежуточной группы. Он был
профессионалом в вопросах торговли с местным населением, и еще большим
профессионалом в вопросах ведения засадных действий против того же самого
местного населения. Не утруждая себя компромиссами, Гун нашел простой выход,
избавляя себя от угрызений совести -- он и то и другое делал с чувством
большой ответственности. Это выдавало в нем профессионала, стремящегося
делать свою работу настолько аккуратно, насколько позволяют обстоятельства.
Считалось, что Гун не приступает к делу до тех пор, пока не предпримет
необходимых мер, чтобы обезопасить себя "на случай, если придется иметь дела
с Аллахом ".
Не скрывая своего двойного высшего образования, Гун элегантно, дополняя
Шекспира , объяснял свой взгляд на окружающую его действительность: " Дыра в
кармане приводит к пустоте в голове. Пустота в голове приводит к дырке в той
же голове. И другого выбора нет вокруг на сотни километров, сынки. Вся наша
жизнь здесь сводится к необходимости и мы медленно становимся животными на
этой чертовой войне!". До того, как Гун приметил Пулю, Пуля был простым
бойцом "только что с самолета". У него даже было имя. Мама звала его Кешей,
но мама ничего не говорила Кеше про войну и Советскую армию.
Кеша жил с родителями и сестрой, в горняцком урановом городке,
затерявшемся в степных просторах. Он и не подозревал о существовании
курсанта, будущего лейтенанта, жующего яблоки где-то на Украине. Война свела
их вместе, пропустив их мир через оптику прицела, страшно упростив жизнь,
сделав ее невыносимо конкретной....
...Когда мы, слегка выпив и выкурив все запасы "дряни", переместились
на балкон, предоставляя Кешеной семье возможность спокойно выспаться, теплая
летняя ночь наполнила маленькую квартиру своей прохладой. Мы сидели на
балконе и говорили о прошлом. Я старался перевести разговор на настоящее
положение дел. Но он, пропуская мои вопросы, все тащил и тащил меня в войну.
Заглянув через открытую дверь балкона в комнату, где укрывшись белыми
простынями , на единственном диване, спала его жена и дочь, он неожиданно
вдруг сказал, кивая головой в комнату: Прикинь, мы в морге! .
Подобная аллегория меня поразила. Да, в залитой серебряным лунным
светом комнате на полу лежали постеленные для нас матрасы, накрытые белыми
простынями. Остальные спящие, также укрытые белым, дополняли эту картину
ночной тишины. Но о чем нужно думать, как нужно смотреть на этот мир из
глазниц-амбразур этого круглого, непробиваемого словно дот, черепа, что бы
эту белую тишину, наполненную спокойствием здорового безмятежного сна,
сравнить с мертвой безжизненностью морга?! Ты понимаешь, Кеш, что ты сейчас
гонишь? , -- спросил я его. Я гоню? , -- он искренне удивился. Это ты
гонишь! Ты думаешь все кончилось? Да оно только начинается! Ты посмотри
вокруг? Ты забыл, как тебя в госпитале на коляске спускали на лифте на улицу
лишь после того, как ты рубль давал деду лифтеру, забыл? Они не сдохли. У
них растут дети, их дети, воспитанные ими. Они все вокруг нас. Они же
мертвые все! И мы опять одни. Одни, как тогда в засаде! Это моя война и я ее
не проиграю... , -- он замолчал, глядя на меня в упор.
Кеш, я участвую , -- успокоил я его. Ты помнишь, как нас учил Гун? ,--
не унимался он....
...Ты должен понять, что это чужой тебе человек. Иначе ты не сможешь
сделать это. Ты должен понять что это просто мишень, цель. Это чужая жизнь.
чуждая тебе. Если ты это не сделаешь, то он такого шанса не упустит. Если ты
подаришь ему этот шанс, он подарит тебе увольнительную домой. Только поедешь
ты к маме в консервах . И будет она писать в бригаду письма о том, почему ей
лейтенант не вернул сына. Тебе это надо? , -- Гун стоял над Пулей,
разбросавшем ноги в разные стороны, демонстрируя стрельбу лежа.
Перед Пулей была мишень, Гун ее лично притащил на Поле. Это бы старый
глиняный кувшин, наполненный остатками киселя с ПХД. Сверху на кувшин был
натянут презерватив, измазанный какой-то липкой гадостью , к которой
прилипли куски войлока и другой волосатой дряни. Все это стояло от Пули на
дистанции пятьсот метров.
Вот , сынок, перед тобой цель. Представь, что от твоего попадания
зависит мое настроение и поэтому твое будущее. Выстрел, результат -- идем
отдыхать. Нет результата -- я иду отдыхать, ты идешь работать. После
попадания в цель, ты можешь сходить и убедиться в том, как будет выглядеть
твоя голова, когда в ней сделают дырку. Этот кувшин с презервативом --
точная копия твоей головы. Если ты этого не поймешь, тебя легче будет убить
сейчас, чем брать с собой, а потом вытаскивать тебя на себе под огнем!
Правила простые, поэтому запоминай, повторять не буду.
Первое: от стрелка из проклятой Ли-Энфилд образца 1902года (!!!),
кидающей пули на дистанцию прицельной дальности до кэмэ восемьсот, ты
выгодно отличаешься скоростью стрельбы. Если он обкурен и в меру раздражен,
то его первый выстрел -- это порядка семи секунд работы его мозгов. Учитывая
, что попасть с первого раза -- это гусарство для нормального человека, то
на перезарядку духу понадобится для повторного выстрела секунд десять. Усек?
Время подготовки второго выстрела дает движущейся цели шанс в тридцать
метров, если конечно штаны спущены. У тебя такой паузы не должно быть. Твоя
невеста -- автоматическая винтовка, она экономит тебе секунд пять, а это
метров пятнадцать, которые ты не дашь жертве пробежать. Первый выстрел в
цель -- это мечта! Мечтать не вредно, вредно не мечтать. Но после выстрела
мимо, цель присядет,это в лучшем случае. В зависимости от жизненного опыта и
психики, мгновенное оцепенение, в которое ты его вводишь своим первым
неудачным выстрелом , длится около пяти -- шести секунд. Это твой звездный
час! Тебе этот миг дарит твоя автоматическая винтовка, оцени это.
Второе: нормальный дух в толщину в среднем до пятидесяти сантиметров.
Все, что делает его живым и шустрым, находится внутри его тела на глубине
15-20 см. А на его грудь легко ложится круг радиусом в десять сантиметров --
это гораздо больше разброса твоей винтовки на дистанции в 400 метров. На
этом рубеже тебя может достать только такой же, как ты, стрелок или
пулеметчик.
Пуля твоей винтовки весит чуть больше девяти граммов. Она одета в
стальную рубашку с медным покрытием. При попадании в духа, она
разворачивается на 90, затем, спустя доли мгновений -- на 180 градусов и
летит задницей вперед, незначительно разрывая ткани. Но на глубине 15-20
сантиметров она теряет свою силу, передовая ее телу , уже мертвого от
страха, духа. При этом, его требуха переживает очень сильный разрыв своих
тканей. Причем, при прохождении через сплошные органы, легкие или печень,
она их разрушает полностью. Понял? Так что, твоя задача -- попасть.
Остальное не твое дело. Но фокус в другом.
При попадании в тело, пуля заставляет его пульсировать, как наполненный
водой воздушный шарик. Представь, что с интервалом в две секунды в духа
попадают две-три твоих пули? Они так раскачают его дерьмо, что оно само
разорвет тело изнутри! Поэтому, запомни:
-- Прицельная метка твоей оптики обычно мечется на цели -- это
нормально, но колебания должны снижаться на окончательной стадии
прицеливания -- за несколько мгновений до выстрела.
-- Устойчивое положение винтовки, возможность ее перемещения при
наводке и удобство самой наводки обеспечит принятое тобой положение для
стрельбы . Здесь есть одна проблема -- отдача. Удерживай ее. За счет
правильного положения и следовательно, снижения колебаний, ты сможешь
увеличить точность прицеливания в 6 раз при стрельбе из положения лежа или
сидя, по сравнению с позой, когда ты читаешь, лежа на пляже или сидишь на
унитазе, с опорой на локти рук (если будешь слушать меня ).
-- Вот причины, которые заставляют обратить внимание на все эти
прибабахи в куче: у тебя преимущество в скорострельности ; у тебя неплохая
оптика для попадания на рубеже 400 метров тремя выстрелами в круг, радиусом
в десять сантиметров, что даст тебе гарантию 100 % даже при поносе, который
будет тебя мучить в это время!
У тебя есть все шансы уехать домой героем, сынок! А сейчас у тебя есть
возможность меня удивить. Сначала делаешь один выстрел по цели, затем как
можно быстрее и точнее два-три выстрела подряд и идем смотреть его мозги в
кувшине. Приготовься и начинай без команды. ,-- Гун отошел в сторону, чтобы
не мешать.
Пуля попала в горлышко кувшина, пробила его насквозь и оставила пыльный
след на земле, далеко за ним. Две другие, последовавшие следом с интервалом
почти в три-четыре секунды, попали в центр кувшина, разбив его на крупные
куски и порвав презерватив в местах входа и выхода. Сквозь дырки
презерватива, стягивающего торчащие куски разбитого кувшина, вытекал в песок
кисель.
Гун поднял кувшин, лежащий на боку и демонстративно, осматривая его ,
вылил остатки киселя с осколками. Тут даже на таблицу умножения не осталось
,-- прокомментировал он остатки условных мозгов. Пуля стоял рядом и старался
смотреть в сторону. Привыкай, сынок. Пойми, если ты не всадишь в него в
течении первых десяти секунд, ты можешь в него влюбиться. А это значит, что
ты просто не станешь стрелять. А я хочу тебе верить. Нас обоих ждут дома ,
-- Гун ободряющее похлопал по плечу Пулю. Боже, да он сумасшедший!!! ,
-- с ужасом подумал Пуля...
Кеша сидел вытянув перед собой свои худые натруженные руки: Я когда
завалил на сессии математику на петрофизическом факультете Московского
горного института , вернулся домой в Казахстан. Устроился на проходку в
шахту. Долбим уран потихоньку. У нас здесь же бродяг хватает. Они меня все
знают. Мне с ними по их понятиям легче жить, чем с этими....
...Как-то пошел на открытое партийное собрание шахты. Зашел к бродягам,
взять "дряни" дунуть. А они мне говорят -- мол, Кеша, мы тебя знаем, ты там
дунешь, тебя пока прибьет ты к нам прейдешь и нас будешь грузить. Ты лучше
сейчас здесь, с нами, дунь и иди туда их грузи. Разбираются,черти, в жизни.
Ну дунул я хорошенько и пошел на собрание отцов-коммунистов. Сижу,
слушаю как они в свои игры играют. Прокололо меня это. Я и выступил. Дали
мне слово, мол пусть молодежь скажет, я ведь под дембель вступил в кандидаты
и домой приехал уже членом их партии, сам знаешь -- полгода боевого стажа и
ты без паузы уже кандидат. Ну вышел я на трибуну, а перед этим у Горбачева
прочитал про новое мышление ровно четыре страницы. Ну и дал -- все что
прочитал и еще от себя прогнал, как бы я хотел это все видеть. Смотрю я
притихли отцы, тихо так в зале, все два часа, что выступал, тишина стояла.
Потом после меня еще один выступил , с одобрением и быстренько они сходку
свою свернули. Так на выходе все мне руку жмут, одобряют, мастер, бригадир,
начальник смены. А весь прикол в парторге. Подошел он ко мне и проникновенно
так, сказал: Молодец, что выступил, но все таки слабовато, надо было лучше
подготовиться... . Представляешь, он все за чистую монету принял. А ты мне
говоришь, что я гоню. Это они гонят, и не понимают этого!... .
Все случилось в один миг, 9 мая 1982 года. Не смотря на праздник,
батальону пришлось обеспечивать прохождение колонны. Две роты сорвались из
расположения, так и не отдохнув после проведенных засад, не успев опробовать
заготовленную заранее молодыми, по случаю большого праздника, бражку. Группы
высаживались с брони в ходе движения по маршруту, блокируя участки
вероятного обстрела, опережая засады противника, в местах где зеленка опасно
приближалась к бетонке. Выигрывал тот, кто успевал.
Выстрел прозвучал одиноко и почти не слышно в ритме движения группы по
винограднику. Пуля, посланная опытной рукой стрелка, остановила Халимова.
Войдя в тело точно чуть правее левого соска, она вышла через левую лопатку,
раздробив кость и обильно смочив ХэБэ на спине парня кровью. Халимов,
побелев лицом скатился с дувала, в проеме которого его поймал дух. Он упал к
ногам Кеши, который только что, перед Халимовым, пролез в эту злополучную
дыру. Снайпер, для острастки и в целях профилактики других попыток
преодолеть дувал, сделал еще несколько выстрелов подряд, продемонстрировав
при этом завидное мастерство в скорострельности из своего бура.
Дувал разрезал дозорную группу из трех человек пополам. Один из троих,
через тело которого прошла та невидимая черта, уже был мертв. Два других
остались по разные стороны глиняной стены.Шквал огня, что последовал за
выстрелами снайпера, заставил группу прижаться к дувалу и лишил возможности
преодолеть его -- ставший теперь огневым рубежом.
Кеша , первую минуту, сидел склонившись над мертвым телом товарища.
Халилов умер у него на руках, сразу же, как только Кешка перевернул его
лицом к себе. Он умер тихо и быстро, прошептав бескровными губами: Мама, как
больно .Инстинктивно, стремясь избавиться от чужой липкой крови, Кеша макнул
руки в пыль. Стыдливо, вытирая с рук, впитавшую в себя кровь пыль, он
старался повнимательней оглядеться, чтобы определить направление выстрела,
который они прозевали.
Когда море огня , под прикрытием которого три человека с Гуном
перепрыгнули через дувал, выплеснулось из всех имеющихся в группе стволов на
виноградник, Кеша уже метался, безрассудно пытаясь определить позицию
стрелка, начавшего эту маленькую войну. Он пригнувшись, интуитивно
перемещался по лабиринту виноградника.
Понимая, что он упускает время, Кеша сместился в край виноградника ,
пытаясь выбрать удобную позицию. Приблизительно определив линию выстрела, он
понял что стрелок будет уходить из зоны обстрела и самое удобное для этого
место это пролом в противоположной стене виноградника, по диагонали от
Кешиной позиции, на рубеже около 80 метров. Стараясь успокоить дыхание, он
широко расставив ноги, раздвинув лозу стволом своего ПэКа, медленно повел
мушку вдоль дувала в ожидании появления стрелка. Он был уверен, что найдет
его.
Гун. с двумя бойцами, не смотря на плотность огня, смог передать тело в
проем, где у него его приняли земляки Халилова. Сразу оглядевшись, Гун решил
искать второго, единственного молодого из троих, попавших под огонь
снайпера. Плотность огня спала также неожиданно, как и возросла. Приняв
возникшее хрупкое равновесие сил, противник вел только профилактический
огонь, стараясь сохранить дистанцию огня. В этот момент, прозвучавшая
длинная, захлебывающаяся пулеметная очередь, означала только одно молодой
все еще жив и слава богу огрызается.
Дух появился в проеме неожиданно. Кеша почти прозевал его. Боясь, что
он его упустит, Кешка нажал на спусковой крючок пулемета и продолжал
стрелять пока пыль, поднятая его пулями не скрыла от него проем вместе с
духом. Его ПэКа послушно следовал желаниям своего хозяина, посылая свои
пули, наполненные ненавистью к врагу, с одним единственным желанием
наказать, убить, доказать себе, что он может это сделать.
Они в тот день сделали все что смогли. Он выследил и завалил стрелка, а
Гун вытащил тело этого духа вместе с его винтарем под чужим, яростным огнем.
Уже вечером в бригаде, не стесняясь своего хмельного выхлопа, лет ха выловил
дерзкого молодого, желая посмотреть на этого клоуна.
Любишь воевать, сынок? ,-- Гун в упор смотрел на молодого солдата,
которого привели по его просьбе в курилку между палатками. Нет, пулять
люблю, , -- стараясь выглядеть безразличным, ответил молодой. Гун
внимательно осмотрел эту нелепую фигуру в панаме, с мятыми полями. но уже с
лихо заломленным затылком и пыльными , грязными ботинками с порванными
шнурками. Значит любишь пулять?-- переспросил Гун.-- а я подумал, что духи в
атаку пошли, когда ты с пулемета саданул. Быстро ты сообразил что к чему .
Пулей! -- молодой самодовольно улыбнулся. Гун продолжал внимательно
разглядывать этого балбеса, который медленно переполнялся, закипающей в его
заднице, собственной значимостью, не подозревая о истинном положении вещей.
На войне бывают моменты, сынок, когда необходимо действовать
беспощадно и жестоко это моменты вспышки озарения твоего сознания, когда ты
знаешь, что ты должен делать быстро и точно, прямо и непосредственно. В
такой момент ты принадлежишь своему телу, наполненному инстинктами. И чем
быстрее ты это поймешь, тем лучше для тебя. Если дальше будешь пулей
соображать, папа тобой может гордиться. А сейчас, -- Гун в упор смотрел в
глаза молодого, проверяя, как далеко тот может зайти в своей дерзости, --
понты убери, промежность на панаме поправь, проволоку замени шнурками и
старайся больше не чмонеть. Бросай свои парагвайские замашки -- все проблемы
твоего быта относятся к трудностям войны. Завтра, с такой же дерзостью и
винтовкой -- ты на Поле дураков . Будем из тебя индейца делать. .
Так он стал Пулей. Многие, прилетевшие на одном с ним самолете, были
все еще мифами , бесами , индейцами , парагвайцами , желудками , черепами ,
духами , червями . Многие из них уже потеряли свои имена, так и не заработав
новых....
Гун погиб от нашей дымовой мины из Василька . Группа попала в задницу в
зеленке. Духи принялись нас плотно окучивать. Гун через арык умудрился
протащить группу к находившимся в окружении. Плотность огня с обеих сторон
была очень высокой. Вытаскивать раненых приходилось в паузах между залпами
минбатареи, пристрелявшей русло арыка и отсекавшей своими минами духов,
которые лезли в эту щель между полупопиями Аллаха, словно мухи на дерьмо.
Гун провел уже три группы туда и обратно, когда молодой из минбатареи,
случайно задев спуск, дал залп из Василька по пристрелянному арыку, по руслу
которого Гун выводил группу.
Их накрыло этим залпом. Троих сильно посекло осколками. Двое,
следовавших за Гуном, получили ожоги от дымовой мины, попавшей точно в
основание черепа Гуна, сильно опалив его тело и оторвав ему голову. Гуна
вынесли на руках вместе с его головой. Молодого, из минбатареи,чудом удалось
спасти от самосуда. В тот день у многих из бригады жизнь разделилась на две
половины: до того и после того.
На внутренней стороне берета Гуна, хранившемся в ротной каптерке в
ящике из под гранат, вместе с другими его личными вещами, была надпись: Я
REX ВДВ, а не кусок гудрона! .
Я, часто вспоминая Гуна, много думал о том, что я видел на той дурацкой
войне и о том, что видел и пережил после, отлеживая бока на госпитальной
койке, натирая культи убогими протезами, выпивая литры водки с контуженными
братьями-интернационалистами, выслушивая сожаления от тех, кто там не был.
Гун собрал нас всех в кучу, сделав из нас специалистов, а одного из нас
просто асом на этой войне. Он научил нас многому, до остального мы дошли
сами. Он лишил нас веры в бессмертие и избавил от иллюзии безнаказанности
зла. Мы поняли, что оружием может быть простой карандаш, удар которым может
подарить вам вульгарный перитонит. И лишь расторопность местных санитаров
будет залогом благополучного исхода.
Уже там, каждый из нас понял, что оружие дает тебе право фактической
мощи над местными кишлаками, которые ты можешь снести одним залпом. В
частном случае, ты легко можешь столкнуться с ситуацией, когда ты будешь
полностью владеть правом казнить или миловать пойманного тобой духа. И
никого нисколько не удивит, если ты выйдешь за рамки раз или два, просто,
чтобы убедиться, удастся тебе это или нет? И если ты это сделаешь, ты
обязательно подсознательно будешь потом стремиться расширить пределы своего
могущества, пока не натолкнешься на крепкую стену, границу, установленную
твоей судьбой, которая одна лишь способна заставить тебя остановиться.
Судьба это как пуля снайпера.Ты живешь пока она летит. Как только ты
попадаешь на прицел ты уже не принадлежишь себе до конца. В знак
предупреждения ты начинаешь получать мелкие неприятности.Затем, не вняв
предупреждениям, ты натыкаешься на прочную стену, которая дает только один
выбор либо жить в установленных стеной границах, спрятавшись от
предназначенной тебе судьбой пули, либо преодолеть стену и умереть
свободным. Главное -- вовремя понять,что ты уже достиг своей стены, познал
предел дозволенного, предел своего могущества.
Восемьдесят из ста, прибывших в бригаду, достигают этой черты и не
преодолевают ее, раз или два перешагнув ее и вернувшись, не справляясь со
страхом за собственную проявленную смелость. А вот остальные двадцать
переступают эту грань по несколько раз в день, хмелея от чувства свободы,
вседозволенности и постоянной угрозы наказания за проявленную дерзость. Сам
факт их существования, их способность сохраниться и остаться людьми и есть
та мера человеческой удачи, которой определяется мастерство снайпера,
отмеряющего дозволенное нам и наказывающего нас за дерзость попытки откусить
от жизни больше, за большую цену.
Гун говорил нам: Жизнь прекрасна, но не дорога. И главное мы сами
должны назначать цену за нее! Важно не продешевить в своей дерзости... .
Раз побывав там, за стеной, те двадцать из ста, остаются жить в том
мире, где все за все готовы платить любую цену ибо там все прямо, просто и
понятно!
... Часто у тебя срывает крышу? , -- я спрашиваю Кешу, пытаясь понять,
понимает ли он, что его не понимают другие люди. Последний раз, когда
сорвало крышу, я развелся. Сейчас вроде нормально. Никто не жалуется. А вот
тот раз, тогда я серьезно все делал.Это они думают, что я только гнал . А я
не гнал !!! .
Его история меня не удивила.
...Меня выкинули из института. Я вернулся на рудник. Квартиру мне не
давали. Поставили на очередь и я стал ждать. С родителями я не стал жить.
Съехал от них. Комнату снял у старой казашки, в квартале землянок, где
раньше жили основатели рудника зеки и ссыльные работяги.
Казашка была бабкой старой закалки курила Беломор , имела наколку на
руке и иногда материлась по-русски. Единственным условием, которое она
поставила, было условие не есть в ее доме свинину, уважая ее как
мусульманку. На том и договорились.
Все шло нормально. С бабкой я быстро сдружился. Хохлушка, с которой я
жил тогда, расписавшись по глупости, не все делала так, как я хотел. Но это
не волновало меня. Я еще сам не знал, чего хочу -- упахивался на шахте до
беспамятства.
Однажды прихожу домой. Казашка сидит на улице, курит одну папиросу за
другой. Вижу, что злая. Захожу в комнату, а там моя хохлушка жарит шкварки,
запах на всю землянку! Я ей говорю, что ты делаешь, зачем бабку обижаешь? А
она мне отвечает, мол пусть потерпит, не для того ее муж в Афгане воевал,
чтобы здесь, дома, мусульман слушаться. Ну тут шторки у меня и упали. Не
стал я ее сразу убивать.
Выхожу на улицу. Подхожу к апе и говорю: Что я должен сделать, чтобы
исправить проступок моей жены? . А что мне делать? Как смыть позор с
оскверненного дома?Не убьешь же ты ее за это? , -- спрашивает апа у меня. А
почему бы и нет?-- говорю я ей. Дело серьезное и решать его надо по
серьезному .
Выволакиваю свою благоверную за космы на улицу, срываю бельевую веревку
с простынями. Простыню ей на голову, петлю на шею, веревку на столб,
табуретку под ноги. Апа молчит, не мешает. Моя стоит с простыней на голове,
петлей на шее и только тихо так скулит. Народ смотрю уже сбегаться начал.
Люди там разные в землянках живут, многие из них уже рождаются с наколками.
Апа вдруг как заорет, что готова простить, чтобы я грех на душу не
брал, аллаха побоялся -- вешать грех у них большой. А то я не знаю? Я ей в
ответ, а как же насчет оскверненного свининой дома, как быть с неверной? Все
вокруг орут. Я решил, раз они предложили ее кончить за осквернение дома,
пусть кончают. Только тогда я кончу одного из них, так как, кто мне простит
мое безвольное участие в смерти жены. Предлагаю им: я -- жену кончаю, они --
одного из своих. А чтобы долго не выбирали кого кончать,я начал табуретку из
под ног у своей хохлушки выбивать....
Потом, когда все закончилось всеобщей мировой попойкой, все
недоумевали, как я мог так сделать? А как они могли так сделать? Кто
предложил мне такое решение, за которое никто не собирался отвечать?
Я сказал я сделал. А они? Тогда ребята без обид, решил я, и начал всех
строить. Раз не можешь как я тогда твой номер 320, становись за спину и
делай, что я скажу!
А казашка оказалась заслуженной бабкой. Надела все свои ордена и пошла
в горисполком. В итоге я получил себе хату. Вот только хохлушка моя в тот же
вечер чухнула из дома и я ее больше не видел....
Я слушал истории из жизни Кешки и думал, как все мы похожи. Мы все
словно ходим по заколдованному кругу, открывая одни и те же двери, не находя
разумных, гибких решений из простых бытовых ситуаций. Превращая каждую из
них в маленькую собственную войну, уповая на собственное везение, не
считаясь с ценой и потерями, переступая через собственные труппы.
Государство, пославшее нас туда и не готовое к нашему возвращению,
столкнувшись в нашем лице с резким усилением оппозиции , уходит на свою
нормальную роль -- применять насилие, следить за соблюдением общественных
правил и частных договоров, защищать граждан друг от друга и само
государство от нас, избавляясь от взятых когда-то по отношению к нам
обязательств.
Гун погиб. Под Калатом летом 1982 погиб ротный. Под Сенжераем 22 апреля
1983 рота попала в засаду и там остались многие. Пуля был только контужен --
повезло ему?
Жизнь разбросала нас всех. Мы все были там, за этой стеной и каждый
сделал свой выбор. Я свой, Гун свой, Пуля свой, ротный свой. Каждый из нас
знает, что хочет. Каждый знает, что он может. Мы все знаем, что нас ждет!!!
Кешка стучал по струнам, давно уже кем-то изнасилованной гитары. Его не
смущало ни ранее утро, ни отсутствие слуха и элементарных навыков. Пытаясь
изобразить чье то произведение, плод музыкального творчества, мы в два
голоса дружно выводили:
...И проходит радости волна
Первых встреч объятья остывают.
Видишь, как растет вокруг стена!
Там, за ней, тебя не понимают!!!...
24.06.98 г.
(с) Павел Андреев, 1998
Павел Андреев. Старый анекдот
c Copyright Павел Андреев, 1998
Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
присылайте их по адресу vova@dux.ru
Оригиналы материалов этой страницы расположены
на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm
"Таверна на диком Западе. Заходит ковбой. Дым коромыслом, толпа людей.
За крайним столиком, заваленным объедками, пустыми стаканами, опустив голову
в огромной шляпе спит бродяга. Ковбой занимает свободное место. От бродяги
исходит ужасный запах, но -- делать нечего, мест свободных нет. Ковбой
заказывает стаканчик себе, стакан бродяге и вдруг узнает в нем своего
старого друга. "Билл, ты ли это, дружище?" -- восклицает ковбой. Бродяга
уныло смотрит на старого друга и, с трудом узнавая его, говорит: "Да, это я,
Джон." "Что случилось с тобой, старина? Ты ли это? Где твой пистолет,
шляпа, дерзкий взгляд? Что убило в тебе того лихого парня, которым ты был 10
лет назад ?" -- спрашивает ковбой. "О, это длинная история, Джон. Но, если
ты хочешь, я ее тебе расскажу," -- начинает свой печальный рассказ бродяга
Билл.
"Помнишь, Джон, у меня была кобыла? Ну, ты еще хотел ее у меня выменять
на винчестер? Так вот, проезжаю я через этот убогий городок лет так 8 назад.
Жара! Пить хочется -- сил нет терпеть. Заезжаю я в эту чертову таверну,
заказываю стакан виски. Только я собраюсь опустошить его, оросить пустыню
моего желудка, как вдруг слышу крики и шум. Выхожу и вижу: два индейца стоят
и лупят мою лошадь по морде! Я, конечно, выхватываю свой кольт и хлопаю этих
уродов на месте! Расстроенный сажусь на свою кобылу и еду в горы.
Проходит еще два года. Еду я опять через этот город. Ну, думаю, сейчас
я точно выпью виски! Нет же, снова, как только я подношу стакан к
пересохшим губам, на улице раздаются глухие удары и шум. Я выбегаю, так и не
выпив виски, и вижу! Пятеро индейцев лупят мою лошадь. Я стреляю, убиваю
этих наглецов и опять уезжаю без своего виски!
И вот, спустя три года после того наглого наезда, я опять оказался в
этом городе. И я решил не упустить возможность все-таки выпить положенное. Я
взял налитый мне стакан виски. Поднял его, прислушался. На улице стояла
идеальная тишина! Я с гордость опрокинул в себя содержимое стакана. Виски
еще не успело разогреть мое тело, как с улицы донесся ужасный вопль. Я
выбежал на улицу. Это кричала моя умирающая лошадь! В одно мгновение ее
разорвала на части огромная толпа индейцев. Я выхватил свой кольт и
расстрелял в толпу этих раскрашенных попугаев весь свой запас патронов. Я
дрался как лев! Я рвал их руками и зубами! Но вынужден был отступить. Когда
ночь накрыла город, я тайком пробрался к таверне и похоронил свою бедную
кобылу. Джон, ты помнишь, какая у меня была гнедая?! И вот, Джон, я уже три
года, в память о своей гнедой, ношу у себя на шее ее копыта, которые я ей
отрезал перед тем как закопать в эту проклятую землю."
"Вот так дела, Билл!," -- удивлено вскричал Джон. "Так это воняют
копыта твоей гнедой?" "Нет, Джон, это воняют мои носки. Но ты все равно так
ничего и не понял," -- печально проговорил Билл. Он был обречен на
непонимание."
Чувствовалось, что старик рассказывал этот печальный анекдот уже не в
первый раз. И, конечно, с каждым разом история дополнялась новыми
колоритными подробностями. В купе они были вдвоем. Впереди у каждого было
много времени на раздумья. Поезд нес их по просторам Казахстана. Они вместе
сели в Новосибирске, впереди их ждала Алма-Ата. Валерин попутчик был старым
евреем и ехал к своей дочери. Разговор начался ненавязчиво и, естественно,
перешел к знакомству. Борис Абрамович Дрейзин воевал полевым хирургом. Его
глаза сохранили озорной блеск и это подтверждало его неподдельный интерес к
жизни и к людям. Старик продолжил разговор, начавшийся с печального анекдота
про ковбоя.
"Вот посмотрите, Валерий, какая жизненная ситуация описана в анекдоте.
Ковбой -- дерзкий молодой человек, на счету которого не одна победа, --
будучи сломлен в последнем бою за жизнь своей кобылы, которую любил и ценил,
ходит по прерии от кабака к кабаку с ее копытами на шее в знак траура.
Очевидно, что для этого парня нет будущего и нет настоящего. Он живет в
прошлом. И пахнут, конечно, его носки, но он этого не замечает. Его нет с
нами. Он -- в прошлом, а там запаха его носков нет!
Когда люди думают о прошлом, они часто восклицают с досадой: "О, черт
возьми! Как я мог так поступить? Это же так глупо." Если чувство вины,
связанное с каким-либо прошлым событием, достаточно сильно, то человек может
на несколько месяцев, а то и лет впасть в состояние постоянного сожаления.
Драгоценное время и энергия уходят на то, чтобы сожалеть о сделанном или,
наоборот, отложенном, сказанном или утаенном, начатом или безнадежно
заброшенном. С точки логики это абсурд, Валерий. Все проблемы настоящего для
нашего ковбоя были рождены в прошлом. Эти проблемы обретают силу благодаря
работе нашего воображения. А направленная работа воображения может изменить
многие отрицательные ситуации в нашей жизни на положительные.
Если Вам, Валерий, приходилось чувствовать, что в прошлом Вы сделали
что-то не так, то, наверняка, на Вас обрушивалось желание, которое можно
выразить следующими словами: "Если бы я только мог вернуться в ту ситуацию,
я бы все исправил." Нет, Вы ничего не смогли бы исправить. Вспомните -
Вы всегда поступаете наилучшим образом. И Ваше желание что-то изменить в
своем прошлом говорит только о том, что теперь Вы стали другим человеком.
Тогда же Вы поступили так , как могли поступить, и, если бы снова вернулись
в ту ситуацию при тех же обстоятельствах и при этом испытывали те же эмоции,
то Вы поступили бы в точности так же, как поступили тогда. Если Вы считаете,
что допустили в прошлом какую-то ошибку и сожалеете о ней - это
свидетельствует только о том, что теперь Вы стали другим, более зрелым
человеком. Если же Вы не изменились, то Вы будете чувствовать по отношению к
какому-нибудь своему поступку то же самое, что чувствовали, когда его
совершали.
Отношение к своему поступку у нашего ковбоя не изменилось, как и он
сам. Он полностью принадлежит прошлому, которое в нашем анекдоте пахнет не
лучшим образом. Вот такая милая поучительная история, молодой человек. Я Вас
наверное утомил? Давайте спать -- это лучший способ обмануть себя и время."
...Группа во главе со взводным втянулась в кишлак. Восемь посыпанных
белой пылью, пропитанных потом и усталостью тел, почти не отбрасывая тени на
сухую чужую землю, осторожно продвигались по узкому проулку. Он шел в
середине группы. На нем был "лифчик", автомат, эРДэ и 148-я рация, которую
он принял у оставшегося на броне радиста -- парень порвал связки на правом
голеностопе. Группа шла в привычном ритме прочески. Взводный, словно олень,
тянул группу за собой. Кишлак был небольшой -- две улочки домов и дувалов на
границе зеленки. Все время их движения по этому глинянному хутору его
угнетала тишина. Было слишком тихо. Они вышли в прямой и узкий проулок. В
конце проулка, упирающегося в дувал, за которым стояла изумрудная стена
зелени, стояла подбитая и брошенная еще, видимо, с первых боев БээМПэ,
уткнувшаяся своим акульим носом в пробоину в стене. Ему часто доводилось
встречать подобные памятники энтузиазму первых боев. Было видно, что машина
стояла уже не первый год и на ее корпусе были видны следы бессмысленного
расстрела уже мертвой брони.
В его голове возникла неожиданная мысль. Узкий коридор высоких глиняных
стен дувалов и корпус мертвой машины напомнили ему тир его родной школы,
гордость военрука, с доблестью отслужившего полностью свой срок в стройбате.
Группа растянулась по проулку. Вид подбитой машины с пыльными следами от
обуви на истерзанной броне вызывал чувство беспокойства и настороженности.
По знаку взводного все замерли, прижавшись к дувалам. Его опять поразила
тишина. Нет, не тишина. А единственный звук, наполнивший сожженный солнцем
воздух. За дувалом с непонятной периодичность раздавался стук. Словно кто-то
тихо стучал камешком о камешек. Звук был настолько тихим, что казался
сначала просто случайным. Судя по напряженным лицам ребят и по тому, как они
переглядывались, он понял, что стук слышат все. Возле убитой БээМПэ, в
примыкающей стене, был проделан пролом. В него была видна густая зелень
сада, наполненного желанной прохладой и влагой. Тишина и полное отсутствие
движения воздуха действовали угнетающе. Рация, висевшая на груди Валерия,
шипела и хрипела на дежурном приеме. Взводный подошел к нему и начал доклад
ротному по рации. Он стоял и слушал их сбивчивый обмен мнениями. Ребята, кто
как, стояли прислонившись к дувалу. Замыкающий -- рослый туркмен с пулеметом
-- стоял и смотрел в противоположную сторону. "Не думай об этом, делай это!"
-- эта фраза была лучшим лекарством от страха, подаренным Валерию в учебке
дембелем-сержантом. Он старался не думать о том, что вызывало гнетущее его
чувство тревоги, но -- что делать -- он тоже не знал. Кто из них первым
услышал этот свист он так и не понял.
Неожиданно, словно из под земли, у них за спиной появились два молодых
духа. Их первым увидел замыкающий, когда остальные дружно повернулись в
сторону пролома возле БМП на негромкий, но четкий свист. Пулеметчик что-то
прокричал, все обернулись и увидели, как два молодых духа, обкуренных в
"дым", подбадривая себя криками, одновременно целятся по ним из "мух".
Замыкающий группу пулеметчик дает по духам длинную очередь. Валерий видит,
как, словно в замедленном кино, пули из ПК огненной струей рвут тело одного
из духов. Тот, падая под свинцовой струей, успевает выстрелить из "мухи",
но не точно. Выстрел летит мимо пулеметчика, рикошетит от дувала и
разрывается между ребятами, пытающимися кто стрелять в ответ, кто спрятаться
возле мертвой БМП, кто прижаться к дувалу. Второй дух стреляет из "мухи"
прицельно и взрыв гаранаты одноразового гранатомета разрывает пулеметчика
буквально на "пельмени". Почти одновременная смерть троих прекращает
неожиданно начавшуюся стрельбу. Все на мгновение замирает, раненные
осколками парни кричат, в поднятой разрывами "мух" пыли лежат два мертвых
духа в неестественных позах. Между ними и группой лежат останки их товарища,
взявшего на себя весь груз страшной смерти. Мир не перевернулся. Солнце
продолжает светить, в этом бесцветном от жары воздухе витает пыль,
превращаясь в осязаемый всеми запах смерти. Рация начинает кричать голосом
ротного, задавая вопросы о услышанных разрывах и стрельбе. Валерий смотрит
по сторонам. Трое из группы серьезно ранены осколками выстрела из
гранатомета. У одного порван правый бок, двоих зацепило в спину. Всех троих
пытаются привести в себя. Прошло буквально несколько секунд. Никто не успел
окончательно прийти в себя. Валерий в замешательстве склонился на остатками
тела Мухамеда. Кто знал, что этот парень так плохо кончит. И тут опять
раздается свист, громко и вызывающе. Все, что он увидел потом, осталось в
его памяти на всю жизнь, превращая ее в ночной кошмар.
На голове этого человека, с густой черной шевелюрой, не было чалмы. На
нем была зеленная футболка, поверх которой был одет бронежилет, опоясанный
пулеметной лентой через плечо. На его ногах были белые кроссовки. Этот
человек стоял в проеме и казалось, что сейчас он кивком головы пригласит
всех в райскую прохладу сада. Но этого не произошло. Все было иначе.
Взводный и еще кто-то из ребят успели первыми открыть стрельбу. Дувал вокруг
этого красавца накрылся облаком пыли от пуль, рвущих стену, но не
задевающих стрелка из пулемета. Он стоял в проломе и поливал стреляющих в
него людей плотным пулеметным огнем. Он дарил смерть, сам каким-то чудом
избегая ее. За его спиной кто-то упал, но он продолжал стрелять и его
пулемет охотно выполнял его желания, посылая пули почти в упор. Почти каждая
из них достигала своей цели, роняя и опрокидывая в пыль молодые, сильные
тела. Время словно замерло, давая смерти возможность с полна собрать свой
урожай. Спасения не было в запаздалых разрывах гранат, разбрасывающих
осколки по узкому, заполненному смертью проулку. Валерий тоже стрелял, он
видел как ответным огнем автоматов были сброшены с брони БМП выползающие,
словно тараканы на кровавый пир, духи. И только пулемет в проломе продолжал
стрелять и стрелять. Ничто не могло восстановить справедливости в этой дуэли
всех против одного. Вот уже и его черед. Валерий почувствовал сразу
несколько тугих горячих ударов в грудь и руку. От ударов его опрокинуло на
спину и он упал, раскинув руки и выронив автомат. Жжение в груди переходило
в нестерпимую боль, отнимая силы и прогоняя сознание. Словно в тумане он
видел как последним упал взводный, подкошенный очередью. В одно мгновение,
длившееся словно вечность, все было кончено. Солнце, пыль, кровь, мертвые
тела и брошенное бесполезное оружие. Валерий лежал на спине. Пуля, пущенная
пулеметчиком в его грудь, попала в корпус рации и, срикошетив, зацепила
левую щеку, обильно испачкав лицо кровью. Глаза, слипшиеся от запекающейся
крови, с трудом удалось открыть. Рядом с его лицом он увидел белые кроссовки
пулеметчика. Тот стоял рядом и что-то сам себе говорил на непонятном языке.
Вдруг он гортанно что-то прокричал в сторону пролома. Ему ответили. Еще
мгновение кроссовки постояли на месте и затем начали дикий свой танец.
Вращаясь вокруг своей оси, пулеметчик, что-то громко и резко выкрикивая,
продолжал расстреливать уже лежащие на земле тела. Он стрелял вращаясь,
увеличивая скорость вращения, а горячие гильзы сыпались на тело Валерия и он
не мог больше терпеть. Казалось, что его крик вырвет его из этого кошмара...
От резкого и сильного толчка Валерий проснулся. В купе тускло горел
дежурный свет. За окном слышался ритмичный стук колес. Старик, склонившись
на ним, пытался разглядеть лицо Валерия и понять причину его ночного
кошмара. "Я кричал во сне?"- спросил старика Валерий. "Да, ты кричал, сынок.
Что, старые раны?" - старик пытался заглянуть в глаза Валерия. "Нет,"-
ответил Валерий и подумал про себя: "Это прошлое, старик, но ты все равно
так ничего и не понял..."
(с) Павел АНДРЕЕВ, 1998
Павел Андреев. Самый легкий день был вчера!
c Copyright Павел Андреев, 1998
Автор ждет Ваших отзывов и комментариев,
присылайте их по адресу vova@dux.ru
Оригиналы материалов этой страницы расположены
на сайте "Афганская война 1979-1989 в разделе "Рассказы участников"
http://www.afghanwar.spb.ru/stories/index.htm
Над его головой был белый куполообразный потолок. Голова гудела,
создавая какую-то непонятную вибрацию в теле, которая импульсами уходила в
ноги, возвращаясь нестерпимой болью. Он судорожно приподнялся на локтях.
Очередной приступ боли кинул его голову на подушку, но даже это не смогло
заглушить тот поток чувств, который нахлынул от увиденного.
Его поразило не столько отсутствие ног, сколько издевательски четко
набитые канты на солдатском одеяле, заправленном на его кровати. Укладывая
его обрезанное, порванное осколками тело, одеяло откинули ровно на столько,
на сколько требовалось, чтобы прикрыть тело раненого. Ниже его колен одеяло
лежало нетронутым, сохранив набитые послушной солдатской рукой канты.
Нетронутость одеяла вызывающе демонстрировала безразличие к происшедшему --
он теперь занимал ровно наполовину из того, что ему было положено. Граница
этой действительности проходила по его кровоточащим культям.
Он еще недоконца осознал занимаемое им положение и продолжал
воспринимать мир через призму старых, не разрушенных новой действительностью
ощущений. Болели несуществующие ампутированные ноги. Дырки в руке и животе
не волновали его. В его контуженной голове периодически всплывала одна
единственная мысль -- "Живой, зачем живой?" Пытаясь объективно оценить все
происшедшее с ним, он старался найти выход из положения, в котором оказался.
Его жизнь разделилась на две части -- до того и после того. Эти две
части его жизни, словно куски разбитой мозаики, создавали в голове хаос
цветного калейдоскопа из событий и людей. В его жизни не было ничего
похожего, опираясь на что, он мог бы определить для себя новый порядок
вещей.Он интуитивно чувствовал, что необходимые ему знания и навыки
находятся внутри него самого, но взрыв проклятой мины перевернул все верх
дном.
Единственным ресурсом, которым он располагал, из которого он черпал все
свою уверенность, было время. Он почти физически ощущал, что он находится в
самом центре образовавшейся при взрыве воронки, в которую его затягивает
стремительно проносящийся через него поток времени. Стремительное движение
жизни пронзало его тело, мозг, не увлекая его за собой. Он реально
осознавал, что жизнь, словно вода в стремительном горном потоке, обтекает --
не в силах разрушить -- преграду непоколебимой монолитности его сознания,
корнями уходящую в его прошлое. Он ощущал себя уже упавшей песчинкой в
песочных часах своей судьбы. Плотность событий последних месяцев говорила о
том, что предписанное ему событие должно произойти -- и оно произошло.
Теперь он полностью, как та упавшая песчинка, принадлежал прошлому, находясь
в ожидании, когда судьба снова перевернет его песочные часы. Не выработав
новых категорий, он мыслил старыми, опираясь на бесценный опыт выживания,
который подсказывал простые истины, от практичности которых он не мог
отказаться. Он медленно извлекал эти факты из прошлого, выстраивая их них
фундамент, основу пирамиды своего нового сознания.
Однократность, непоправимость, невозвратимость всего совершающегося с
ним было той формой, в которой судьба является человеку. Он понимал, что
всякий факт есть случайность, непредвидимая и заранее неустановимая. Но,
анализируя случившееся, он также осознавал, что ход и дух будущего, как для
отдельного человека, так и для целой группы, неслучайны, что, благодаря
свободному решению действующих лиц, это развитие может, правда, либо
завершиться великолепным концом, либо подвергнуться опасности захиреть и
погибнуть, но не может быть изменено в своем смысле и направлении.
Факт есть нечто однократное, это то, что было или будет в
действительности. Истина есть нечто, что вовсе не нуждается в действительном
осуществлении для того, чтобы существовать в качестве возможности. Судьба
имеет отношение к фактам, связь причины и действия есть истина. Это было ему
известно, именно поэтому жизнь связана с одними только фактами, только из
фактов состоит и только на факты направляется.
Чтобы узнать -- необходимо время.
Чтобы стать -- необходимо именно это время.
..."Будешь жить по Уставу -- завоюешь честь и славу!". Плакат висел на
стене, напротив его койки. Он засыпал и просыпался, читая этот лозунг.
Было очередное ночное построение. Отжимания, качание пресса,
гладиаторские бои и, как несбыточная мечта, отбой. Окончательно ошалев от
усталости, уже не мечтая о возможности выспаться, он стоял и смотрел перед
собой на проклятый плакат с лозунгом.
"О чем задумался, череп?", -- вопрос сержанта вернул его в казарму.
"Будешь жить по Уставу -- завоюешь честь и славу!", -- прокричал он в ответ.
Сержант смотрел в его глаза, качаясь с пятки на носок. "Делать то, что тебя
заставляют делать, легче всего. Труднее делать то, что положено тебе делать,
невзирая на обстоятельства. Поэтому запомните простое правило, черепа: ЗНАТЬ
И НЕ ДЕЙСТВОВАТЬ -- ЭТО ВСЕ РАВНО, ЧТО НЕ ЗНАТЬ! ТЫ МОЖЕШЬ НЕ ЗНАТЬ, НО ТЫ
ОБЯЗАН БЫСТРО УЧИТЬСЯ!!! ПОЭТОМУ, НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ, А ДЕЛАЙ ЭТО!!!"Сержант
был явно доволен такой концовкой. "Отбой, черепа!", -- раздалась
долгожданная команда.
Было очевидно, что они не смогут получить сержантские знания без того,
чтобы не прожить жизнь от курсанта до сержанта. Это делало возможным их
воспитание в большом стиле познания внутренних возможностей и постановки
задач, сознательной подготовки как отдельных людей, готовых к этим задачам,
которые устанавливаются на основании фактов из прожитой сержантами жизни, а
не каких-то "идеальных" абстракций Устава.
Но для того, чтобы делать как и во всех других случаях, они должны были
иметь время и возможность освоить новое. И это были необходимые средства для
приобретения тех сил, при помощи которых может быть сделано намного больше,
чем без них. Как только эти силы приобретены, появляются и возможности
использовать их...
До конца начала оставалось еще три месяца...
Если видишь, что борьба бесполезна -- сражайся с удвоенной
силой.
...Когда они все же прорвались к окруженным, увиденное он запомнил на
всю жизнь.
Двое, размазывая слезы по лицам, покрытым толстым слоем пыли, не
стеснялись своих эмоций. Сменяя друг друга, восемь человек долбили основание
дувала, отделяющего их от раненного в бедро товарища, упавшего с дувала на
другую сторону. Духи отсекали их своим огнем, не давая шансов перелезть
через дувал. Двое предпринявших эту попытку были ранены. Они перекидывали
раненому подсумки с магазинами к автомату. Кидали ему гранаты. Огнем своего
АГСа пытались поддержать раненного товарища, отстреливавшегося от
приближающихся к нему духов. Ребята долбили дувал всем, что было у них под
рукой.
Он поразился, увидев, какую работу они смогли проделать почти голыми
руками, умудрившись буквально прогрызть дувал насквозь.
Когда дыра в основании дувала была почти пробита, их товарищ получил
еще одно ранение в правое плечо. Истекая кровью, теряя сознание от
нестерпимой боли, раненый не выдержал напряжения и взорвал себя гранатой.
Духи, видя бесполезность своей попытки взять его живым, отошли.
А они все же долбили эту дыру, зная, что его уже нет в живых Их товарищ
не дождался их ровно восемь минут. Спустя пять минут после взрыва гранаты
духи свернули кольцо. Через восемь минут после взрыва гранаты ребята пробили
дыру в основании дувала. Еще через пять минут к ним пробилась другая группа.
И вот сейчас, не скрывая своих эмоций, двое из последней смены,
пробившие эту дыру, плакали как дети. Тело их товарища лежало перед ними.
Они все же протащили его в эту чертову дыру, не признавая бессмысленность
совершаемого ими...
Лежа на госпитальной койке, он начинал понимать, что время наступления
смерти целиком зависит от того, как и когда была поражена жизненно
важная сила человека. Он видел как, например, тяжелая травма может убить
человека мгновенно, тогда как другие, менее концентрированные атаки на
здоровье человека, вызывали слабоумие, потерю самообладания, дезорганизацию
воли.
"Жить, Жить и ЖИТЬ -- это должно быть единственным и непреклонным
решением", -- так он понял тогда смысл произошедшего.
Однако до того, как равновесие восстановится, оно будет нарушено.
Кто-то будет первым.
"Главное сейчас для тебя -- научиться жить без ног ", -- хирург
ободряюще похлопал его по плечу на перевязке, когда бинты были сняты и
легкие устали от собственного крика. Он понял, что они будут первыми.
Огромная страна не смогла выделить совсем небольшие средства для того, чтобы
развивать социальную реабилитацию -- и вовсе не потому, что этих средств не
было. Не было другого -- целей, а поэтому заниматься этим было
нецелесообразно.
Ампутация (через войну) у раненных людей возможностей значимого
проявления их сущностных сил превращала человека в противоположность себе
самому. "Ограничивающие манипуляции" экономичны по затратам и весьма
действенны по результатам. Это прекрасно было известно государству. Что
давала такая ампутация возможностей? Она давала государству антипода того
человека, которого оно отправляло на войну.
Ограничивая подобным образом ребят, государство имело возможность
манипулировать ими, раздавая им льготы, лишив их собственных возможностей,
собственных целей. Цель всегда неотделима от инструмента ее достижения:
каждой цели соответствует инструмент, каждому инструменту соответствует
цель, им достигаемая. У него была теперь одна цель, был единственный
инструмент для ее достижения -- его протезы, как символ человеческой боли и
терпения. Он понимал, что его жизнь -- это много-много дней, которые боль
превратит в бесконечность. Когда земля уходит из-под ног -- прыгай дальше.
Если не знаешь что делать -- делай шаг вперед. Война план покажет, главное
ввязаться в драку, а там будет видно!
"Рыба тактически выигрывает, ощущая вкус червяка -- но стратегически
проигрывает, оказавшись на крючке". Хокку, поэзия. "Никогда не вступай в
навязанную тебе противником схватку -- лучше вовремя отступить, чем позже
перешагивать через собственные трупы", -- проза жизни.
Самый легкий день.
Белые стены, белые простыни. Покой и тишина. Об этом он мечтал все
время службы. Сейчас это воспринималось совсем иначе.
Рядом сидел комбат. Пришедший с ним замполит роты принес новую парадку,
тельник, берет, знаки, два ЭрДэ, набитые кандагарскими гранатами, инжиром,
яблоками, лимонадом "Си-Си". "Вот здесь в пакете 500 чеков. Это тебе от
батальона, на первое время", -- комбат положил на подушку простой солдатский
конверт. "Чем будешь заниматься на дембеле, сынок?" -- спросил комбат.
Стараясь выглядеть бодрым, он ничего другого не придумал, как ответить:
"Буду табуретки делать и на базаре продавать". Жгучая боль в ногах импульсом
ударила по контуженной голове -- комбат резким движением поднял его за
простыню, обернутую вокруг его обрезанного тела: "Узнаю, что ты чмонеешь на
гражданке как хлястик, сержант -- лично приеду и урэкаю тебя, понял?
Запомни, сынок, самый легкий день был вчера! Война для тебя только
начинается...".
Утром должен был быть самолет. Братва из роты уже затарила его,
конкретно нашпиговав повязки на животе и руке пятаками чарза для подогрева
кандагарских "рексов" в госпиталях Союза. Только что ушли его комбат с
замполитом.
Он еще до конца не осознал занимаемого им положения, продолжая
воспринимать мир через призму старых, не разрушенных новой
действительностью, ощущений. Болели несуществующие, ампутированные ноги.
Дырки в руке и животе не волновали его. В контуженой голове периодически
всплывала одна единственная мысль -- действительно, самый легкий день был
вчера!
(c) Павел Андреев, 1998
Last-modified: Mon, 28-Sep-98 15:53:24 GMT
Оцените этот текст
Не читал10987654321
