ящик. И как будто смеялся Иуда.
Но уже на другой день Фоме пришлось сознаться, что он ошибся в Иуде --
так прост, мягок и в то же время серьезен был Искариот. Он не кривлялся, не
шутил злоречиво, не кланялся и не оскорблял, но тихо и незаметно делал свое
хозяйственное дело. Был он проворен, как и прежде,-- точно не две ноги, как
у всех людей, а целый десяток имел их, но бегал бесшумно, без писка, воплей
и смеха, похожего на смех гиены, каким раньше сопровождал он все действия
свои. А когда Иисус начинал говорить, он тихо усаживался в углу, складывал
свои руки и ноги и смотрел так хорошо своими большими глазами, что многие
обратили на это внимание. И о людях он перестал говорить дурное, и больше
молчал, так что сам строгий Матфей счел возможным похвалить его, сказав
словами Соломона:
-- Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему, но разумный
человек молчит.
И поднял палец, намекая тем на прежнее злоречие Иуды. В скором времени
и все заметили в Иуде эту перемену и порадовались ей, и только Иисус все так
же чуждо смотрел на него, хотя прямо ничем не выражал своего нерасположения.
И сам Иоанн, которому Иуда оказывал теперь глубокое почтение, как любимому
ученику Иисуса и своему заступнику в случае с тремя динариями, стал
относиться к нему несколько мягче и даже иногда вступал в беседу.
-- Как ты думаешь. Иуда,-- сказал он однажды снисходительно,-- кто из
нас, Петр или я, будет первым возле Христа в его небесном царствии?
Иуда подумал и ответил:
-- Я полагаю, что ты.
-- А Петр думает, что он,-- усмехнулся Иоанн.
-- Нет. Петр всех ангелов разгонит своим криком,-- ты слышишь, как он
кричит? Конечно, он будет спорить с тобою и постарается первый занять место,
так как уверяет, что тоже любит Иисуса,-- но он уже староват, а ты молод, он
тяжел на ногу, а ты бегаешь быстро, и ты первый войдешь туда со Христом. Не
так ли?
-- Да, я не оставлю Иисуса,-- согласился Иоанн. И в тот же самый день и
с таким же вопросом обратился к Иуде Петр Симонов. Но, боясь, что громкий
голос его будет услышан другими, отвел Иуду в самый дальний угол, за дом.
-- Так как же ты думаешь? -- тревожно спрашивал он.-- Ты умный, тебя за
ум сам учитель хвалит, и ты скажешь правду.
-- Конечно, ты,-- без колебания ответил Искариот, и Петр с негодованием
воскликнул:
-- Я ему говорил!
-- Но, конечно, и там он будет стараться отнять у тебя первое место.
-- Конечно!
-- Но что он может сделать, когда место уже будет занято тобою? Ведь ты
первый пойдешь туда с Иисусом? Ты не оставишь его одного? Разве не тебя
назвал он -- камень?
Петр положил руку на плечо Иуды и горячо сказал:
-- Говорю тебе. Иуда, ты самый умный из нас. Зачем только ты такой
насмешливый и злой? Учитель не любит этого. А то ведь и ты мог бы стать
любимым учеником, не хуже Иоанна. Но только и тебе,-- Петр угрожающе поднял
руку,-- не отдам я своего места возле Иисуса, ни на земле, ни там! Слышишь!
Так старался Иуда доставить всем приятное, но и свое что-то думал при
этом. И, оставаясь все тем же скромным, сдержанным и незаметным, каждому
умел сказать то, что ему особенно нравится. Так, Фоме он сказал:
-- Глупый верит всякому слову, благоразумный же внимателен к путям
своим. Матфею же, который страдал некоторым излишеством в пище и питье и
стыдился этого, привел слова мудрого и почитаемого им Соломона:
-- Праведник ест до сытости, а чрево беззаконных терпит лишение.
Но и приятное говорил редко, тем самым придавая ему особенную ценность,
а больше молчал, внимательно прислушивался ко всему, что говорится, и думал
о чем-то. Размышляющий Иуда имел, однако, вид неприятный, смешной и в то же
время внушающий страх. Пока двигался его живой и хитрый глаз, Иуда казался
простым и добрым, но когда оба глаза останавливались неподвижно и в странные
бугры и складки собиралась кожа на его выпуклом лбу,-- являлась тягостная
догадка о каких-то совсем особенных мыслях, ворочающихся под этим черепом.
Совсем чужие, совсем особенные, совсем не имеющие языка, они глухим
молчанием тайны окружали размышляющего Искариота, и хотелось, чтобы он
поскорее начал говорить, шевелиться, даже лгать. Ибо сама ложь, сказанная
человеческим языком, казалась правдою и светом перед этим безнадежно-глухим
и неотзывчивым молчанием.
-- Опять задумался. Иуда? -- кричал Петр, своим ясным голосом и лицом
внезапно разрывая глухое молчание Иудиных дум, отгоняя их куда-то в темный
угол.-- О чем ты думаешь?
-- О многом,-- с покойной улыбкой отвечал Искариот. И, заметив,
вероятно, как нехорошо действует на других его молчание, чаще стал удаляться
от учеников и много времени проводил в уединенных прогулках или же забирался
на плоскую кровлю и там тихонько сидел. И уже несколько раз слегка пугался
Фома, наткнувшись неожиданно в темноте на какую-то серую груду, из которой
вдруг высовывались руки и ноги Иуды и слышался его шутливый голос.
Только однажды Иуда как-то особенно резко и странно напомнил прежнего
Иуду, и произошло это как раз во время спора о первенстве в царствии
небесном. В присутствии учителя Петр и Иоанн перекорялись друг с другом,
горячо оспаривая свое место возле Иисуса: перечисляли свои заслуги, мерили
степень своей любви к Иисусу, горячились, кричали, даже бранились
несдержанно, Петр -- весь красный от гнева, рокочущий, Иоанн -- бледный и
тихий, с дрожащими руками и кусающейся речью. Уже непристойным делался их
спор и начал хмуриться учитель, когда Петр взглянул случайно на Иуду и
самодовольно захохотал, взглянул на Иуду Иоанн и также улыбнулся,-- каждый
из них вспомнил, что говорил ему умный Искариот. И, уже предвкушая радость
близкого торжества, они молча и согласно призвали Иуду в судьи, и Петр
закричал:
-- Ну-ка, умный Иуда! Скажи-ка нам, кто будет первый возле Иисуса -- он
или я?
Но Иуда молчал, дышал тяжело и глазами жадно спрашивал о чем-то
спокойно-глубокие глаза Иисуса.
-- Да,-- подтвердил снисходительно Иоанн,-- скажи ты ему, кто будет
первый возле Иисуса.
Не отрывая глаз от Христа. Иуда медленно поднялся и ответил тихо и
важно:
-- Я!
Иисус медленно опустил взоры. И, тихо бия себя в грудь костлявым
пальцем, Искариот повторил торжественно и строго:
-- Я! Я буду возле Иисуса!
И вышел. Пораженные дерзкой выходкой, ученики молчали, и только Петр,
вдруг вспомнив что-то, шепнул Фоме неожиданно тихим голосом:
-- Так вот о чем он думает!.. Ты слышал?
V
Как раз в это время Иуда Искариот совершил первый, решительный шаг к
предательству: тайно посетил первосвященника Анну. Был он встречен очень
сурово, но не смутился этим и потребовал продолжительной беседы с глазу на
глаз. И, оставшись наедине с сухим и суровым стариком, презрительно
смотревшим на него из-под нависших, тяжелых век, рассказал, что он. Иуда,
человек благочестивый и в ученики к Иисусу Назарею вступил с единственной
целью уличить обманщика и предать его в руки закона.
-- А кто он, этот Назарей? -- пренебрежительно спросил Анна, делая вид,
что в первый раз слышит имя Иисуса.
Иуда также сделал вид, что верит странному неведению первосвященника, и
подробно рассказал о проповеди Иисуса и чудесах, ненависти его к фарисеям и
храму, о постоянных нарушениях им закона и, наконец, о желании его
исторгнуть власть из рук церковников и создать свое особенное царство. И так
искусно перемешивал правду с ложью, что внимательно взглянул на него Анна и
лениво сказал:
-- Мало ли в Иудее обманщиков и безумцев?
-- Нет, он опасный человек,-- горячо возразил Иуда,-- он нарушает
закон. И пусть лучше один человек погибнет, чем весь народ.
Анна одобрительно кивнул головою.
-- Но у него, кажется, много учеников?
-- Да, много.
-- И они, вероятно, очень любят его?
-- Да, они говорят, что любят. Очень любят, больше, чем себя.
-- Но если мы захотим взять его, не вступятся ли они? Не поднимут ли
они восстания?
Иуда засмеялся продолжительно и зло:
-- Они? Эти трусливые собаки, которые бегут, как только человек
наклоняется за камнем. Они!
-- Разве они такие дурные? -- холодно спросил Анна.
-- А разве дурные бегают от хороших, а не хорошие от дурных? Хе! Они
хорошие, и поэтому побегут. Они хорошие, и поэтому они спрячутся. Они
хорошие, и поэтому они явятся только тогда, когда Иисуса надо будет класть в
гроб. И они положат его сами, а ты только казни!
-- Но ведь они же любят его? Ты сам сказал.
-- Своего учителя они всегда любят, но больше мертвым, чем живым. Когда
учитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когда
учитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим!
Хе!
Анна проницательно взглянул на предателя, и сухие губы его
сморщились,-- это значило, что Анна улыбается.
-- Ты обижен ими? Я это вижу.
-- Разве может укрыться что-либо от твоей проницательности, мудрый
Анна? Ты проник в самое сердце Иуды. Да. Они обидели бедного Иуду. Они
сказали, что он украл у них три динария,-- как будто Иуда не самый честный
человек в Израиле!
И еще долго говорили они об Иисусе, об учениках его, о гибельном
влиянии его на израильский народ,-- но решительного ответа не дал на этот
раз осторожный и хитрый Анна. Он уж давно следил за Иисусом и на тайных
совещаниях с родственниками и друзьями своими, начальниками и саддукеями уже
давно решил участь пророка из Галилеи. Но он не доверял Иуде, о котором и
раньше слыхал как о дурном и лживом человеке, не доверял его легкомысленным
надеждам на трусость учеников и народа. В свою силу Анна верил, но боялся
кровопролития, боялся грозного бунта, на который так легко шел непокорный и
гневливый народ иерусалимский, боялся, наконец, сурового вмешательства
властей из Рима. Раздутая сопротивлением, оплодотворенная красной кровью
народа, дающей жизнь всему, на что она падет,-- еще сильнее разрастется
ересь и в гибких кольцах своих задушит Анну, и власть, и всех его друзей. И
когда во второй раз постучался к нему Искариот, Анна смутился духом и не
принял его. Но и в третий и в четвертый раз пришел к нему Искариот,
настойчивый, как ветер, который и днем и ночью стучится в запертую дверь и
дышит в скважины ее.
-- Я вижу, что боится чего-то мудрый Анна,-- сказал Иуда, допущенный
наконец к первосвященнику.
-- Я довольно силен, чтобы ничего не бояться,-- надменно ответил Анна,
и Искариот раболепно поклонился, простирая руки.-- Чего ты хочешь?
-- Я хочу предать вам Назарея.
-- Он нам не нужен.
Иуда поклонился и ждал, покорно устремив свой глаз на первосвященника.
-- Ступай.
-- Но я должен прийти опять. Не так ли, почтенный Анна?
-- Тебя не пустят. Ступай.
Но вот и еще раз, и еще раз постучался Иуда из Кариота и был впущен к
престарелому Анне. Сухой и злобный, удрученный мыслями, молча глядел он на
предателя и точно считал волосы на бугроватой голове его. Но молчал и Иуда
-- точно и сам подсчитывал волоски в реденькой седой бородке
первосвященника.
-- Ну? Ты опять здесь? -- надменно бросил, точно плюнул на голову,
раздраженный Анна.
-- Я хочу предать вам Назарея.
Оба замолчали, продолжая с вниманием разглядывать друг друга. Но
Искариот смотрел спокойно, а Анну уже начала покалывать тихая злость, сухая
и холодная, как предутренний иней зимою.
-- Сколько же ты хочешь за твоего Иисуса?
-- А сколько вы дадите?
Анна с наслаждением оскорбительно сказал:
-- Вы все шайка мошенников. Тридцать серебреников -- вот сколько мы
