и там, ха-ха-ха, на пенсии... А я теперь - на пенсии...
- Я пришел к вам за другим.
- За чем же?
Испуганный, настороженный взгляд.
- Я хочу, чтобы вы рассказали о нем...
- То есть, о следователе? Я правильно догадался?
- Правильно.
- Вы видите новую квартиру мою? Мне бы ее не дали, не будь я...
- Квартиру вам дал не Меломедов, стыдитесь! Старость вашу обеспечили
по закону, как и положено.
- Дяде убийц?
- Зачем вы так? Неужели вы за них отвечаете? Вы их не воспитывали. Вы
воевали. Помогали - да. Так за это честь и хвала. Но...
- Никаких "но"! - Он почему-то огляделся, точно ища кого-то
постороннего. - А впрочем... Признаюсь вам - я его боюсь! Нет, нет! Он
меня не бил, не пытал... Что вы, что вы! И мои племянники говорят об этом.
Иначе бы ему не сдобровать. Но он - сильнее нас с вами. Да, да! И не
противоречьте! Он глядит в статью и убеждает. И никуда не денешься.
Начинаешь думать, что так, как он говорит, - лучше. И идешь за ним,
сильной личностью. Это же мне говорили племянники. Вы были у обоих? Ездили
к Вале, заходили несколько раз к Гоше, ведь так?
- Так.
- Представьте, Гоша мне рассказывал. С Валей у нас как-то не
получается. У нас не то, не то. Посеял это не то, понимаете, он сильная
личность. Мне захотелось тогда спасти Валю. И я, понимаете, сознался, что
давал справку на эти анализы.
- Это была ваша неправда.
- Не говорите так. Люди не знают, где нужна правда, а где маленькая
ложь, святая ложь. Ну если бы все - правда, правда! Гошу снова надо
посадить на скамью подсудимых, ибо по-настоящему все, то есть по правде,
не выяснено. И Валю снова посадить. Сейчас десять лет, а могут дать и
пятнадцать. Правда! Сильная личность эту правду станет топтать, защищая
себя. Самое ужасное, когда человек, защищая себя, подминает все
обстоятельства под свои сильные ноги, топчет их, как глину...
- Вы обещали конкретно...
- Ничего я никому не обещал. И не стану обещать! Вы все стоите
заодно! Закон гарантирует его сильную личность! И он _с_д_е_л_а_л_ красиво
нас всех. "Сделал" - это говорят мои племянники. У них теперь в языке
много дурных слов...
- И все-таки...
- И все-таки, - крикнул старик, - он заставил нас поверить: Валя
убивал! Этому поверил Гоша, этому поверил я, этому, пройдет немного,
поверите вы...
- Я готов поверить, но факты против!
Дядя Дмитриевского метнулся от него, стал у порога, видно, думая, как
половчее выпроводить гостя, но вдруг сел на койку, обхватил голову руками.
Тело его стало вздрагивать, и Гордий понял, что старик плачет. Он подошел
к нему, участливо опустил ему руку на плечо, дядя Дмитриевского неловко
сбросил руку, но не притих, а пуще еще затрясся в плаче.
- Самое страшное - врать, - зашептал он. - Врать, врать, врать!
Теперь надо врать, чтобы не забрали Гошу... Ужасно! Это все ужасно! Не
подбивайте Гошу на поступки! Не надо. Он-то уж ни в чем не виноват! Вы
снова убьете его. Я возил ему книги, пробивался с почтой, носил все, чтобы
он не отстал. Я считал своим долгом ему помогать, коль лгал и сажал его в
тюрьму. И теперь снова вы. Все прошло - и вы! Одной жертвы всем мало? В
первую очередь вам? Не ходите к Гоше больше, умоляю вас! Я так одинок! Он
хотя бы заходит ко мне... Все это лишило меня работы. Я мечтал еще
работать долго. Меня после изолятора быстренько оформили, и вот пенсион,
одиночество. Единственная отрада - Гоша. Но его вновь по вашей милости
посадят. Это он мне так говорит. И я подумал: так будет!
Он плакал, плакал как-то тихо, просительно, беспомощно, без всякого
сожаления к себе, унижаясь перед Гордием. Успокаивать его было делом
бесполезным.
...Романов копается в приемнике, ходит по комнате в синем спортивном
костюме. Он загорел, волосы на его голове черные, густые, лицо длинное,
интеллигентное, но очень сердитое. Он не скрывает своего недовольства.
Гордий сидит за столом, подперев голову ладонями. Нет-нет приемник
исторгнет звуки: то музыку, то диктор ворвется в мир и что-то расскажет о
счастье, любви, войне, мире. Кому есть дело до гражданина вселенной
Дмитриевского? Сейчас бы посылал в эфир волшебные звуки старинной или
современной музыки, его имя объявляли бы с уважением. Ни брату, ни дяде,
ни жене Дмитриевский не разрешает вмешиваться. Пусть даже и сотни
неточностей в оформлении письма-заявления Генеральному прокурору.
ГЕОРГИЙ РОМАНОВ. Кандидат физико-математических наук. Взят прямо с
кафедры. 28 лет. Отсидел два года. По первому суду приговаривался вместе с
Дмитриевским к высшей мере наказания. Приговор был отменен. Вторым судом
приговорен к трем годам тюремного заключения - срок не отбыл, выпущен по
амнистии.
До суда работал и.о. заведующего кафедрой твердых металлов. После
суда - инженер на химическом заводе.
Женат. Имеет двоих детей. С первой женой в разводе - ушла на
четвертый день после ареста мужа к своим родителям.
Женился во второй раз после выхода из тюрьмы на бывшей однокласснице.
Детей от первого брака нет.
Школу закончил с золотой медалью, институт - с отличием.
В 23 года защитился.
Перед арестом защитил докторскую, она была отозвана из ВАКа.
В новой защите трижды отказано. Зарплата 160 рублей. Подрабатывает
ремонтом телевизоров и радиоприемников.
Жена, Алиса Акимовна, инженер, зарплата 140 рублей. В настоящее время
находится в послеродовом отпуске.
Приметы:
Рост - 189 сантиметров. На нижней губе шрам. Волосы черные. На левой
руке наколка - Жора. Строен, хорош собой. Молчалив, глядит часто
исподлобья. Нравится женщинам.
...Тюремная кличка Романова - "Псих". Дважды коллективно били. И
после каждого раза он мстил - в строю набрасывался на обидчика - Сан
Саныча. Конвой отнимал "Пахана" полумертвым.
Ударил "шестерку" по кадыку - унесли в больницу.
"Психа" не трогали до конца отсидки.
Гордий видел в Романове единственного человека, который может
заставить Дмитриевского, наконец, решиться говорить правду, только правду
и ничего иного. Так думал Гордий. Он понимал: ни дядя, ни родители жены
Дмитриевского, дышащие после всего на ладан, не могут убедить
Дмитриевского начать еще раз и начать все сначала. Для Гордия было теперь
ясно, что без Дмитриевского, без его твердого согласия держаться истинных
фактов, ему ничего не добиться. Думалось: если дядя еще подсобит, напишет
все то, что было у него со следователем, вынет из своих "заметок", как
следователь принуждал его давать ложные показания, якобы спасая
Дмитриевского, тогда - вкупе с твердым заявлением его бывшего
подзащитного, можно поставить все на свои места. Можно в третий раз
попытаться освободить невинного человека.
Гордий понимал: поездка немного дала. Ну что показания Сурова и
Долгова значат? Пусть они обвиняют Павлюка и Гузия. Докажешь, если нет тех
в живых? Но и так хватит всего, - рассуждал он, наблюдая за Романовым. -
Если бы Романов только взялся! Не побоялся бы нового разбирательства.
Говорил все то, что когда-то требовал и от него следователь Меломедов.
Ведь было, конечно, было! Заставлял следователь и этого парня дудеть под
свою дудку!
- Вы что же, - вдруг повернулся к Гордию всем корпусом Романов, - все
думаете, что уговорите меня? Вам всего мало? Мало того, что я лишился
всего?.. Из-за братика! Вы считаете меня круглым идиотом? Я пойду и стану
вытягивать братика? Дудки! Я тоже боюсь. Боюсь. Боится моя мама, боится
отец. Вы знаете, боятся и родители жены Дмитриевского. - Он всегда называл
его Валей, теперь назвал по фамилии - как чужого, отторгнутого. - Я никому
не верю так же, как, может, не верите и вы... Нам пудрили мозги. Нам
говорили, говорили, говорили... И все это была, мягко говоря, неправда! Я
и сам распространял неправду. Я верил, что ее нет, хотя она была налицо. Я
потом, когда прошел по кругу, понял, что такое ад.
САН САНЫЧ. Он же - "Кайло", "Маныч-Сыч", "Дурдом", "Кайф".
30 лет. Из них - 15 в тюрьме. Имеет два убийства, три изнасилования,
"Пахан" с пятилетним стажем. Звал первое время Романова "Ученый", затем -
"Сука".
Когда по амнистии Романов покидал камеру, "Кайло" долбанул:
- Сука буду, отомщу. Я вышки не хотел, чтобы его прибить.
Романов ответил:
- Заткнись! Выйдешь - убью.
...Через месяц Сан Саныча "распяли" свои же, заставили, наклонившись,
работать с "шестеркой", к которому он был жесток и несправедлив.
Романов уже работал на заводе химическом, на химию прислали через
полгода пятерых. Среди них - некто "Куколкуева". В нетрезвом виде в общаге
зажал воспитательницу тетю Соню в красной комнате и собирался на спор
("штобы, шмакодявка, не вякала лозунги!") ее изнасиловать. На счастье тети
Сони, в тот час пришел в заводскую библиотеку (она была в этом общежитии)
Романов.
"Куколкуева" стал потом на колени и сказал:
- Браток, ты с Шурика снял аксельбанты! Прости меня, что я в карты
проиграл и вынужденно полез к этой старухе! Дай мне, суке, по рогам!
- Значит, не поможешь? - спросил устало Гордий.
Романов смилостивился, сел рядом.
- Зачем?
- Как человеку.
- И как брату?
- И как брату.
- Так у нас заведено? Ведь верно? Дружба, помощь... Так гласит наш
великий и мудрый строй... Это - гадость, прикрытая лозунгами! Я заработаю,
да. Я буду ишачить. Но больше, больше... не пойду. Вся наша система
мстительна. Теперь она отправила вас на пенсию. Потом они найдут повод
упрятать вас в психушку, если вы станете снова и снова проникать туда,
куда при нашем и новом строе проникать не требуется!
- Пусть упекут, - тихо сказал Гордий. - Но меня они не переделают.
Поздно переделывать. Я одно знаю... Одно! Он не виноват. И вы были не
виноваты.
- И что? От этого при нашем строе ни холодно, ни жарко!
- У них там тоже много ерунды, маэстро! Так тебя ныне зовут?
- То - у них. Мне на это плевать.
- Не собираешься улизнуть?
- Пока нет.
- С языками туго?
- Все в порядке с языками.
- Другая цель? Свалить старикана, который отказался от лучшего
ученика, предал его, не защитил...
- Вы с характеристикой моей были знакомы. Так что - говорите...
- Но я угадал?
- Я не такой мстительный.
- Ты мстительный. И это так. В тюрьме ты победил местью. А здесь...
Здесь...
- Вы, старикашки, зубами и руками держитесь за свои места.
- Но меня же вытурили...
- Вы были нужны когда-то. Когда маленькая правда была.
Маленькая-маленькая. Вот такусенькая, - он показал на мизинце ноготок. - И
довольно! Сейчас и ее, такусенькую правдочку, на дух не подавай. Лишние
заботы всем... - И вдруг насупился: - Нет! Нет! Нет!.. Я был когда-то
один. Теперь у меня жена и дети. Нет! Нет!
Эту непреклонность Романова Гордий хорошо знал. Когда, ошеломляюще
для всех, Дмитриевский на суде заявил, что он убийца, что статья "бытовая
драма" (он так и сказал) его вполне устраивает, Романов, ошеломленный,
естественно, более других, на суде дал бой за правду, - решительно не
согласился с братом. Он отказался от всех прежних подыгрышей брату,
твердо, обоснованно стал доказывать, что ни он, ни Дмитриевский не
виновны. Он был резок, неуступчив. На тех свидетелей, которые губили их
или вымышленными, или неточными показаниями он нападал умно, логично.
Енину Романов назвал марионеткой.
- Разве можно на земле жить с подобными скотами?
Судья, конечно, сделал ему замечание за оскорбление личности.
