Владимир ЮГОВ
ТРИЖДЫ ПРИГОВОРЕННЫЙ К "ВЫШКЕ"
1
Два года тому назад в одном большом рабочем городе была убита
студентка техникума связи Светлана Иваненко. В деле об этом убийстве шло
поначалу признание трех молодых инженеров - Захвата, Улесского и
Добрыжного "в совершенном ими злодеянии". Расписывалось, как они, только
недавно получив назначения на работу в этот город, в тот вечер шли на
подпитьи и повстречали Светлану, которая возвращалась из бани. Что-то им
захотелось от этой молодой семнадцатилетней девушки, и они потащили ее в
парк, где изнасиловали, а потом, заметая следы, убили. Захват, Улесский и
Добрыжный были задержаны спустя месяц после убийства. На следствии они
признались в злодеянии. Приговорами областного суда, причем дважды, и
Захват, и Добрыжный, и Улесский были признаны виновными в предъявленном им
обвинении. Захвата и Добрыжного приговорили к смертной казни, а Улесского
первым приговором также к смертной казни, а вторым - к тринадцати годам
лишения свободы.
Оба приговора были отменены в кассационном порядке судебными
коллегиями Верховного суда республики, в последний раз с прекращением дела
за недоказанностью обвинения и вынесением частного определения о
допущенных при расследовании дела грубейших нарушений законности.
И вот новый суд. На скамье подсудимых некто Дмитриевский.
- Признаете ли вы себя виновным?
- Да.
- Вы поначалу изнасиловали Светлану, а потом убили?
- Да.
- Вы ее до этого знали?
- Естественно.
- Что заставило вас убить ее?
- Это не сразу объяснишь... Видимо, что-то заставило, раз я ее
убил...
Ах, тюрьмы, тюрьмы! Исправительная система!.. Горько сетуешь, побывав
в уголках отверженных... Сколько бы не ездил Гордий сюда, всякий раз
сердце сжималось от боли. Всегда он про себя повторял: в нормальном
обществе карают изоляцией, а не наказаниями в условиях изоляции.
Обогнув стены заводика, Гордий уже видел тюрьму - грязных в этот
предвечерний час заключенных, с матерком разгружающих вагоны с досками,
свору собак, кучу отбросов вдоль шпал, куда всегда пригоняют вагоны и
пригоняются заключенные... Пахло свежими сосновыми досками, толем, мужским
потом и уже поздними осенними грибами. Рукой подать - лесок, воняющий
залежалыми фекалиями. Здесь у конвойных не принято отказывать в просьбе
сходить в лесок, ибо под вагонами, в которых привозят сюда, к тюрьме,
доски, лес и которые обычно разгружают заключенные, гадить запрещено -
можно через какое-то время задохнуться: пригоняют сюда, на разгрузку сотни
людей.
В пятидесяти - семидесяти метрах от леска лежат рельсы. По ним и на
запад и с запада шуруют всякие поезда. Никогда еще из леска, пользуясь
обстановкой, никто не убегал. Да и конвойные бдят. Пытался один чокнутый,
выскочив из леска, добежать к перекинутому через рельсы пешеходному
мостику, да - царство ему небесное.
Подопечный Гордия как раз и шел из леска. Он уже научился на ходу
подтягивать штаны и, не стесняясь своей братвы, застегивать пуговицы.
По профессии Гордий - адвокат. Он и был защитником этого мужика,
трусцой уже бегущего к своей бригаде, которая не любит пахать за того
парня. Этому мужику 27 лет отроду. Тутошние его прозвища - Музыкант,
Скрипач, Пианист. Не такие и плохие прозвища. Идут они от его бывшей
профессии. Он действительно музыкант, у него даже высшее образование.
Играет - дае-ет! - на гитаре, баяне, аккордеоне, мандолине и тому
подобное. А лучше всего, как признает эта его новая аудитория, бацает на
пианино. Виртуоз, гад! Пребывание этого Музыканта тут, в тюряге, что и
говорить - беда, даже трагедия: такой талант, а бревна и доски - грузи и
не пикай!
Один ли он теперь на белом свете? Перед самой посадкой на скамью
подсудимых он женился. А матери с отцом - нет. Умерли. По этому поводу -
то есть умерших родителей, дядя этого нынешнего заключенного кратко
высказался:
- И хорошо, что умерли. Каково услыхать - приговорен к расстрелу, а?
Это ведь не то, что представлен к награде, звезду героя дарят!
...В третий раз Гордий собирался подать жалобу в прокуратуру (в
порядке надзора) на приговор судебной коллегии по уголовным делам
Верховного суда республики. Перед этим приездом сюда побывал с новыми
документами в Москве. Ходил по инстанциям, выпрашивал аудиенций, клянчил,
унижался, играл в простачка с единственной целью - помочь этому человеку,
который получил поначалу вышку, а затем, после пересмотра дела,
одиннадцать лет тюрьмы.
О пересмотре дела позаботился Гордий.
Он буквально вытянул парня от расстрельной стены.
Сейчас Гордий стоял у ворот и ждал, пока пригонят партию заключенных,
в которой работал Дмитриевский. Вот партии пошли волна за волной, в каждой
партии "шестерки" тарабанили бачки, в которых приносили пищу. В партии,
где вышагивал Пианист, бачок тащил, конечно, он, второй бачок был за худым
кадыкастым мужиком лет тридцати.
- Стой-й-й! - заорал бугор-бригадир у ворот.
Заключенные как раз поравнялись с Гордием. Кадыкастый, как только
остановились, нагнулся перед адвокатом в шутливом поклоне, помахал кепкой,
которую снял с узкой, как бы заостренной к верху головки и вежливо,
уважительно сказал:
- Здравия желаю, гражданин защитничек.
Гордий поздоровался с ним, а затем поздоровался и со своим подопечным
Музыкантом. Это был враз порыхлевший, среднего роста человек, широколобый
и лицом серый, будто обсыпан дорожной пылью.
Загремели ворота, партия шагнула в тюремный двор. Гордий показал
пропуск и тоже вошел во двор. Он стоял теперь рядом с теми, кто считал
количество вошедших заключенных.
Партия потом шагнула к кладовой, и Гордий, терпеливо всегда
дожидавшийся, пока Дмитриевского к нему отпустят, сегодня тоже стоял
терпеливо: он уважал тюремные порядки: раз надо - так надо. Вскоре Гордий
услышал голос бугра:
- Пианист!
- Я! - хрипловато ответил Дмитриевский.
- Почистить шанцевый инструмент!.. А тебе, Сыч...
- Опять мне! - заблеял кадыкастый - Гордий узнал его по голосу.
- Сыч, а тебе...
- Опять мне! Чего - мне? Чуть чего - Сыч, Сыч!
- А тебе, Сыч... Тебе этот шанцевый инструмент поставить на место!
- Ну так сразу бы и сказали!
- В прошлый раз, Сыч, ты поставил шанцевый инструмент не по номерам.
Все перепутал. А каждый к своему шанцевому инструменту привык, ты понял?
- А чё я? Я старался...
- Вот еще раз так постараешься - поглядим! Мы из-за тебя потеряли
времячко. А теперь, Сыч, время терять нельзя.
Гордий подошел к партии, бугор его знал давно. Он ухмыльнулся,
увидев, как Сыч снял зачем-то кепочку, подкинул ее в воздух, ловко на лету
поймал на колган и тут же скомандовал:
- Ну, Музыкант! Чё стоим-то? Вкалывай! А то будем до потьмы чухаться.
У Сыча заходил кадык, нахальные жестковатые зеленые глаза потемнели.
- Справишься, вижу, Сыч! - сказал, еще более ухмыляясь, бугор.
- Справлюсь, чё там! - крикнул Сыч.
- А ты, Пианист? - приостановился бугор.
- Постараюсь.
- Справиться надо, Пианист, - погрозил пальцем бугор, - работал ты
сегодня отвратительно. Работать шанцевым инструментом ты, Пианист, не
умеешь. Мы все умеем. Умеет даже Сыч. Он, правда, волынить тоже умеет.
- Ну чево? Сегодни я волынил, что ли? - Сыч осклабился.
- Сегодня меньше, но волынил.
- Так грыжа у меня!..
2
...Ночью, когда Гордий возвращался из Москвы, ему стало плохо.
Схватило сердце, он задыхался, отыскивая в кармане пижамы валидол. Ему
помогал молодой парень, похожий на этого Дмитриевского, парень упрашивал:
- Ну дедуля, поднатужся! Не давай ей... Это же, сколько хлопот будет!
Потом, когда Гордию полегчало, он раза три подходил ночью,
заглядывал, как врач, в лицо Гордия и шептал:
- Слава Богу, кажется уж - хорошо дышит!
Отвратительное чувство... А вдруг бы и этого забрали и - к вышке?
- Парень, - тихо спросил Гордий, когда перед утром он опять подошел к
нему, - у тебя отец с матерью есть?
- Есть, - как-то поспешно ответил парень.
- Ты от них едешь или к ним?
- Живем вместе. Сестра ерундит лишь... Дом хочет поделить... Еще не
померли, а она уже делит. Боится, я захвачу.
- А ежели бы тебя посадили ни за что? - спросил Гордий.
- Как так - ни за что? Так не бывает...
- Бывает, - вздохнул Гордий. - Ты обходи их всех... И с сестрой не
заводись... А то еще по горячке ударишь - и суд.
В своем учреждении ждал его "подарочек": пенсион. Да, просился на
пенсию. Было. И вот - удовлетворили.
- Вы что?! - закричал Гордий. - А Дмитриевский? Пока не закончу - не
уйду!
- Можете, Иван Семенович, жаловаться. Над вами лишь посмеются...
- А причем тут - посмеются?
- Зациклились вы на Дмитриевском. Столько дел, столько дел!.. А вы -
Дмитриевский, Дмитриевский! Не попахивает ли это чем-то уж больно
знакомым?
- Взяткой, что ли?! - задохнулся от возмущения Гордий.
- Как хотите, так и понимайте!.. Одно вам скажем... Теперь-то вы без
всякого препятствия можете ездить к своему Дмитриевскому.
Вот тут смекнул Гордий: а ведь правда! По существующим законам
выходило, что ныне ему не надо упрашивать начальство, чтобы ему разрешили
посещать тюрьму, где сидит Дмитриевский. Он - пенсионер. Ему теперь
можно...
Наконец они встретились, сидят на скамеечке. Гордий привык сразу
переходить к делу. Он решил не говорить о том, что выгнан на пенсию. Не
растолкуешь парню, что к чему. Ездил в Москву, кое-что собрал. Один из
документов показывает Дмитриевскому. Это заявление Дмитриевского
Генеральному прокурору, поданное через администрацию следственного
изолятора города Н.
- Это вы писали? - спросил Гордий.
После некоторого колебания Дмитриевский кивнул головой:
- Я.
- Не возражаете, если я приведу из него выдержки?.. Чтобы не утомлять
вас, приведу саму суть. Она, Дмитриевский, важна и для меня, и для вас.
Согласны? Или нет?
Дмитриевский безвольно машет рукой: де, если хотите - читайте, не
хотите - не читайте.
Гордий стал читать.
...Дмитриевский напамять знал свое письмо к Генеральному прокурору.
Сколько тогда он связывал с этим письмом! Какая надежда в нем затеплилась!
Но... Напугался! Напугался!
Глухо доносились слова Гордия:
"...Как только я многократно устно, а несколько раз и письменно,
заявлял о своей невиновности - мне прозрачно намекали, что, если я свою
вину не признаю, то по приговору суда могу быть расстрелян. Мне внушили,
что моя участь уже решена, что моя вина доказана стопроцентно!.."
- ...Ключи! Ключи, подонок! Ключи, вертухай!
Его привезли к таким же насильникам и убийцам, как и он сам. И на
третий день, когда его привели от следователя, камера N_11 взбунтовалась.
Он лежал на полу, тяжело покашливая и отхаркиваясь кровью. Ему сказал
следователь перед тем, как он вошел к нему, только приоткрыв дверь:
- А-а! Музыкант! (впрочем, с легкой руки следователя и поползла
кличка)... Ну чего ты лыбишься? Иди сюда, родной! Иди, не смущайся!
Следователь и ударил его потом, когда Музыкант несколько раз
повторил:
- Нет, нет! Я не убийца!
Музыканта до этого никто и никогда не бил. И в своей жалобе на имя
Генерального прокурора он не ненавидел следователя, - просто написал, что
его тут не били, опустив и первый, и второй, и третий случай, когда его
