косяку дверного проема: "Это невозможно. Нам этого не одолеть.
Даже со всеми монахами аббатства. Библиотека погибла". В
отличие от ангела, Вильгельм плакал.
Я прижался к нему, в то время как он срывал скатерть со
стола и укутывал ею мои плечи. Обнявшись, мы наблюдали,
обессиленные, убитые горем, за тем, что происходило вокруг.
Люди бестолково метались во все стороны, многие бежали с
голыми руками вверх по винтовой лестнице и сталкивались с
другими, которые с такими же голыми руками, движимые
безрассудным любопытством, уже побывали наверху, а теперь
спускались за какой-нибудь посудиной. Более расторопные с
самого начала запасались ведрами и ковшами и лишь после этого
обнаруживали, что воды в кухне явно недостаточно. Внезапно в
залу ввалилась вереница мулов, тащивших кувшины с водой. Мулы
метались и взбрыкивали, погонщики ударами усмиряли их, снимали
кувшины и, нагрузив на спины, направлялись с ними к очагу
пожара. Но они не знали дороги в скрипторий, и дополнительное
время терялось на то, чтобы узнать от кого-нибудь из писцов,
как пройти. Дальше, взбираясь по лестнице, они сталкивались с
теми, кто в ужасе бежал вниз. При этом возникала толкотня;
несколько кувшинов разбилось, и вода без толку протекла на пол;
другие кувшины, придерживаемые доброхотными чужими руками,
благополучно доплыли до верху лестницы. Я бросился следом за
погонщиками, но дальше скприптория пройти мне не удалось. С
лестницы, уходившей в библиотеку, валил густой дым, и последние
из тех, кто пытался прорваться вверх по лестнице восточной
башни, отступали, корчась от кашля, с красными глазами, уверяя,
что в этот ад войти уже невозможно.
Тут я увидел Бснция. С перекошенным лицом, надрываясь под
тяжестью огромного кувшина, он спешил наверх с первого этажа.
Услышав горькие слова отступавших, он выкрикнул, обращаясь к
ним: "Ад все равно поглотит вас, трусы!" Потом оглянулся, как
будто ища поддержки, и увидел меня. "Адсон, -- прорыдал он, --
библиотека... библиотека!" Ответа он не ждал. Дотащил свой
кувшин до лестницы, взвалил его на плечи и скрылся в дыму.
Больше я его никогда не видел.
Я услышал треск откуда-то сверху. С вольт скриптория
валились куски камня вперемешку с кусками извести. Замок
вольты, вылепленный в форме цветка, отделился и рухнул на пол в
нескольких вершках от места, где я стоял. Пол лабиринта начал
подаваться.
Я сбежал на нижний этаж и выскочил на улицу. Там самые
рьяные служители орудовали приставными лестницами, пытаясь
подобраться к окнам верхних этажей и поднять воду через них. Но
и наиболее высокие лестницы едва-едва доходили до окон
скриптория, а те, кому удалось вскарабкаться туда, все равно не
могли открыть окна снаружи. Послали сказать, чтоб окна
распахнули изнутри, но никто уже не отваживался подняться на
второй этаж.
Тем временем я глядел на окна третьего этажа. Вся
библиотека, по-видимому, уже превратилась в большую огнедышащую
жаровню, и пламя быстро шло из комнаты в комнату, набрасываясь
на новые и новые тысячи пересохших листов. Все окна были теперь
озарены, черный дым вытягивался через крышу: огонь, должно
быть, уже завладел и балками чердачного свода. Храмина, всегда
казавшаяся такой надежной, такой четвероугольной, сейчас
представала хрупкой, жалкой, в расщелинах, с проеденными
насквозь стенами, с полуразрушенной кладкой, позволявшей теперь
пламени беспрепятственно добираться до деревянного каркаса
везде, где он был упрятан в толщу стен.
Внезапно несколько окон лопнуло со звоном, как будто бы
изнутри их выдавила неведомая сила, и искры выпорхнули наружу,
сияя, как стая светляков в темноте ночи. Ветер переменил
направление, стал слабее, и это тоже было к несчастью, потому
что сильный ветер, возможно, загасил бы эти искры, а легкий их
поддерживал и раздувал, и вместе с искрами кружил и нес по
воздуху обрывки пергамента, истончившиеся от внутреннего жара.
В это мгновение прозвучал гул разлома; пол лабиринта провалился
в нескольких местах, рассыпая свои брызжущие огнем балки на
нижний этаж, и я увидел, как взметнулись языки пламени,
овладевающего скрипторием, который тоже был наполнен книгами и
рукописями, расставленными по стенам и наваленными на столах,
ждущими только приглашения жадного пламени... Я услышал, как
вопль отчаяния вырвался из уст писцов, стоявших поодаль;
защищая волосы руками, некоторые героически пытались пробраться
наверх, чтоб спасать свои любимые пергаменты. Бесполезно. Кухня
и трапезная напоминали прибежище проклятых Богом душ,
метавшихся в разных направлениях, сталкиваясь и мешая друг
другу. Люди спотыкались, падали, те, кто нес воду, проливали
драгоценную влагу, а мулы, оказавшиеся на кухне, почувствовав
близость огня, с топотом рвались к выходу, сбивая с ног людей и
не щадя собственных перепуганных погонщиков. Было очень хорошо
видно, как в каждом отдельном случае эта смешанная толпа
простолюдинов и господ, образованных, но крайне неумелых людей,
лишенная руководства, только мешает сама себе и не добивается
даже и того, чего в общем можно было еще добиться.
Весь монастырь был охвачен ужасом. Но это было только
начало катастрофы. Торжествующая, рокочущая огневая туча,
вывалившись из окон и через крышу потонувшей в огне Храмины, на
крыльях ветра пронеслась по воздуху и обрушилась на перекрытия
церкви. Кто не знает, сколько величайших соборов погибло от
нападения огня! Ибо хотя дом Господен с виду прекрасен и
защищен подобно Иерусалиму небесному своей каменной оболочкой,
которой он по праву кичится, но при этом его стены и перекрытия
стоят на уязвимой, хотя и превосходной деревянной конструкции.
И хотя собор построен из камня и походит на чудный лес своими
колоннами, расходящимися к вышине, как ветви, переплетенные с
вольтами потолка, колоннами, величественными, как вековые дубы,
-- все же часто самая его основа и вправду состоит из дуба, так
же как из дерева состоит все его внутреннее убранство: алтари,
хоры, расписанные доски, скамьи, седалища, канделябры. Так же
была устроена и аббатская церковь с ее непревзойденным
порталом, поразившим меня в первый же день. И занялась она в
считанные минуты. Монахи и все обитатели монастырской ограды
поняли, наконец, что дело идет уже о выживании всего аббатства.
И забегали еще более решительно и бестолково, стараясь дать
отпор бедствию.
Конечно, церковь была гораздо доступнее и поэтому гораздо
защищенное, чем библиотека. Библиотека была приговорена с
первой минуты в силу самой своей непроницаемости,
таинственности, оборонявшей ее столько лет, в силу крайней
затрудненности доступа к хранилищу. Церковь же, по-матерински
распахнутая для всех в часы молитвы, распахнулась для всех и в
час, когда ей потребовалась помощь. Но в аббатстве уже не было
воды. Вернее, ее было очень мало. Были исчерпаны или подходили
к концу все накопленные запасы, а из источников вода поступала
равномерно, но очень скудно. Природа в своей равнодушной
медлительности нс желала сообразовываться с требованиями
момента. Пожар в церкви потушить было можно, но никто уже не
понимал, с какой стороны за это браться. К тому же огонь шел
сверху вниз. Непонятно было, как попасть наверх, чтобы сбивать
оттуда пламя, душить его землей и тряпками. А когда огонь
добрался до низа, бросать в него землю и тряпки было уже
бесполезно, потому что тогда обвалилась и крыша, похоронив под
собой немало сражавшихся с пожаром.
Так к воплям, оплакивающим дивные богатства,
присоединились и возгласы боли. У многих были обожжены лица,
переломаны кости, много тел навеки исчезло под камнепадом
рушащихся вольт.
Ветер дохнул с новым пылом, и с новым пылом забушевала
чума над несчастным аббатством. Сразу после церкви загорелись
конюшни и хлевы. Обезумевшие животные, порвав цепи, своротили
стойла, вышибли ворота и, одурев от ужаса, заметались по
подворью, оглашая воздух ржанием, мычаньем, блеянием,
хрюканьем. В гривы нескольких лошадей залетели горящие искры, и
потрясенному взору тех, кто мог еще видеть, явились адские
существа: огненные кони, летящие по равнине, круша все на своем
пути, не зная ни цели, ни предела. Я видел, как дряхлый
Алинард, чудом уцелевший в суматохе, стоял и озирался, не
понимая, что творится вокруг него. Со всего разбега на него
налетел красавец Гнедок, объятый пламенем, сшиб с ног и
пронесся сверху, втоптав его в пыль. Он остался лежать --
бедная бесформенная оболочка. Но я не мог, не успевал ни
подбежать к нему, ни оплакать его кончину, потому что подобные
страшные зрелища окружали меня со всех сторон.
Загоревшиеся кони разнесли огонь повсеместно, туда, куда
ветер еще не добросил языки пламени и искры. Горели уже и
кузни, и дом послушников. Толпы народу метались по площади без
всякой цели или с совершенно бесполезными целями. Я увидел
Николая, с пробитой головой, в продранной одежде, побежденного
отчаянием. Он стоял на коленях возле въездных ворот, посылая
проклятия проклятию Господню. Я увидел и Пацифика Тиволийского.
Даже не пытаясь помочь тушившим пожар, он ловил пробегавшего
мимо испуганного мула. Схватив мула и вскочив на него верхом,
он встретился глазами со мною и крикнул, чтобы я скорее
следовал его примеру и бежал отсюда, спасаясь из этого жуткого
подобия Армагеддона.
Тут я вдруг ужаснулся и подумал: а где Вильгельм? Не
пострадал ли и он под каким-нибудь обломком здания? Я стал
разыскивать его -- и наконец обнаружил недалеко от церковного
двора. В руке он держал свой походный мешок. Когда огонь уже
подобрался к странноприимному дому, он зашел в келью, чтобы
спасти хотя бы свои драгоценные орудия. Он захватил и мой
мешок, где я нашел во что переодеться. Переводя дыхание, мы
остановились и оглянулись вокруг.
Аббатство было обречено. Почти все его постройки в большей
или меньшей степени были затронуты пламенем. То, что еще не
горело, должно было загореться с минуты на минуту. Все в
природе, от расположения стихий до действий спасателей,
способствовало тому, чтоб монастырь .-горел дотла. Огня не было
только на участках, где не было и строений, -- на огороде, в
саду перед церковным двором. Больше ничего нельзя было сделать,
чтобы спасти постройки. Оставалось бросить всякую надежду
спасти их и, отойдя в безопасное место, спокойно смотреть, как
все погибает.
Ближе всего к нам была церковь, которая сейчас горела уже
совсем вяло. Это общее свойство подобных больших строений --
разом вспыхивать всеми деревянными частями, а потом дотлевать
по многу часов, иногда по многу дней. Совсем иначе горела
Храмина. В ней питание для огня было гораздо более богатое.
Пламя, целиком завладев скрипторием, спустилось уже в помещения
трапезной и кухни. А третий этаж, в котором прежде на
протяжении многих сотен лет располагался лабиринт, был
уничтожен почти полностью.
"Это была самая большая библиотека христианства, -- сказал
Вильгельм. -- Сейчас, -- продолжил он, -- Антихрист, должно
быть, действительно возобладает, потому что нет больше знаний,
чтобы от него защищаться. Впрочем, сегодня ночью мы уже
смотрели ему в лицо".
"Кому в лицо?" -- ошеломленно переспросил я.
"Хорхе. В этом лице, иссушенном ненавистью к философии, я
впервые в жизни увидел лик Антихриста. Он не из племени Иудина
идет, как считают его провозвестники, и не из дальней страны.
Антихрист способен родиться из того же благочестия, из той же
