сомневаетесь ли вы в благородном сердце Гадкина?
Анна Григорьевна. Я почти не сомневаюсь в вас. А если мы откажемся платить?
Гадкин. С приставом всю обстановку опишу-с.
Анна Григорьевна. Обстановка записана на меня.
Гадкин. В долговую яму засажу.
Анна Григорьевна. На сколько?
Гадкин. На три месяца, три месяца как один день.
Анна Григорьевна. А теперь слушайте меня внимательно, господин Гадкин. Если вы
не согласитесь на наши условия, то я лично упрошу Федора Михайловича сесть в
долговую яму, сама с детьми сниму поблизости квартиру и буду его каждый день
навещать. А вы не только денег лишитесь, но и еще прокормочные на содержание
Федора Михайловича вам придется платить. Выбирайте.
Гадкин. Сражен, многоуважаемая Анна Григорьевна, повержен, как библейский мудрец
Соломон царицей Савской. Умная вы женщина и уважаю-с.
Анна Григорьевна. А теперь прошу оставить дом.
Гадкин. Тихими стопами-с, тихими стопами-с.
Перед дверью сталкивается с входящим Павлом Александровичем. К нему.
Нехорошо забывать старых друзей, молодой человек.
Павел Александрович. Сегодня же непременно забегу, уважаемый Гарпий Фомич. У
меня и дельце есть к вам.
Гадкин уходит.
Мне к папе.
Анна Григорьевна. Он работает.
Павел Александрович. Я хочу попросить у него сорок рублей на пальто.
Анна Григорьевна. У вас же есть.
Павел Александрович. Не модно-с.
Анна Григорьевна. У нас нет денег в доме. Всего сорок рублей.
Павел Александрович. Заложите что-нибудь.
Анна Григорьевна. Что можно, уже заложено.
Павел Александрович. Ну, это не мое дело. Я скажу папе, а там, что ответит.
Анна Григорьевна. Вы нахлебник, молодой человек. Я давно бы могла настоять перед
Федором Михайловичем, чтобы он вам отказал от дома. За все дерзости, что мне
пришлось от вас услышать, за распродажу его библиотеки, которую он собирал
столько лет. Но я не делала этого, никогда не жаловалась на вас, хотя вы и этого
частенько желали, чтобы не расстраивать Федора Михайловича. И потому, прошу вас
не вынуждайте меня и попросите у него двадцать рублей.
Павел Александрович. Давайте ваши двадцать рублей (берет деньги). Спасибо,
мачеха (уходит).
Входит Федор Михайлович.
Достоевский. Что-то не выпевается у меня Алешка.
Анна Григорьевна. С Гадкиным улажено. Сейчас должны принести книги из
типографии, что мы решили сами издавать. Я думаю не отдавать их на комиссию, где
берут из пятидесяти процентов, а самим продавать.
Достоевский. Прогорим мы, Аня. Опыта у нас нет, а по мне коммерция - та же
рулетка.
Анна Григорьевна. Ничего. ты же сам говорил, что твое имя стоит миллионы. Вот и
проверим, милый, сколько оно стоит.
Вносят кипы книг.
Достоевский. Уж не захотелось ли тебе Ротшильдом стать?
Анна Григорьевна. Ротшильдом не желаю, мне титул "Достоевской" весьма нравится,
а из долговой кабалы вырваться и ту самую палку разломать желаю.
Достоевский. Будь по твоему. Я пойду погуляю с деточками, редко их вижу
(уходит).
Входит покупатель.
Покупатель. Я по объявлению от Сабичевского. Здесь можно купить сочинения г-на
Достоевского? Дайте пятьдесят книжек, клиенты постоянно его спрашивают.
Отдает деньги, забирает книги. Уходит.
Один за другим безмолвно подходят покупатели. Отдают деньги Анне Григорьевне,
забирает книги. Гора книг значительно поуменьшилась.
Анна Григорьевна (подойдя к двери, говорит громко). Позовите господина Гадкина.
Входит Федор Михайлович.
Достоевский. Дикарями у нас дети растут, сущими ирокезами.
Анна Григорьевна. Ты прав, я сама чувствую, что мало им времени уделяю.
Достоевский. Как, продала хоть три книжки?
Анна Григорьевна. Значительно больше (показывает деньги).
Достоевский. Ну-у. Вот не думал. Есть в тебе практическая сметка, я всегда
восхищался твоей легкостью в складывании больших чисел и владении тяжелым
нотариальным языком... Стоит, видишь, мое имя миллион... Я тебе куплю
бриллиантовые сережки, недавно видел премиленькие в Пассаже.
Анна Григорьевна. Спасибо, Федя, но может обождать.
Достоевский. Неужели первый русский писатель не может позволить купить своей
жене бриллиантовые серьги?.. Впрочем, ты права, у тебя и пальтишко худое. Я
лучше посмотрю тебе салопчик на зиму.
Анна Григорьевна (усмехается). Да кто их носит теперь?
Достоевский. Наши бабушки носили, матушки носили, а они не глупы были. Не модно,
но уютно-с. Салопчик непременно изобиходим. А теперь полетел в университет.
Анна Григорьевна. Что у тебя за привычка говорить цитатами из своих романов.
Достоевский. Ты устала, маточка?
Анна Григорьевна. Опять...
Достоевский. Ладно, ладно придираться. В университете должна сегодня состояться
драка с кровью между западниками и славянофилами. А потом в магазинчик. Лечу
(убегает, прихватив денег).
Анна Григорьевна. Неисправим.
Входит Гадкин.
Гадкин. Гадкин прибыл по первому слову. Чем могу служить? Кредит-с?
Анна Григорьевна. Дайте сюда наш вексель.
Гадкин. Это зачем?
Анна Григорьевна. Вот ваши деньги.
Гадкин. Хе-хе... Много денег-с... Может они вам самим нужны-с?
Анна Григорьевна. Давайте вексель и берите.
Гадкин. Подумайте, Анна Григорьевна. У Гадкина благородное сердце, и он решил
еще подождать.
Анна Григорьевна. Давайте прекратим.
Гадкин. Значит снова Гадкин червь и тля... Возьмите, Вы жестокая женщина, Анна
Григорьевна, и не ощущаете вы страданий человеческого сердца, бьющегося в самой
порочной груди.
Анна Григорьевна. И извольте оставить наш дом и забыть его совершенно.
Гадкин. Тихими сто...
Обрывает себя на полуслове и идет к двери, с силой ударяя в пол ступнями.
Анна Григорьевна смотрит на вексель, затем медленно его разрывает.
Картина восьмая
Июнь 1880 года. Квартира Достоевских.
Служанка и Вера Евлампиевна.
Служанка. Барыня сегодня не принимают.
Варвара Евлампиевна. Вздор. Поди, объяви, что Варвара Евлампиевна видеть желают.
Служанка уходит.
Входит Анна Григорьевна.
Варвара Евлампиевна. Нета, боже, как я тебя давно не видела? (Целуются,
усаживаются) Боже, как это давно было. Помнишь, как ты меня еще тогда обманула,
когда Федор Михайлович был у тебя.
Анна Григорьевна. Рассказывай, как ты?
Варвара Евлампиевна. Что говорить. Губернаторша, Муж - статский генерал. Молод,
красив и карьера. Приемы, балы, общественная польза. Две девочки.
Анна Григорьевна. Счастлива?
Варвара Евлампиевна. Все это так скучно, Нета. Муж у меня под каблуком и пикнуть
не смеет, не то что равенства требовать. Помнишь, какими мы глупыми были
девчонками. Эти ужасные очки, фантазии о равенстве полов... Глупыми мы были
ужасно. Да никакого равенства и быть не может, я твердо поняла, мужчины еще не
доросли до него... А как ты? Что это ты в таком ужасном наряде и прическа... Ты
ведь просто старишь себя, ведь ты еще любому мужчине страсть внушить можешь.
Анна Григорьевна. Ты посмеешься, но я специально одеваюсь так, чтоб постарше
выглядеть, чтоб Федору не было неудобно.
Варвара Евлампиевна. Чуткость в тебе была всегда. За то и любила.
Анна Григорьевна. Он у меня ужасно ревнив, прямо мавр, чистый африканец. Как
пойдем в какое-нибудь собрание - уж вижу - страдает, мучается, если заметит
возле меня какого молодого человека. Да что там молодого, он, кажется, меня к
шкафу готов ревновать.
Варвара Евлампиевна. А горло что замотано?
Анна Григорьевна. Да это так, пустяки, царапина, в общем, тоже след его
ревности.
Варвара Евлампиевна. Да ты расскажи. Не бойся. Варвара не побежит трепать имя
твоего мужа по свету.
Анна Григорьевна. Сама виновата. Прочитал он однажды рукопись какого-то глупого
романа, да и принес его домой. Я взяла почитать, а там приведено анонимное
письмо к герою, что жена ему, мол, изменяет, и пусть он проверит, чей портрет
она хранит в медальоне. Смешно мне стало, и решила я подшутить. Переписала
подчистую это письмо чуть измененным почерком и подкинула в кабинет. Думаю,
догадается, ведь только что читал. Вдруг зовет в кабинет, а сам туча тучей. Как
крикнет - покажи медальон, да подскакивает ко мне и срывает вместе с цепочкой,
даже шею до крови поранил. Тут уж я ему объяснила, так он умолял. Не шути, Аня,
с этим, ты знаешь, я сам не свой становлюсь и за себя не отвечаю.
Варвара Евлампиевна. Мой тоже ревнует. Но я и вида ему подавать не дозволяю. Все
они одинаковы. Глупы и скучны, так наперед и знаешь все их слова. И все их
оригинальные мысли и великие дела - всего перья, которыми они расцвечивают себя
перед нашей сестрой. Я их насквозь вижу... Скажи, счастлива, не сожалеешь, что
молодость сгубила?
Анна Григорьевна. Трудно так вот ответить... Но если бы пришлось выбирать из
всех людей - его бы выбрала, Он у меня очень добрый, внимательный, заботливый.
Ревнив, правда. Но ведь это от любви. Это не обидно.
Варвара Евлампиевна. А где он сейчас?
Анна Григорьевна. В Москве, на открытии памятника Пушкину. Задерживается, и я
беспокоюсь, не начались бы у него приступы падучей от волнений. Здесь-то я его
оберегаю от неприятных людей, которые могут его взволновать, а как там?
Варвара Евлампиевна. Не поймешь, кто ты есть. Жена, мать, нянька, сестра
милосердия, издательница - я уж слышала про твою книгоиздательскую
деятельность... Может ты и дура, как была в молодости, а может, наоборот, всех
умней. По крайней мере, вижу, что тебе не скучно, А это великое дело. Вокруг
меня крутятся толпы блестящих молодых людей, за один мой взгляд готовых
броситься в реку, а мне скучно. Понимаешь, скучно и не знаю, что поделать, Я уж
за себя стала бояться, как бы не выкинуть какую-нибудь штуку...
Входит Федор Михайлович во главе большой группы людей. Анна Григорьевна
бросается навстречу, целуются. После этого кружок собирается вокруг писателя, он
залезает на стул и начинает витийствовать с некоторым даже мальчишеским
тщеславием, но с большой горячностью и сбивчиво.
Достоевский. Триумф, друзья, подлинный триумф! Я сказал, что Пушкин есть явление
мировое, потому что глубоко национальное, талант для Европы небывалый, потому
что талант синтетический, а не аналитический, талант, с равной мощью охвативший
все роды литературы, все жанры, талант, с равной мощью проникший в глубины
национального духа всех народов, потому что в русскую душу проник, как никто до
него. И он главную суть русской души показал в вечных борениях двух начал -
начала добра и начала зла - и ту силу, которая скрепляет ее и не дает ей
разорваться от этой борьбы - силу сострадания. Она погибает, как погиб гордый
Алеко, когда бежит от своего народа, отказывается сострадать с ним, она
возрождается, как у Татьяны, которая на себя приняла страдания, не пожелала
построить свое счастье на счастьи близкого. Да, друзья, уже в силу своего
положения на скрещении бурных, но не весьма глубоких потоков европейской мысли с
бездонным стоячим омутом восточного жизнесозерцания Россия призвана объединить
мир. В этом ее космическое, провиденциальное назначение. Но не через силу,
друзья, нет, а через сострадание, через принятие на себя боли всего
человечества. Да, да, друзья, я верю в ее великую миссию - объединить людей и
утешить, всех понять и всех простить, утолить их жажду и принять за них может
быть новые и невиданные страдания. Потому что не может русский человек быть
счастлив без счастья всего мира, любовь к России предполагает непременно и
любовь ко всему человечеству, и пламя вселенской любви, я верю, засветит в
России и зальет мир.
Неожиданно его тело принимает фигуру, как будто он мучительно хочет расслышать
нечто, еще не слышимое, и замирает в этой позе. Замирают все собравшиеся. В
полной тишине и неподвижности раздается "Бога глас".
"Бога глас". Дорогой товарищ, Надежда Константиновна! Мы, женщины сибирских
равнин и долин нашего Большевистского колхоза, собравшись в международный наш
женский день праздника 8 марта, вспомнив о Вас, решили написать наше
крестьянское письмо Вам, пожелав много лет здравствовать Мы хотим знать из
советских книг и журналов, кто такие подлинные стахановцы. Приезжие из Омска об
