нем отвращение. "Ишь ты! Убил, загубил душу и теперь крутит!" Потом старик
верил в закон, который не пришпилит то, что ты не сделал. Человек делает и
без того столько, что хватит любому следователю, чтобы упечь его до дна и
покрышки.
- Не бреши! - шипел он всякий раз на Пианиста. - Убил - так и говори,
что убийца. - Он глядел на тонкие нервные пальцы Пианиста со страхом. -
Дьявольские пальцы-то! Такими сожмет - сразу задушит! Дьявола это руки, в
кровище!
Когда Пианисту предложили сыграть на рояле (это было полгода назад),
старик испуганно умолял всех:
- Не глядите на руки, коли станет играть! Бог вас накажет! Он -
дьявол!
Но и старик уверовал в талант Пианиста. Он слушал его потом
внимательно и всякий раз качал головой. "А може, и невинен", - шептал.
Пианист думал, что никогда уже не сможет играть. Он заплакал, когда
правильно взял первый аккорд...
После первого же концерта Пианист как-то преобразился внутренне. Он
почувствовал в себе новую силу. Не все потеряно! Нет...
А после этого концерта он, лежа на постели калачиком, в мечтах летал
далеко. Он был дома, играл дома, все соседи собрались к ним, пришел
Боярский с женой, они пьют чай с медом, за окном цветут вишни, гудят
шмели... Их ребенок (пусть это будет даже девочка) бегает по саду, она так
музыкальна, такой у нее изумительный слух, что слышит, как где-то чуточку
сфальшивил отец...
Он и не заметил, как пришел бригадир.
Пианист лежал, все так же свернувшись калачиком.
Вытянутое умное лицо бригадира приблизилось к нему. Наступал
выходной. В помещении, кроме них, никого не было.
- А... Послушай, Пианист... Ты спишь?
Бригадир редко удостаивал его своим вниманием.
Дмитриевский дернулся всем телом, ему хотелось на эти обыкновенные
слова ответить заискивающе, по-собачьи лизнуть руку бригадира. Но он был
так измочален концертом, что не хватило сил на заискивание и лебезение.
- Я слышу: ты не спишь! - сказал бригадир глухим, каким-то не своим,
а взволнованно-человеческим голосом. - Ты знаешь... Сегодня я понял,
Пианист, что ты - не убийца. До сего времени я думал, что ты подлец, гад,
ничтожество. А сегодня я понял твою душу. Пианист! Я представляю, как все
произошло. Он взял тебя на испуг, этот твой добродетель-следователь. Он
решил показать, какой он умный. Не могли найти настоящего убийцу, он
приехал и победил. К тому же сохранил тебе жизнь. Взял тебя,
талантливого... Ты прости, Пианист, ты в самом деле талантливый малый...
Но при этом бездарный человек. Ты трус. Обыкновенный трус. Ты поддался
ему, стал подыгрывать. К чему? Ответь мне. Ответь хотя бы мне. Ты, я
уверен, этому своему адвокату не доверился. Как всякий трус, ты боялся
поначалу вышки, потом боялся пересуда, потому что в конце концов боялся
опять же вышки. Вдруг тебя, такого талантливого, поставят к стенке!
Бывает, Пианист. Здесь тебе тоже все уши про это прожужжали. Да, сидел
здесь. Дали пятнадцать лет. Написал, требовал, и поставили после пересуда
к стенке, так как вина его вышла тяжелей, чем он предполагал. Но он не
думал, что начнется следствие, скорее - доследование... А я сегодня увидел
по твоим глазам: доследования ты не боишься! То есть, когда ты играл, ты
не боялся ничего! А сейчас, наверное, уже боишься. Доследование... Этот
твой следователь... Дожмет тебя и разозлится главное - и конец! Все!
Конец! Вот что ты лежишь и думаешь...
Пианист поднял голову.
- Нет, бригадир. Не отгадал.
- Не обманывай. Все всегда вертится у нас в одном плане. И так будет
продолжаться.
- Все равно не отгадал. Думал о доме, о саде, о чае с медом... О
девочке, дочери... Ей будет уже... За что тебя осудили, бригадир?
- Ты человек, Пианист! - нервно засмеялся бригадир. - Я замечал это
за тобой. Даже Сыча, который порой издевается над тобой, ты жалеешь. И,
видишь, меня спрашиваешь. Я пришел к тебе с сочувствием, а ты свое
сочувствие мне отдаешь. Отдаешь мне, мужику сильному, властному, никого и
ничего не боящемуся. Верно я тебя понял, Пианист?
- Вы тоже слабый, бригадир. Ибо что-то вас гложет. Я это заметил,
когда однажды шел на свидание с женой. Я подумал: он несчастлив в этом,
несчастлив, потому что слаб.
- Пианист, это запретно, помолчи. Не стоит о женщинах.
- Вы сами пришли, бригадир. Я всегда старался стоять перед вами на
лапках. Вы в душе морщились. Вы не любите слабых. Сегодня вы человек. А я
был с вами всегда человеком. Почему бы не сказать вам то, что я заметил?
Вы, считая меня убийцей, давали мне шанс на выздоровление и покаяние. Вы
были ко мне справедливы. Почему же я не могу отплатить вам этим же, если
вы пришли? Вы одиноки на сию минуту. Я растревожил вас...
- Ну говори, говори дальше!
Какое-то зловещее выражение появилось в лице бригадира, кулаки его
сжались, пальцы побелели.
- Ваша жена оказалась не такой, как моя. Вы не верите в любовь. Я
слышал, что у вас произошла авария. Неужели любовь умерла в тот день, как
только следователь вызвал вас? Вы хотите об этом мне сказать? Зачем я пел
эту свою песню "Белые сны"? Все ложь, ложь? Но я сочинил про любовь. Но
моя жена от меня не отказалась. Любовь, следовательно, есть! И если я в
нее верю, на сию минуту я выше вас. И призываю вас поверить мне, что это
так... Я этим держусь, мой бригадир. Иначе бы давно...
- Я не знал, Пианист, что ты еще и... философ. - Бригадир скривился,
будто от боли. - Эх ты, тютя! Да разве ты знаешь, как у нас было? Хорошо,
что тебе, как по лотерее, выпала такая... Даже после всего ходит! На
миллион одна.
- Неправда. Не одна моя - честная. Об этом и говорю! Настаиваю!
Бригадир резко встал.
- Ты так думаешь? А чего же ты - тут?
Пианист скинул ноги на пол.
- Не... знаю.
Он испугался. Что он не так сказал? Чем обидел бригадира?
6
Резко хлопнула коридорная дверь, послышались поспешные затухающие
шаги. Потом Боярский, видно, с досады, ахнул входной общей коридорной
дверью. На дворе раздался его, какой-то надтреснутый нервный голос, что-то
возражающий жене. Гордий подошел к окну. Боярский стремительно уходил к
автобусной остановке, а его жена почти бежала за ним.
Женщина сидела и следила за Гордием. Он это видел, когда вдруг
отрывался от окна и вдруг взглядывал на нее. Он думал о хорошем. Он
вспоминал, как жена младшего сына перед родами жила у них, как она
обеспокоенно ждала писем от мужа, его, Гордия, сына. Он, уже бегущий к
старости, тогда делал все, что мог делать и что не доделал в свое время,
любя Нюшу, но по молодости и беспечности не понимая, что ей в таком
положении нужно. "Кто ходит за ней, этой женщиной? - подумал он теперь. -
Ведь носить тяжести ей нельзя... Вызовусь помогать! - весело подумал. -
Стану носить!" Но тут же вспомнил, как врач предупреждал: "И не более двух
килограммов! Не более!" Все мы умнеем слишком поздно, - подумал он. -
Когда надо заботиться - не умеем, а потом, понимая, не можем... Была бы
Нюша, она бы пришла сюда и нашла бы помощников. Уговорила бы! Конечно же,
к ней тут относятся - как к жене убийцы. Всем не докажешь. - Тоска
навалилась на него, бессилие вновь овладело им. Тем более, что он уловил
на себе какой-то ее беспокойный, уже ничего хорошего не ожидающий взгляд.
Ну что он ей теперь скажет? Что нашел заявление ее мужа к Генеральному
прокурору? С искаженными датами, с искаженной законностью? Но ничего не
ясно. Вот обрадует! Скажет, что был у ее мужа, что муж ее чистил лопаты и
ломы - шанцевый инструмент, а Сыч складывал их...
- Вы болели? - спросила после продолжительного молчания женщина.
Гордий никогда в жизни не врал: ни в детстве своим дружкам, ни в
студенческие годы, не врал своей Нюше. Но сейчас ему неожиданно захотелось
ее обнадежить. Почему болел? Просто сердечко, немного пристало, но теперь
все нормально. Да и не стар я! - хотел закричать, тоже чтобы успокоить ее.
- Я хорошо знаю, что вы болели. Я несколько раз приходила к вам.
Он пристально поглядел на нее.
Он только теперь понял, чьи передачи иногда ел (не считая, конечно,
передач Федора и его жены).
Думал - сотрудники.
Вот, оказывается, кто.
Ему стало очень стыдно. Не такие уж доходы у этой женщины, чтобы она
раздиралась на два фронта - носила мужу и адвокату мужа. "Бывшего
адвоката", - поправился сразу.
Ему вдруг захотелось перед ней открыть свою душу. Он многое в
последнее время передумал. Ему захотелось сказать: мы все вместе виноваты,
что ваш талантливый муж сидит безвинно. Мы все таких талантливых, но
беззащитных, должны защищать! Если мы не можем защитить таких беззащитных,
то тогда мы ничего не стоим со всеми своими высокими словами о законе и
истине...
Но ему не хотелось ее обнадеживать. Собственно, как он мог ее
обнадежить! Чем? Рассказать про Павлюка, Гузия? Но версия его лопнула!
Она встала, принесла чайную чашку, налила крепкой заварки.
- Ой простите! - И тихо улыбнулась. - Затянувшееся чаепитие... Я не
спросила, как вы любите? Крепкий? Или пожиже?
У нее были большие карие глаза, чистые, с голубыми белками.
"Бедная, бедная ты женщина! Почему именно тебе, такой красивой,
выпало подобное жестокое испытание?"
Он невольно погладил ее красивую руку, она ее не отдернула, застыла.
- Я не знаю, - сказала она тихо, - всякое действительно бывает при
пересуде. И по-прежнему боюсь... Я по-прежнему очень боюсь.
- Боярский приходил вас уговаривать? Чтобы вы подняли вновь дело?
- Да. Но он очень горячится, говорит несвязно. У него нет
оснований... У него идея-фикс... Некто скрипач, который учился с моим
мужем. И якобы он из зависти к нему... Понимаете? И указал на него... Муж
очень талантлив...
- Я это знаю.
- Вы как себя чувствуете? - неожиданно спросил - просто решил отвести
разговор от серьезного.
- Я? - Женщина удивленно на него посмотрела. - Но от этого, - она
немного подумала, - все равно никуда не денешься. Все об одном. Приходят
дяди, тети... И все - об одном. И все мы боимся, что вдруг будет ему
хуже... И до вашего прихода, то есть перед самой больницей, - тоже
боялись. И боимся, признаться, теперь. Ничего ведь не изменилось! И потому
ничем я вас порадовать не могу. Муж не станет активнее бороться за свою
судьбу. Не обижайтесь. Зачем? Чтобы все обернулось опять против него?
Он встал, нахмурился.
- Нет, это все не так! - Возразил он резко, но увидев ее какое-то
невольное осуждение, сдержал себя. - Я же не угомонюсь. И вы это знаете. Я
буду искать пути...
- Наверное. Наверное, так и надо. Но вы простите нас. Слишком все
впереди печально и страшно.
- Что я могу сделать для вас теперь?
- Ничего, право...
- Знаете что? - вдруг засуетился. - Я старик, понимаете. Мне много не
надо. У меня три сына, все обеспечены. Не соизволите ли от меня принять...
- Вы хотите предложить мне денег?
- Да. Взаймы ли, но без определенного срока, так ли...
- Спасибо, Иван Семенович. Вы прекрасный человек. Но пока я
обеспечена. Я одна дочь у родителей. И дяди, тети...
- Великодушно простите! Но если... Впрочем... Я сам увижу... А
теперь, не подскажете ли новый рабочий адрес Романова?
- Адрес Романова? - в глазах ее вспыхнул испуг. - Но зачем опять
трогать его?!
- Успокойтесь. Неужели вы думаете, что я совсем ничего не понимаю?
- Да, да... Конечно... Вам, собственно, видней... Может, я обезумела
от страха... Погодите, я сейчас дам вам адрес...
