добрый.
Когда сборщики солдат скрылись среди деревьев - растворились в
сумерках, будто и не было их - Пузырь приподнялся. Спросил:
- Они все забрали?
Оборвыш не ответил. Пузырь продолжал:
- Не расстраивайся, ты еще лучше сочинишь.
Оборвыш молчал.
- Я тебе достану бумагу, - пообещал Пузырь. - Завалю тебя бумагой!
расшибусь, но достану!
Оборвыш сидел тихо, беспомощно опустив глаза. Чтобы расшевелить
бывшего друга, Пузырь начал увлеченно рассказывать, как он благодарен, как
он рад тому, что его не бросили, но тот не отзывался, будто бы даже не
слушал, и голос у Пузыря почему-то становился все жалобнее. Только когда с
уст взволнованного перекупщика сорвался давно зревший вопрос, Оборвыш
сумел очнуться.
Пузыря интересовало, зачем его спаситель шел в город.
И, складывая фразы из сухих непослушных звуков, мучительно
пробивавшихся сквозь онемевшее горло, Оборвыш открыл бывшему другу свою
мечту.
Умирая, отец поведал ему, что есть в городском храме группа жрецов,
которые в тайне ото всех занимаются нужным для людей делом. Они подробно
описывают происходящее под этой твердью и надежно прячут бесценные записи,
чтобы сохранить их на долгие года. Сейчас, увы, никто не поймет важности
этой святой миссии, но придут когда-нибудь другие люди - те, что родятся
неизмеримо позже, - и будут они счастливы узнать о жизни предков, чтобы
никогда не повторять их слепых ошибок. Так сказал Оборвышу отец, им далее
признался, что сам он не век жил в деревне, а был по молодости учеником
жреца, да вот беда - изгнали его за глупую провинность. И покинул он
город, унося с собой бумагу, которую ухитрился накопить за время
пребывания в храме. Поселился в глухой деревне, дабы продолжать
самостоятельно тайное дело, твердо решив посвятить этому жизнь. Но жена
родила ему сына, и все резко переменилось, потому что мальчик оказался
очень странным ребенком. Сын сочинял истории, причем самое удивительное -
истории эти рассказывали о совершенно неправдоподобных, несуществующих,
попросту невозможных вещах и событиях. О таких умельцах отец никогда не
слыхал, и понял он однажды, что рождение его сына - великое чудо. Прошло
время, и отец понял новую истину: для тех, кто придет неизмеримо позже,
очень важным окажется знать не только то, что _б_ы_л_о_ с их предками, но
и как предки видели то, чего с ними _н_е _б_ы_л_о_ и не могло _б_ы_т_ь_.
Тогда отец обучил Оборвыша письму, заставил записывать свои истории, а
перед смертью наказал идти в город и отдать рукописи его бывшим товарищам,
подробно объяснив, как их там найти. И мечтой Оборвыша, смыслом его жизни
стало отцовское напутствие - добиться того, чтобы небылицы пережили
сложные времена, чтобы в целости попали к тем, кто придет позже. Вполне
ведь может случиться так, что кроме Оборвыша в мирре не отыщется больше
подобных странных умельцев.
Пузырь выслушал эти никчемные запоздалые откровения. Затем медленно
встал. Призрачно белело его неподвижное лицо.
- Ты извини меня, - сказал Пузырь глухо. - Я не знал.
И побрел прочь, шатаясь, оскальзываясь, беспрерывно бормоча, будто
безумный: "Отец... Всемогущее небо... Отец..." Куда - неясно, ничего не
объяснил, просто ушел, а впрочем Оборвыш и не заметил, что бывший друг
оставил его в одиночестве.
Ночь надвигалась неотвратимо. Сейчас приползут присоски, -
безразлично подумал Оборвыш. Скорее бы! Он сидел на влажном стволе дерева
и в муках осознавал, что все потеряно. Безвозвратно. Дикое слово. Руки и
ноги не слушались: были холодны, как ночные страхи. Небылиц больше не
существует, - думал он, - и восстановить их будет невозможно. Беда в том,
что сочинял он не только сами небылицы, но и фразы, из которых они
сложены. Поэтому если и возьмется Оборвыш их восстанавливать, то придется
ему начинать сначала, и получатся у него совершенно новые творения... О-о,
твердь спасительница, как страдал он над каждым листиком! Как тщательно
отбирал слова, как трудился, ни о чем не жалея, целиком отдавшись
лихорадочному желанию сказать еще лучше, еще красивее, еще точнее... Все
потеряно. Он себя потерял, - понял Оборвыш. Его больше нет, и это даже
хуже, чем умер. Это просто не с чем сравнить.
Присоски так и не приползли: слишком высоко он сидел, на самом верху
завала. Проклятым кровопийцам не удалось взобраться туда. Он не спал. Да и
как мог он спать, если к нему пришел отец? Отец бесшумно выплыл из
темноты, присел рядом и заговорил. Оборвыш задрожавшим голосом ответил,
почему-то разволновавшись, и они провели несколько чудесных минут,
беседуя.
- Не плачь, сынок. Откуда в тебе отчаяние и горечь? Ты же достойно
встретил испытание!
- Какое испытание, Отец?
- Разве ты не понял? Испытание на правду написанных тобой слов.
- Но ведь теперь все пропало!
- Что ты, мальчик мой! Конечно, нет. Все только начинается, потому
что ты стал совсем взрослым.
- Неужели я работал зря! Мой труд... Мне так холодно, отец, так худо!
Неужели зря?
- Тебе виднее, сын. Однако сегодня ты спас человека, и я горжусь
тобой.
- А как же твоя мечта? Разве тебе самому не обидно?
- Немного обидно. Но не больше того. Я радуюсь.
- Огни занебесные! Чему ты радуешься?
- Тому, что ты сделал выбор. Тому, что ты повзрослел. Теперь ты
подготовлен, Оборвыш, сын изгоя.
- К чему?
- К дороге.
- Отец, а сияние? Опалило оно меня лихо. Я уже чувствую, как что-то
нехорошее одолевает мое тело. Боюсь, дорога будет недолгой.
- Людей, которые живут вечно, стихия победить не может. Так что
постарайся жить вечно. Постарайся. И не плачь, ладно?
Примерно такой был разговор. Отец высказал удивительные, непонятные
мысли, их предстояло хорошенько обдумать, и Оборвыш занялся этим
немедленно. Он слегка увлекся, поэтому, к сожалению, упустил тот момент,
когда отец ушел. Однако, он не очень огорчился. Ему сделалось как-то
легче, спокойнее, проще. Оборвыш вдруг начал с наслаждением вспоминать
детство, но вокруг клубилась темнота - была повсюду, назойливо ласкала
лицо, и ничего больше не оставалось, как раствориться в ней, забыв обо
всем начисто.
ШЕСТАЯ
Когда стало окончательно ясно, что наступило новое утро, когда в
потеплевшем воздухе растаял вчерашний бред, когда нестерпимо захотелось
что-нибудь сделать с этой звенящей пустотой, заполнившей лес до краев,
Оборвыш решил отправиться к дороге.
Зачем - пока не знал. А впрочем, не успел бы он осуществить внезапно
возникшее желание. Шумно отдуваясь, к нему карабкался Пузырь, как всегда
тяжелый, как всегда бесформенный. Двигался Пузырь быстро, уверенно,
неудержимо, и вскоре оказался рядом.
- Хорошо, что ты еще здесь, - торопливо произнес он. - Хорошо, что ты
еще не ушел.
По правде говоря, бывший друг на сей раз не очень-то походил на себя.
Глаза его лихорадочно блестели, пальцы сплетались в напряженный клубок,
губы нервно подрагивали, вообще, весь он был каким-то осунувшимся и
болезненно возбужденным. Но самое странное, непривычное, даже пугающее
заключалось в том, что Пузырь заметно похудел.
- Что с тобой? - спросил Оборвыш, ощущая беспокойство. - Ты нездоров?
- Я не спал всю ночь, - волнуясь, ответил Пузырь.
- Присоски тебя вчера сильно покусали?
- Да ну, ерунда! Я вот для чего к тебе пришел...
- Спасибо, что пришел, - перебил Оборвыш. - Вдвоем легче. Ты ведь
товар весь потерял?
- Потерял, - вздохнул Пузырь. - Ничего, переживу... Я хожу отдать
тебе бумагу.
- Бумагу? - вскинулся Оборвыш.
- Я немного припрятал из твоего заплечника, пока сидел в яме. На
всякий случай, - и он бережно вытащил из-за пазухи смятую пачку.
Руки с трепетом приняли подарок. О-о, Небо! - беспорядочно запрыгало
в голове. Неужели что-то сохранилось? Безумная надежда одурманила разум.
Его труд, его смысл, его жизнь... Неужели?!
Там были только чистые листы.
- В темноте я ничего не видел, - объяснил Пузырь. - Вытащил, что
попалось под руку. А потом забыл тебе отдать. Такая кутерьма была! Ты уж
извини.
- Спасибо, - пробормотал Оборвыш, совладав со своим голосом.
Разочарование едва не сломило его.
- Это тебе спасибо, - тихо сказал Пузырь. - А мне не надо. Я знаю,
что я тварь земляная. Хуже последнего иноверца.
Оборвыш устало улыбнулся:
- Не говори глупости, ты добрый человек.
- Я теперь все знаю. И про тебя, и про себя, - Пузырь посмотрел
наверх, внимательно огляделся по сторонам, привычно почесал живот сквозь
грязную рубаху. Смотреть в глаза Оборвышу он избегал. Было видно, как
жестоко Пузырь волнуется. Он явно собирался сказать нечто важное. Нечто
совершенно необычайное. Поэтому тянул время, не мог решиться.
- Так вот, я не спал всю ночь. Знаешь... кое-что понял. Я понял, что
сдохну! Улечу в занебесье, и ничегошеньки от меня не останется, кроме
нечистот в придорожном лесу, - он помолчал, собираясь с духом. - Короче, я
хотел тебя попросить, Оборвыш. Научи меня грамоте, а?
Творилось что-то неописуемое. Обрушивалась небесная твердь, сияние
слепило глаза, вертень крутился в голове. Я все еще брежу, - догадался
Оборвыш. - Сейчас ночь, а израненный рассудок не желает с этим
примириться.
- Пожалуйста, научи, - говорил Пузырь. - Я понимаю, что бумаги для
этого жалко, но можно и палочкой на земле. Я тебе заплачу, отблагодарю!
Сейчас, правда, ничего нет, но я найду, где заработать. Я тебя очень
прошу...
Оборвыш взял себя в руки. Взглянул в побледневшее лицо бывшего друга
и поискал подходящие случаю звуки. Достойных, к сожалению, не нашлось.
- Зачем? - произнес он хрипло.
- Как это? Вдруг пригодится! Мало ли что бывает... - Пузырь взмок от
напряжения. Раздраженно одернул прилипшую к телу рубаху. - Не знаю я,
зачем!
Отец! - Оборвыш закричал. - Я не один! Отныне я не один под этой
твердью! Не один!
- Сейчас, - сказал он.
- Чего? - напряженно спросил Пузырь.
- Сейчас будем записывать небылицу. Посмотришь.
Пузырь вытер лицо.
- По-моему, ты ошибаешься - небылиц не бывает. Так мне кажется.
- Дружище, - нежно ответил Оборвыш, - мы обо всем поговорим. Попозже,
ладно?
Он встал и принес останки заплечника, брошенные стражниками. Оттуда
достал чернила и перо. Затем аккуратно расправил спасенную бумагу,
поудобнее уселся на стволе дерева, посмотрел на чистый лист, сверкающий
безжалостной пустотой.
И неожиданно заплакал.
Не плачь, - просил его отец. - Не плачь, мальчик мой... Но ему не
удалось сдержаться. Оставалась еще в нем какая-то нехорошая горечь.
Все-таки оставалась. Никуда она не делась. Никуда.
Это была первая его небылица - _с_а_м_а_я _п_е_р_в_а_я_. Именно с нее
в те туманные полузабытые годы началась жизнь. Поэтому записать ее
казалось совершенно необходимым, тем более, что теперь точно так же
предстояло начинать жизнь заново. Оборвыш детально помнил сочиненную в
далеком детстве историю. Рассказывалось в ней о человеке, который
придумывал слова. В мире, где жил человек, слов существовало до обидного
мало, и вот он взял себе за труд увеличивать их количество. Был он таким
тощим, что люди потешались над ним беспощадно, но он, не обращая ни на
кого внимания, делал свое дело, и при этом с каждым новым словом все более
и более худел. Объяснение простое - человек оставлял в придуманных им
словах часть себя. Увы, он не умел по другому.
Такова основная мысль небылицы.
