понял свою задачу и весьма ловко и быстро помог мистеру Мортону
снять фрак, расстегнуть жилет и обнажить свежий шов, под которым
слабо похрустывала бумага. Через десять минут вспоротый шов был
аккуратно вскрыт, и на столе перед патером появился слегка
помятый пакет.
Спрятав перстень и письмо, Фульвио ди Граччиолани осведомился,
какую квартиру избрал себе в Венеции мистер Мортон. Английский
адвокат отвечал, что намеревается отдохнуть недели две в одной
гостинице на Риальто [улица и район в Венеции], после чего ему предстоит
обратная дорога в добрый старый Бультон.
Священник проводил гостя до самой гондолы, вернулся в кабинет
и вскрыл письмо. В пакете, кроме присланного документа за
подписями Фредрика Райленда, Томаса Мортона и юриста Лео
Ноэль-Абрагамса, находился еще и чистый лист плотной белой
бумаги, сложенной вчетверо. В нижнем левом углу листа иезуит
обнаружил неприметный крестик. Это был, очевидно, знак, что
бумага вложена неспроста!
Повертев ее в руках, монах на ощупь определил, что поверхность
листа подвергалась какой-то обработке. Фульвио ди Граччиолани
запер двери, зажег свечу и подержал бумагу над пламенем. По
всему листу стали отчетливо проступать темно-коричневые строки
тайного письма, написанного молоком. Текст послания был на латинском
языке.
"In nomini Dei! ["Во имя бога!" (лат.)]
Сим извещаю ваше преподобие о свершении мною, недостойным
служителем бога, возложенного на меня поручения. Опасность,
грозившая нашему святому делу, устранена. Злокозненные
тайные враги милорда, готовившие его разоблачение,
повергнуты во прах, но в единоборстве с оными змиями пал и
сам милорд. Перед смертью он, по наитию свыше и наущению
вашего смиренного брата во Христе, подписал приложенный при
сем докуменг, который является формальным, юридически
заверенным свидетельством о гибели незаконного графского
отпрыска пирата Джакомо Грелли и об отсутствии у означенного
Грелли прямых потомков. Сын милорда, Чарльз, враждебно
настроенный против своего отца, покинул земную юдоль, не
успев открыть своего настоящего имени никому, кроме
собственной сестры Изабеллы. Она же в отчаянии отравила себя
ядом. Ее судьбу разделил и Реджинальд Мюррей, неправедный,
но опасный претендент на титул. Тайна милорда умерла с этими
лицами. Да простит господь все прегрешения малых сих, и да
войдут души их в царствие небесное! Ave Marie! ["Славься, Мария" (лат.)]
Напрасно прождав очередного прибытия ко мне брата Луиджи,
постоянного курьера вашего преподобия, я, движимый единым
побуждением ускорить отсылку сих вестей, почел за благо
самостоятельно изыскать надежного посланца к вам. В
неразумии своем я принял во внимание преклонный возраст и
недуги нашего сиятельного завещателя, что и побудило меня
поспешить с доставкой по назначению сего важного документа.
Посему я уговорил мистера Томаса Мортона, как ближайшего
сподвижника своего усопшего благодетеля, совершить
путешествие в Венецию, дабы вручить настоящий пакет в
собственные руки вашего преподобия. Приложенный документ
должен устранить все последние сомнения и грешные колебания
завещателя. Amen!
Смиренный брат ваш во Христе
Бенедикт.
29 августа 1790 года. Город Бультон."
Патер перекрестился и спрятал документ в своей тетрадочке. Он
послал слугу наверх, в графские покои, чтобы пригласить
эччеленца Паоло к вечерней субботней мессе.
Лафкадио застал графа вкушающим сон после продолжительной
прогулки в гондоле на взморье, предпринятой графом до полудня.
Превозмогая усталость, дряхлый граф спустился в молельную. Во
время мессы он сидел на скамеечке, поддерживаемый новым
дворцовым служителем, Антонио Карильо. За последние недели
старый синьор с особенной охотой обращался к Антонио за такого
рода услугами, ибо молодой человек оказывал их без тени
раболепия и угодливости. Дворцовую челядь изумляло умение
молодого служителя ободрять и развлекать дряхлого, разбитого
немощами вельможу.
После короткой мессы священник поднялся вместе с графом Паоло
в его покои. Гондола, спешно посланная патером Фульвио,
доставила во дворец несколько должностных лиц - главного
нотариуса графа д'Эльяно с его помощниками и писцами, а также
душеприказчиков, назначенных по воле самого эччеленца Паоло.
Фульвио Граччиолани встретил синьоров в вестибюле, проводил в
графские покои и пояснил, что их приглашение во дворец вызвано
необходимостью устранить, по воле эччеленца, известную им
оговорку в графском завещании. Некий полученный из Англии
документ отнял у завещателя последнюю надежду разыскать и
обеспечить потомков.
Граф Паоло был глубоко удручен этой вестью.
В присутствии отца Фульвио прибывшие синьоры исправили текст
завещания.
Ночью нотариус со свитой покинул Мраморное палаццо, а патер
Фульвио по отъезде душеприказчиков и юристов отправился во
дворец кардинала. В сей поздний час одна высокая духовная особа
спешила к другой с благими вестями.
Шла вторая неделя после вызова душеприказчиков к эччеленца
Паоло д'Зльяно. За это время он редко покидал свои покои,
находился в глубокой задумчивости, иногда утрачивал нить
разговора, засыпал во время трапез и томился бессонницей на
ложе. Граф Паоло с трудом передвигал отекшие ноги, был
раздражителен и очень страдал от одиночества. Однако беседы с
отцом Фульвио утомляли его, и духовник графа не докучал ими
старику. Зато дворцового служителя Антонио Карильо граф
по-прежнему охотно допускал к своей особе. У синьора Антонио был
приятный голос; он целым часами читал больному его любимых
поэтов - Данте и Петрарку.
Лишь одну посетительницу принял за эти дни старый граф Паоло -
престарелую синьору Эстреллу Луис эль Горра. Она высадилась с
французского военного корабля "Три идальго", которым командует
ее внук. В Тулоне престарелая синьора ступила на землю Европы.
Она не смогла отказать себе в удовольствии заехать в Венецию,
чтобы навестить старого друга - графа д'Эльяно. Патер Фульвио
мельком видел ее в вестибюле и даже вздохнул вместе с нею о
быстротечности струй в реке времен.
Иезуит не ведал, что после отъезда синьоры граф Паоло с
волнением читал следующую записку:
"Эччеленца, если повторное путешествие в гондоле не утомит
вас, я вновь буду ожидать вас на борту известного вам судна.
Затем мы должны совершить поездку на "Виллу цветов", где некая,
давно обещанная вам счастливая встреча заставит вас позабыть все
душевные и телесные недуги. Глубоко преданный вам Буотти".
Граф оделся с помощью двух камердинеров и, опираясь на плечо
синьора Антонио, дошел до гондолы. В кабине, устланной ковром,
во множестве громоздились мягкие подушки. "Плавучая карета"
служила своему хозяину уже много лет. Ароматы духов и восточных
благовоний перемешивались в кабине с запахом стоячей воды,
старой штофной обивки и подгнившего дерева.
Антонио опустил шторы и уселся напротив старика. Гондола
закачалась. Кормчий и второй гондольер вывели свое судно на
Большой канал.
День был безоблачно голубым и теплым. На встречных гондолах
гребцы распевали песни.
Когда графская "плавучая карета" подошла к водам лагуны,
эччеленца Паоло приподнял штору. В чистом, изумительно
прозрачном воздухе четко виднелись мачты и реи судов, отраженные
в зеркале Венецианской гавани. Пока граф окидывал взором толчею
лодок в устье канала, дворцы, залитые светом, флажки, вымпелы,
людные уличные панели и далекие силуэты торговых кораблей,
Антонио Карильо внимательно смотрел назад, за корму гондолы. Как
он и ожидал, ни одна лодка не кралась за ними следом:
по-видимому, недреманное око патера Фульвио, успокоенное
исправленным завещанием, отвратило свой взор от синьора Паоло.
В одном из дальних уголков лагуны стояло на причале маленькое,
неприметное судно. Паруса на его высоких мачтах были туго
скатаны. На палубе кодил вахтенный матрос, а у самого носового
трапа виднелась фигура полнотелого пассажира в длинном платье,
похожем на монашеское, и черной докторской шапочке. Гондольер
медленно подвел свою ладью к трапу. Перед Антонио блеснули
золотом выпуклые буквы надписи: "Толоса". Полнотелый синьор в
докторской шапочке спустился с палубы в гондолу. Балансируя с
трудом, корабельный пассажир нырнул в кабину и... угодил прямо в
объятия графа Паоло, распростертые ему навстречу.
- "Вилла дей Фиори!" - крикнул доктор Буотти гондольерам.
Черная ладья понесла своих пассажиров на взморье, к загородной
вилле графа д'Эльяно. Она славилась своим садом, где цветы,
кусты, деревья и травы были подобраны так искусно, что,
отражаясь в прудах или фонтанах, они как бы окрашивали воду: с
одного берега вода в пруде отливала тонами малахитовой зелени, с
другого казалась голубой или нежно-лиловой. В этой сложной игре
света и красок оживали мраморные фигуры наяд. Чудилось, что эти
нагие красавицы лишь на мгновение замерли в своих стыдливых
движениях и готовы ускользнуть от нескромного взгляда в густую
прибрежную зелень. А живые лебеди на воде будто застывали и
казались изваяниями из камня Каррарц.
По дороге к вилле граф горько жаловался синьору Буотти на свои
старческие немощи.
- Последние дни вынужденного одиночества и тревожного
ожидания были для меня особенно тягостными, мой друг, - говорил
старик. - Я еще боюсь верить в ваш успех. Мне все казалось, что я
не доживу до нынешнего дня и что вы понапрасну лишали меня
вашего общества.
- Сегодня вы убедитесь, эччеленца, как ошибочна была вся
ваша "восточная философия". Я всегда верил в свои предчувствия,
и, к счастью, самые смелые надежды оправдались! Теперь, когда
синьора Луис эль Горра окончательно убедила вас, что Чарльз и
Изабелла являются вашими родными внуками...
Ваволнованный этими словами, синьор Паоло задышал чаще, и
Антонио Карильо знаком предостерег богослова, чтобы тот не
подвергал ослабевшее старческое сердце чересчур сильным
испытаниям.
Наконец гондола причалила, и небольшой остаток пути до виллы
граф проделал на носилках. Одолеть восемь пологих мраморных
ступеней крыльца синьору Паоло было труднее, чем Сципиону
[Сципион - древнеримский полководец; в Третьей
пунической войне овладел Карфагеном и разрушил его]
овладеть стенами Карфагена, но старик поднялся по лестнице сам,
отвергнув даже помощь Антонио Карильо.
В средней гостиной, выдержанной в янтарных тонах сиенского
мрамора, доктор Буотти усадил графа в кресло. Антонио Карильо
укрыл пледом ноги старика. Томазо Буотти попросил разрешения на
несколько минут удалить синьора Антонио из гостиной.
- Нет, нет, пусть Антонио останется здесь, со мной. Не вы ли
сами, мой друг, поручили меня заботам этого милого молодого
человека? Он был так терпелив, так приветлив и весел, что стоил
один целой сотни докторов медицины.
- Эччеленца! Простите нам, мне и Антонио, один
непродолжительный обман. Он был вынужденным, ибо я решил с
научной тщательностью проверить все открытия и догадки, прежде
чем сообщить вам истину...
Голос Буотти был так торжественно-приподнят и отражал столь
сильное душевное волнение, что у старика затряслись руки.
- Не останавливайтесь на полпути, мои друзья, - произнес граф
умоляюще. - Какова же истина, которую вы хотите открыть мне, мой
дорогой доктор Буотти?
- Синьор Паоло, вы видите перед собою молодого человека,
который родился, можно сказать, на моих глазах, в той семье, где
вырос и воспитался ваш сын, Джакомо Молла. Перед вами - синьор
Антони Ченни! Он близко знал синьора Джакомо. А в продолжение
последних тревожных недель он втайне оберегал вас от иезуитских
козней.
- Антони Ченни? - медленно переспросил старый граф. - Сын
рыбака Родольфо с Капри? Мальчик мой, помнишь ли ты моего
Джакомо?
- Я помню его, синьор Паоло, - отвечал Антони, - только...
- Договаривай, мой мальчик! Скажи мне, вспоминал ли Джакомо
когда-нибудь о своем... отце? Или сердце его
было всегда полно ненависти ко мне? Неужели мне
